Александр Винник - Приметы весны
Сигов недоумевал: кто бы это мог быть? Не иначе, как какое-нибудь семейное дело. Женщина, наверное; стесняется зайти.
Лампочка тускло освещала коридор, и Сигов не сразу узнал странного посетителя.
— Вот, долг принес, сто рублей, — сказал тот, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— А, это вы, товарищ Дударов! — обрадовался Сигов. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ секретарь. — Ромка замялся. — Так вот долг вам.
Сигов взял из его рук несколько смятых бумажек.
— Хорошо, хорошо. Давайте. Долг, как говорят, платежом красен. Как дела там у вас?
Но Ромка, словно не расслышав вопроса, продолжал свое, то, что подготовился сказать:
— Рубашку ту, значит, вышитую, и отправил с сестрой в общежитие. Отдал, значит… Так что тридцатку надо у Федора взять… А тужурку… нет тужурки. Пропил, значит…
И, помедлив, добавил:
— Вот так, значит… Ну, я пошел.
Сигов взглянул на часы:
— Поздно уже, около двенадцати, куда же вы пойдете? Табор далеко остановился?
— Та нет. Тут километра три всего.
Сигов подумал: в общежитие отправить? Плохо ребята встретят. Отпускать тоже нехорошо, поговорить бы надо.
— Знаете что, товарищ Дударов, — сказал он решительно, — куда на ночь глядя идти? Пошли ночевать ко мне.
Глава пятнадцатаяПроснувшись, Ромка с удивлением обнаружил под собою не охапку сена, а податливые пружины дивана. Одним взглядом охватил он комнату. В углу — аккуратно застланная кровать, на ней спал хозяин. «Когда же это он успел встать и убрать, а я и не слышал?» — подумал Ромка. Рядом с кроватью — небольшой письменный стол; на нем груда книг с одной стороны и папка тетрадей — с другой. Половину стенки занимала книжная полка, почти достигавшая потолка. В другом углу — шифоньер. Увидев торчащий в дверцах ключ, Ромка улыбнулся. «Хитрый какой! — подумал он. — Ну, и у нас тоже башка. Думает, как в „Путевке в жизнь“, на психику действовать. Нас на такое не купишь. Ждет, что я в шкаф полезу, а сам из другой комнаты в щелочку подглядывает».
Ромка прислушался. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Он вскочил и тихонько открыл дверь. В комнате никого не было. Из следующей комнаты, — видно, кухни, — доносились приглушенные голоса женщины и ребенка.
Ромка прикрыл дверь и уселся на диван. «Ну и дела!»
Ему вспомнился вчерашний вечер. Как настойчиво звал его секретарь к себе ночевать. Ромка долю отказывался. Его не оставляло чувство неловкости. «Начнет сейчас объяснять, что нельзя воровать, — думал Ромка всю дорогу. — И что надо бросить кочевать. Противно».
Но ни по дороге домой, ни дома секретарь ни словом не обмолвился о краже. Вначале рассказывал очень смешно о каком-то старом рабочем, который получает пенсию и уже давно не работает. Пришел вдруг этот рабочий и потребовал, чтобы его приняли обратно на работу, иначе, говорит, умру от скуки. «А куда его устроишь? — говорил секретарь, словно советуясь с Ромкой. — Молодой если, послали бы на курсы, подучился, подобрали бы работу на новых машинах. Так он плоховато видит. Сторожем его не поставишь: обидится».
Ромке и самому стало обидно за старика. И секретарь, точно утешая его, сказал:
— Кажется мне, что нашли ему дело. Пойдет, наверное, в школу ФЗУ, будет электриков обучать. Мировой намотчик, таких немного найдешь.
И оттого, что секретарь сказал слово «мировой», он еще понятнее стал Ромке.
Когда подошли к дому, секретарь открыл английским ключом дверь, пропустил Ромку вперед и, проходя в свою комнату, полушепотом сказал:
— Спит моя Валя, намаялась за день.
Сказал нежно, как говорят о матери или ребенке.
— Жинка моя, — кивнул он на дверь второй комнаты, — работает в заводской лаборатории. Целый день мотается, потом надо приготовить поесть, да убрать в комнате, да постирать. В общем работы у нее хватает. Тоже по две нормы выполняет, как настоящая стахановка.
Ромка не знал, что такое «стахановка» и «норма», но по тону секретаря понял, что это хорошо, и вслед за ним улыбнулся.
На столе стоял стакан молока, накрытый блюдечком, и на тарелочке лежали две сдобные булочки.
— Не знала жинка, что гость будет, — сказал секретарь извиняющимся тоном. — Я на ночь много не ем, стакан молока выпью — и все. Ну ничего, я сейчас разыщу наши припасы, и поужинаем.
Ромка начал отнекиваться, но секретарь вышел в другую комнату. Принес колбасу, еще стакан молока и несколько булочек.
— Садитесь, — пригласил он Ромку к столу.
