Феоктист Березовский - Бабьи тропы
— Ну, что ты там?! Чего молчишь?.. Значит, нет тебя, нет!.. Значит, идол?!. Медяшка трехкопеечная!..
Степан осторожно взял ее за плечи и, косясь на плачущую Матрену, попробовал отвести от божницы, смущенно говоря:
— Отойди, Настенька… Не надо… Нехорошо…
Но Петровна опять вырвалась из его рук и бросилась к лавке, на которой лежал трупик девочки, упала на колени и, обнимая трупик, целовала холодеющее личико, обливала его слезами и кричала в отчаянии:
— А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-а!..
Глава 26
К рождеству погода установилась. В самые праздники дни стояли солнечные и морозные, а ночами дул небольшой северный ветер, небо блистало яркими звездами. Сбросившая с себя снежные хлопья, как будто поредевшая и почерневшая тайга тихо шумела.
В эти дни по таежным еланям и тропам от таежных заимок скользили к скиту на лыжах мужики и бабы; из далекой тундры приехали на оленях тунгусы и остяки. Приехали на веселое русское богомолье и на торг.
В первый день рождества скитское богослужение было долгое и торжественное. Молельня была переполнена народом. Вместе со старцами, трудниками и русскими заимщиками молились приехавшие тунгусы и остяки. Все усердно крестились на медные образки, и каждый — в молитвах своих — просил бога о даровании всяких благ.
После моления все двинулись к трапезной. Но сени, ведущие в трапезную и в кухню, оказались запертыми, а у дверей стояли дьяк Кузьма, трудник Фалалей и конюх Василий. Кузьма махал руками и кричал подходившим людям:
— Остановитесь, братие! Остановитесь! На минутку!.. Я вам сейчас обскажу, какой ныне будет порядок… Остановитесь…
Когда люди сгрудились толпой около сеней, Кузьма разъяснил новый порядок отпуска хмельного и продуктов — для разговенья:
— Отец Евлампий распорядился так: сейчас каждый из вас будет по очереди подходить ко мне и получать бесплатно от скита по одной чашке браги и по чашке ханжи. Можете тут же и выпить бражку и ханжу. Потом будете делать мне заказ: кому и сколько требуется ханжи или браги для обеда, сколько требуется пирогов, хлеба и разной закуски. За все будете платить мне либо деньгами, либо шкурками зверя. Понятно?
После небольшого молчания раздались негромкие голоса из толпы:
— Значит, ныне бесплатно будет нам только по одной чашке браги и ханжи?
— А почему раньше давали немного, но бесплатно и закуску?
Кузьма разъяснил:
— Нынче обитель не может вдоволь напотчевать всех бесплатно, братие, нынче у обители во всем большая нужда, во всем нехватка. Не можем мы много давать закуски бесплатно. Получите бесплатно только по одной чайной чашке бражки и по одной чашке ханжи. За все остальное придется платить.
Кузьма помолчал и крикнул громко в толпу:
— Братие!.. Это будет ваша первая жертва во имя святой обители, во имя господа нашего Иисуса Христа!.. А мы, взамен того, будем молиться за вас денно и нощно!.. Поняли?..
Из толпы еще кто-то крикнул:
— А как же быть трудникам?
— С трудников ничего не требуется, — ответил Кузьма. — Трудники — свои люди. Им все бесплатно… Потому, все они работают на святую обитель… И все молятся за всех верующих христиан…
Кто-то нетерпеливо перебил Кузьму:
— Да ладно, Кузьма!.. Давай, отпускай!..
— Значит, поняли? — спросил Кузьма, добродушно посмеиваясь.
— Понятно! — закричали со всех сторон. — Поняли!
— Открывай дверь!
— Выдавай посуду!..
— Отпускай!..
Кузьма открыл дверь, отступил вместе с Фалалеем и Василием за порог, в сенцы, где приготовлены были одна бочка браги и одна бочка ханжи, несколько противней с разными пирогами и несколько корзин с посудой. Около пирогов стояла Матрена.
Кузьма приглашал:
— Пожалуйте, братие! Подходите!..
