Александр Винник - Приметы весны
День ото дня Коваль чувствовал, как все больше растет влияние Веры Павловны на Шурочку. Вначале это его радовало. У Веры Павловны был хороший вкус, и Шурочка под ее влиянием перестала покупать дурацкие копилки в виде белых глиняных свиней в красных пятнах и мало похожих на себя зайчиков, которыми уставила всю квартиру. Шурочка купила красивый чайный сервиз. Она начала хорошо одеваться.
Но знакомство с Верой Павловной принесло и много неожиданного; наверное, нехорошего, — подумал Коваль.
Однажды Шурочка завела разговор о том, что ей трудно совмещать работу с домашним хозяйством.
— Пока уберешь в доме, пока сваришь обед, не успеешь оглянуться, уже надо бежать на работу. Света белого не видишь.
— Что же делать? — пытался утешить ее Коваль. — Сейчас все так. У всех работы много… И я вот почти круглые сутки в заводе. И другие тоже.
— У других домработницы есть. Вот у Коломийца домработница, и у Гусева, и… у всех. Только мы как нищие.
— У Коломийца ж дети!
— Но она не работает. А у Гусевых детей нет.
Взяли домработницу. Клаву Бутько. Двадцатилетнюю деревенскую девушку, смущавшуюся, немного напуганную непривычной обстановкой, худенькую и стройную. Рядом с Шурочкой — высокой, полной, здоровой — она казалась совсем ребенком, и Коваль невольно подумал: «Это все равно, что дочка за мамой ухаживать будет». Но Клава Бутько старательно делала все, что ей поручали, и заслужила одобрение даже Веры Павловны, пришедшей однажды к Шурочке.
— Вам повезло, — сказала Вера Павловна. — С моей Соней не так легко сладить… Вы знаете, мы люди не жадные, у нас в доме всего вдоволь… Но она ест! Ужас!.. А работать не любит. То у них собрание, то гулять хочет пойти… Восьмичасовой рабочий день, отпуск… В общем, одна морока.
Коваль первое время испытывал неловкость, когда Клава, чужой человек, убирала кровать, как это делала раньше Шурочка. Но постепенно свыкся. И был доволен, потому что была довольна Шурочка. Она много раз об этом говорила.
Но однажды Шурочка пришла и сказала, что хочет оставить работу.
— Неужели твоей зарплаты нам не хватит на двоих и на домработницу? — спросила она.
Коваль растерялся и не знал, что ответить.
— Вера Павловна тоже говорит, что неудобно мне работать. Ты же начальник цеха!
Коваль удивленно взглянул на Шурочку, как будто только сейчас впервые ее увидел, и сказал с досадой:
— Как хочешь.
Глава семнадцатаяС некоторых пор Гусев стал пользоваться особой благосклонностью у Коломийца. Сигов как-то сказал Коломийцу о своем отношении к Гусеву, но Федор Кузьмич с улыбкой заметил ему:
— Я думаю, это у тебя личная неприязнь. Когда-то поспорили в цехе — до сих пор обиды забыть не можешь.
— Не в обиде дело. Обидеть он обидел не только меня, но и других. Только не в этом дело… Чувствую я, что не наш это человек.
— Но у тебя ведь нет никаких оснований подозревать в нем врага.
— Фактов нет… Но я ему не доверяю. Скользкий он какой-то. Мне кажется, что подкрасился под старого интеллигента-консерватора. Затаился. Ждет…
— Я думаю, ты ошибаешься… Он застрял одной ногой в прошлом. Хочет вытянуть ногу и пойти рядом с нами, но боится, что калоша останется в грязи. Жалко… Он и оглядывается.
— Насчет калоши, может быть, и хорошая острота, только я бы на твоем месте воли особенно ему не давал.
На всякий случай Коломиец после разговора с Сиговым позвонил в отдел кадров, вызвал Щетинина и попросил его захватить личное дело Гусева.
Коломиец недолюбливал Щетинина и встретил его сухо. Это, однако, нисколько не обескуражило Щетинина. Он вошел в кабинет четким военным шагом, на секунду улыбнулся, здороваясь с Коломийцем, но тут же заставил улыбку соскользнуть с лица и, хлюпнув сердито носом, отчеканил:
— Явился по вашему приказанию.
— Хорошо, садитесь. Каково ваше мнение о Гусеве? — с места в карьер спросил Коломиец.
Не раскрывая папки, которую он держал в руках, Щетинин без запинки произнес:
— Отец — инженер, до революции работал на Гартмановском заводе в Луганске, ныне Ворошиловград, мать-домохозяйка. Отец по линии своего отца — немец, Михель Эдуардович, но родился в России и жил в России. Мать — русская, дочь юриста, защитника…
— Зачем мне отец и мать? — нетерпеливо перебил Коломиец. — Я спрашиваю, какого вы мнения о самом Гусеве?
