Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая
Не стали мешать дутовцы и выходу отряда из города, освободив ему дорогу на юг. Но стоило Циркунову миновать казачьи отряды, как тут же колечко защелкнулось. Вокруг Троицка загремели бои. Оценив обстановку, Циркунов понял, что двигаться дальше в казачье царство ему не следует, а тут вместе с троицкими силами и он чего-нибудь стоит.
Горько пришлось бы защитникам Троицка, и, возможно, сбылись бы чаяния Дутова о захвате города, потому как силушки казачьей собралось тут предостаточно. Но Циркунов со своим отрядом повернул назад и, пробиваясь сквозь белые цепи к городу, смешал и дезорганизовал казачьи отряды.
Николай Дмитриевич Томин, выдвинув артиллерию за город, обрушился на Золотую сопку и беспощадным огнем разогнал казачьи отряды на востоке. А с севера, из Челябинска, подошел отряд Василия Константиновича Блюхера, ударил казакам в тыл, разгромил их в окрестностях Новотроицкого поселка и Солодянки и вошел в Троицк, помогая красногвардейцам на ослабленных участках.
Особенно трудный и кровопролитный бой разгорелся на западе от города, у Черной речки. Там где-то держался и сам атаман Дутов со штабом. Насмерть стояли красногвардейцы и бойцы 17-го Сибирского стрелкового полка, не дав казакам продвинуться к городу.
Всего было захвачено в тех боях около шестисот пленных, три тысячи винтовок, десять тысяч патронов, три бомбомета, револьверы, шашки. Разорвали и уничтожили казачье окружение. Пересилила мужичья и рабочая сила казачью. Только после этого разгрома во многих казачьих поселках и станицах стали возникать настоящие, а не такие, как в Бродовской, Советы. Но там, где успели родиться, продержались они недолго.
* * *Хутор Лебедевский, находясь в тридцати верстах от города и в стороне от больших дорог, пока не подвергался нашествию войск, и боев тут поблизости не было. Но однажды перед вечером, словно туча черная, наплыли со своим обозом дутовские недобитки. Растеклись они по той и другой стороне хутора, набиваясь в каждый двор до отказа.
Снега к тому времени оставалось в полях уже немного. Осел он, изноздрился, а на бугорках кое-где совсем истлел. Потому некоторые обозники катились на телегах, но большинство — на санях. Сверху подваливал крупными хлопьями мокрый, тяжелый снег. Дорога этим скопищем разбита до земли, потому подводы, кони, ездовые и верховые казаки все заляпаны были грязью.
Вечером, же стало известно, что побитые, грязные эти казаки бегут из-под Черной речки. Круто обошлись там с ними красные бойцы, более четырехсот казаков уложили, а еще больше ранили. Особенно всколыхнуло весь хутор известие о том, что сам атаман Дутов пожаловал с этим обозом и остановился у Ивана Корниловича Мастакова, у Чулка, стало быть. Все избы переполнены были людьми, а дворы — лошадьми и подводами. Некоторые сани и телеги, не вместившись в не шибко просторные крестьянские дворы, оставлены были за воротами, на улице.
За одну ночь повыгребли запасы овса у иных мужиков под метелку, и муки заметно поубавилось, и мяса, и других продуктов. Попробуй прокормить этакую ораву!
В избу к Макару Рослову набилось их человек двадцать. Дарья с Катей вертелись у печи, как заведенные. Василий во дворе едва успевал выполнять бесконечные требования незваных постояльцев. Да ведь и свою скотину не бросишь на это время — пить, есть она просит. Сено тащили с заднего двора и растрясали его повсюду клочьями. Овес гребли из амбара пудовками и не только своим лошадям сыпали вволю, но еще и в мешки, в торбы набивали.
Одет был Василий по-крестьянски, потому никто к нему не привязывался. За неделю до того Катя постирала его брюки и гимнастерку да спрятала в сундук. Обе шинели на полати забросила. Винтовку Макарову и ружье успела Дарья в амбар утащить да поглубже в зерно закопать. Так бы сносно могло все миновать, но раненый Макар навел казаков на подозрение.
Лежал он в горнице в одном нижнем белье, на спинке кровати висели брюки и гимнастерка. Заглянул к нему сначала, видимо, вестовой, ничего не сказал и вышел. А когда все постояльцы нагрянули, заявился есаул Смирных и сразу прошел в горницу.
— Недобитый большевик, мать твою в душу! — ощерился он, подтянув крючковатые черные усы под горбатый нос. — Вста-ать! Красная шкура!
Макар, побледнев от злости, глядел на него не мигая. Дарья и Катя заголосили в дверях. Есаул, выхватив наган, наставил его на Макара. Оттолкнув баб, в горницу вбежал Василий. Сзади ухватил есаула за руку, вывернул ее и, вырвав наган, направил его на Смирных.