Ромка сел и сумрачно подумал: «Сейчас начнет». Но секретарь так ничего и не сказал о краже. Рассказывал о заводе, о том, как там делают трубы, о рабочих, о стахановцах («что по две нормы вырабатывают», — объяснил он, хотя не догадался объяснить, что такое «норма»), несколько раз упомянул с похвалой Михо: «Хороший у тебя приятель!» Вскользь заговорил о Вислоухом. Познакомился с ним случайно, на базаре. Вислоухий не понравился секретарю: как кулак, говорит, жадный, злой. Ромка мысленно согласился с этой характеристикой: «Точно определил, — подумал он. — Барвалюко, кулак, и есть, как отец его, кровопийца, — все повытаскает у другого».
Потом еще говорил о заводе. Ромка толком и не запомнил всего. Легли поздно. Хозяин, взглянув на часы, сказал, что уже половина второго.
От разговора с секретарем осталось ощущение чего-то хорошего, но не покидало и чувство тревоги. Ромка чувствовал, что надо было что-то сказать ему или сделать что-то очень важное. А вот что сказать, что сделать — и не знаешь.
Ромка быстро оделся. Взглянул на белоснежную подушку и увидел на ней большое темное пятно посередине. Впервые в жизни смутился оттого, что у него грязная голова. Поднял подушку, повертел ее в руках, положил пятном вниз. Потом подумал и, махнув рукой, положил подушку так, как она лежала раньше.
Он вышел во вторую комнату. Здесь попрежнему никого не было. Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый белоснежной скатертью. На столе Ромка увидел тарелки, чашку и большое блюдо с нарезанным хлебом. Он остановился в нерешительности. Налево вела дверь, на которую ночью указывал секретарь. Там, видно, спала хозяйка. Прямо — дверь, наверное, на кухню, решил Ромка. Дверь направо вела в коридор.
«Уйти разве?» — подумал Ромка.
В это время отворилась дверь, и из кухни вошла низенькая полная женщина в простом ситцевом платье с белым передником, на котором не было ни одного пятнышка. Ей было уже больше пятидесяти. Но сразу видно было, что хозяйка не из тех тихих, выцветших старушек для которых отшумели уже все грозы, не ждущих радостей, не страшащихся печалей — все уже было.
Она нисколько не удивилась, увидев Ромку, и обратилась к нему как к давнему знакомому:
— Вы уже встали? Доброе утро! Сейчас я вам приготовлю умыться.
Возясь около умывальника, а затем готовя завтрак, она скороговоркой посвящала Ромку в семейные дела. Было непонятно — то ли она это делает для того, чтобы гость меньше смущался, то ли потому, что вообще любит поговорить. Во всяком случае Ромке оставалось только время от времени говорить «да» или «нет» или просто кивать, в знак согласия, головой.
— У нас встают рано, — говорила хозяйка. — Да, чуть не забыла. Иван Петрович просил передать вам извинение, что ушел не попрощавшись. Сегодня после ночной смены какое-то совещание в прокатном цехе, и он ушел чуть свет.
Ромка хотел было сказать, что тоже привык вставать с петухами и пес его знает, почему так долго спал. Но не успел ничего сказать, хозяйка продолжала:
— Я тоже встаю рано. У хозяйки, знаете, дел много, хотя мужчины считают, что мы сидим сложа руки. — Она презрительно скривила рот и развела руками, изобразив, как, по ее мнению, делают мужчины, когда говорят о женском труде. И даже заговорила другим голосом, более низким, словно подражала мужчине. — «Что у вас за работа: горшки мыть и детей пеленать!» А ты попробуй выходить сына и дочь. Ночей не спишь, днем не присядешь. И выходила.
Хозяйка взяла с этажерки две фотографии.
— Вот, смотрите. Это Володя — он в армии. А это — дочь, Нина. Что, хороша? — И, не ожидая ответа, продолжала: — А ты попробуй их выходи! Вот этими руками, вымученными, и выходила.
Она сердито поглядела на Ромку, точно он и есть тот самый злодей, который недооценивает женский труд.
— Думаешь, это легко? Мужчине что? Пришел с работы — ему чтоб обед приготовлен, да по вкусу, и постель чистая, и в комнате уют. Оно, правда, так и должно быть. А как же иначе?
И, словно Ромка с ней не соглашался, продолжала убеждать его:
— У мужчин забот тоже много, нелегко им там. Ну, а женщине, думаешь, легче? Я вот до работы обед сготовила — раз. — Она загнула палец на руке. — Убрала в комнатах, только у вас вот не успела, — два. Лидку, племянницу, в школу снарядила — три. А в лаборатории работа тоже, какая ни есть, а все-таки работа, и делать ее надо хорошо. А то скажут: «Думает, что она жена секретаря парткома, так можно абы як». А я не хочу, чтобы на меня как на жену секретаря парткома смотрели.