Щетинин хлюпнул носом.
— О Гусеве?.. — Он раскрыл папку и принялся читать — Гусев, Мстислав Михайлович, родился в 1885 году, отец — инженер, до революции работал на Гарт…
— Хватит об отце. Я спрашиваю о Гусеве.
Быстрыми испуганными глазками Щетинин пробежал анкету.
— В революционном движении не участвовал… в белой армии не служил… в оппозициях не участвовал…
Он поднял голову и обрадованно, точно ему удалось наконец докопаться до самой сути, сказал:
— Вроде ничего. Все правильно. Под судом и следствием не был, наград не имеет, женат, жена — Вера Павл…
— Обождите, товарищ Щетинин, — остановил его Коломиец. — Вы мне анкету читаете, а я вас спрашиваю: какого вы мнения о Гусеве. Вы же знаете его не первый год.
— Конечно. Я всех знаю, я здесь с тысяча девятьсот шестнадцатого года. Все помню, всех знаю…
Коломиец подбодрил его взглядом.
— Поэтому я и обратился к вам. Я хотел бы знать ваше личное мнение о Гусеве.
Щетинин понимающе закивал головой.
— Старый спец. Отец — инженер… До революции служил на Гартмановском заводе…
Коломийцу хотелось выругаться, но он сказал спокойно:
— Благодарю вас за сведения. Все ясно.
— Очень рад, — отчеканил Щетинин и аккуратно начал складывать бумажки в папку. — Хороший человек! — сказал он задумчиво.
— Вы о ком?
— О ком же… О Гусеве.
Коломиец насторожился.
— А вы откуда знаете? — спросил он с издевкой.
— Как же? Третий год вместе рыбу удим… Рыболов он, и я тоже.
— Вы часто с ним встречаетесь?
— Каждый выходной день почти. С четырех утра как засядем — и до самого вечера. Душевный человек.
— А политические взгляды?.. Как он относится к советской власти?
— Наш, весь наш, — хлюпнул носом Щетинин. — Он за советскую власть грудью… Только отец у него, сами видите, не пролетарский…
— Ясно. Можете идти.
После разговора со Щетининым не хотелось верить Гусеву, но Коломиец подумал: «Если даже такой придира, как Щетинин, говорит, что это хороший человек, значит колебаться нечего».
Тем более, что Гусев оказался очень полезным человеком. Технический отдел нельзя было обвинить в консерватизме, хотя именно этого опасались после назначения Гусева. Мстислав Михайлович горячо поддерживал все новое, в последнее время активно включился в общественную работу. Коломиец заметил, что это — человек, умеющий постоять за себя и за свой завод.
— Простите за легкомысленное сравнение, — сказал однажды Гусев, — но, так же как в торговле, так и всюду, важно не только изготовить хороший товар, но и суметь преподнести его покупателю, показать товар лицом. Мы иногда переоцениваем свои успехи, но нередко и принижаем себя.
Последнее время на завод все чаще наведывались журналисты. Их привлекала история с цыганом Михо, да и завод хорошо работал.
И все чаще Коломиец стал направлять приезжающих журналистов к Гусеву.
— Я охотно занялся бы с вами, — говорил он, — но очень занят. Прошу вас обратиться к товарищу Гусеву, начальнику технического отдела, он даст вам все необходимые сведения.
И Гусев действительно вполне удовлетворял любопытство любого журналиста. Он водил приезжего по заводу, знакомил его с процессами производства, со стахановцами. Не ожидая расспросов, сам рассказывал о трудностях, возникавших в работе завода, и о том, как они преодолевались, умел к месту, неназойливо вставить фамилию директора и секретаря парткома завода, причем как раз в такой связи, что эти строки обязательно попадали в статью.
Однажды Гусев сказал Коломийцу:
— А почему мы должны ждать, пока о заводе кто-то напишет? Не грех и самим иногда напомнить о своем заводе в газете.
— О чем же писать?
— Хотя бы о качестве. У нас в последнее время сделано немало. Я как-то, сидя вечером, попробовал даже тезисы статьи набросать. Может быть, посмотрите?
— С удовольствием.
Просмотрев записи Гусева, Коломиец с восхищением сказал:
— Какие же это тезисы? Это самая настоящая статья. Да еще какая!
— Вы думаете?
— Безусловно.
— Может быть, надо что-нибудь добавить?
— Мне кажется, что все сказано и все на месте. Можно подписывать и отправлять.
— Тогда подпишите, Федор Кузьмич.
Коломиец удивился.
— Почему я буду подписывать? Это же ваша статья.
— Вы преувеличиваете, Федор Кузьмич. Я всего только несколько перефразировал применительно к требованиям газеты ваш доклад на хозяйственном активе. Так что автор, безусловно, вы, а я, так сказать, не больше, как литературный обработчик…