— Тетка Дарья, — сказал он, — добежи скорей до атамана, поясни ему, что тут разбойник объявился. — И к есаулу: — Чего ж ты, господин хороший, на битого, раненного немецкими пулями солдата кинулси.
— Я т-тебя зарублю, мужланская гнида! — завизжал есаул, хватаясь за шашку.
— Не зарубишь, — уже спокойнее ответил Василий, опуская наган, — потому как не за что. И его не за что трогать.
— Небось, под Солодянкой не добили тебя казаки, красная гадина! — орал на Макара есаул, наполовину выдернув шашку из ножен. Словно из поганого ведра, сыпался из него отборный несусветный мат.
— Сволочь ты! — взорвался Макар, тяжело подымаясь и садясь на кровати. — К тому же одичавший от злобы дурак! — Он рванул с плеча повязку, обнажил рану. — На, гляди, ежели понимаешь чего-нибудь в этих делах! Сколь время этой ране? Ну!
В этот момент в горницу быстро вошел войсковой старшина — высокий, огромный. Смирнов это был, Тимофей Васильевич, бывший атаман бродовский. Дарья подхватила его где-то недалеко у двора. Макар узнал его.
— В чем дело? — протрубил Смирнов.
— Недобитый большевик скрывается, — полуобернулся к нему есаул, опуская шашку в ножны.
— Чуть не пристрелил мине в постели этот герой, — сказал Макар, поворачивая плечо к Смирнову. — Скажи, Тимофей Василич, похожа эта рана на свежую? Тута вот врачи все изрезали и вон сколь уж заросло…
Глянул Смирнов на рану, взял есаула за руку и, как школьника, повел вон. Василий вдогонку сунул наган в кобуру Смирнову.
— Дурак! — гремел во дворе Смирнов. — Нас и так народ за палачей почитает, а ты еще к тому добавляешь. Ну, прибил бы ты одного лежачего, а весь хутор против себя восстановил. Думать надо! А коли прыть есть, так надо было употребить ее там, на Черной речке, а не бежать сюда. Ночевать иди в другую избу, здесь не маячь больше.
Хороший совет дал Тимофей Васильевич. Меньше соблазнов у Макара на ночь осталось. Веки не смежил он всю ночь. И Дарье ни на минуту задремать не дал. Кровати, лавки, печь — все постояльцы заняли. Человек восемь еще на полу в горнице растянулись. А семерым хозяевам полати достались. Ребятишек в дальний угол полатей уложили. Туда же Дарья ночной горшок поставила на всякий случай.
С вечера еще, когда хозяева улеглись, а постояльцы вторую четверть самогона допивали, горланили там, побаски всякие сказывали, Макар зашептал Дарье:
— Сичас вот перепьются все, поснут, а я пойду и пришибу самого Дутова.
— Лежи уж! Тибе самого пришибут, пока дойдешь до его.
— Дойтить сумею и прибить сумею, а потом пущай и мине убьют. Все равно без атамана развалится у их банда. Винтовку-то мою куда ты спрятала?
— Не скажу! Не найдешь ты ее.
— Ну и не надо. Наган вон у сотника возьму, с им ловчее, чем с винтовкой-то…
В это время дверь хлопнула, и сколько-то новых казаков еще вошли, а потом от стола крикнул кто-то:
— Хозяйка! И где у тибе стаканы живут либо чашки еще? Побили мы их штук пять, а теперь не хватает…
— Не трожь ты ее! — перебил другой. — Казак из пригоршни напьется, на ладони пообедает.
Тут еще кто-то зашел и с порога:
— Кабы знатьё, что у кума еда да питьё, так бы и ребятишек привел.
— Проходи, Захар Иванович, садись тут с нами.
Встрепенулись все Рословы на полатях: неужели бывший свекор Катин пожаловал? Прислушались. — Нет, голос не такой совсем. Возле стола их не больше десятка толклось. Остальные уже спали. Трое бородачей на печи кости прогревали — с переливами, взахлеб храпели. Густой зеленый дым так и висел у потолка от беспрестанного курева. Зинка с Патькой и во сне от удушья кашляли. Федьку не слыхать — мужик все-таки, да и сам уж покуривает. Песен за весь вечер не спели ни одной. Побитым-то не шибко, видать, поется. Самогонку лихо прикончили сообща, и лишние ушли.
— Эх ты, в горнице-то ступить негде! — посетовал один, а второй ответил ему:
— У наших казаков обычай таков: где просторно, тут и спать ложись. Лавка-то за столом простая. Чем не постель? А я тута вот, возля печки пристроюсь.
Улеглись и последние, а лампу не погасили. Уснули они сразу. С полчаса после того Макар тихо лежал, не шевелясь, будто спит. Даже всхрапнул для порядка, чтобы Дарью успокоить. Потом подыматься начал тихо-тихо. Сперва на руку приподнялся и, скользя, двинулся к полатному брусу.