Развязывая на ходу мешки и кошельки, которые были набиты шкурками битого зверя, люди стали напирать вперед, к двери. Первым подошел к Кузьме со своей женой заимщик Михаил Потапыч Ковригин.
Кузьма выдал им по чашке ханжи и поздравил:
— Значит, с праздничком христовым, Михайла Потапыч! Пейте во здравие…
Кузьма и его жена перекрестились.
— И вас с праздничком, Кузьма Ларионыч!
— С рождеством христовым, Кузьма Ларионыч!
Когда они выпили по чашке ханжи и по чашке браги, Кузьма спросил заимщика:
— А на гулянку сколько и чего возьмешь, Михайла Потапыч?
Ковригин почесал за ухом. Деловито сказал:
— Давай, пока, две бутылки ханжи и жбан браги. — Он повернулся к жене и спросил ее: — Хватит, поди? Как думаешь?
— Выпивки, пока, хватит, — ответила его жена. — Вот хлебца бы… пирожков бы… на двоих…
Кузьма отпустил им ханжи и браги, а Матрена — по большому ломтю хлеба и по большому куску пирогов — с грибами и с брусникой. Кузьма взял за все десять шкурок белок и, сказав, что закуску они получат в трапезной, пропустил их в сенцы:
— Проходите в трапезную. Сами выбирайте там себе-место. Только под образами не садитесь. Под образами сядет отец Евлампий. Он будет благословлять трапезу.
Следующим подошел остяк.
Кузьма пошутил над ним:
— Ну, а тебе чего надо, нехристь?
Остяк так же шутливо ответил:
— Какой нехлист?.. Чего влешь, Куська! Моя клещена. Моя зовут Семка. Вот смотли! — и он быстро вытащил из-под малицы медный крестик и еще раз сказал: — Вот!.. Давай хана, давай блага…
А толпа сзади напирала, люди кричали:
— Поскорее там, Кузьма!
— Душа изболелась!..
— Поскорее отпускай!..
Но Кузьма и так торопился.
И чем больше пропускал он людей в трапезную, тем выше и выше росла в сенцах, сзади Кузьмы, гора шкурок белки, среди которой виднелись и колонки, и рыжая лисица. Шкурки дорогого зверя охотники придерживали.
Расплачивались пока мелким и недорогим зверем. Наконец Кузьма пропустил в трапезную последних зверобоев и, забив деревянные пробки в бочки с брагой и ханжой, велел Матрене и трудникам прибрать в сенцах лишнюю посуду и корзины.
Уходя, он сказал им:
— После заходите в трапезную на пированье. Да скажите брату Степану и Петровне: пусть и они идут на разговенье-то… Где они там?
Пестро одетые люди, в большинстве мужики и несколько баб, с трудом разместились в просторной трапезной за четырьмя большими столами. Тунгусы и остяки сидели в малицах и унтах, трудники — в легоньких азямах, бабы — в кацавейках и шабурах, только старцы были в белых холстах.
Евлампий, сидевший под образами, благословил трапезу.
Все жадно набросились на еду.
Ели пироги с рыбой, пироги с солеными грибами, с луком, с картошкой, с брусникой, все это запивали хмельной брагой да ханжой самогонной.
Сегодня Евлампий разрешил всем курить. Трубки, привезенные остяками, тунгусами и русскими заимщиками и охотниками, набитые крошеным листовым табаком, переходили из рук в руки. Трапезная наполнилась табачным дымом, запахом самогона, солений и лука и разноязычным гомоном.
Так пировали до полдня.
В полдень снова молились. И опять продолжали гульбу.
Старцы и дьяк Кузьма, тут же за столом, торговали пушнину у тунгусов, остяков и у русских заимщиков и охотников.
По столу и по полу шлепали карты, шуршали бумажные деньги, звенели медяки и серебро. Шкурки битого зверя переходили из рук в руки, в обмен на ханжу и на брагу.
Кузьма собирал их вязанками и складывал в скитские амбары.
Из общего шума то и дело выделялись крики тунгусов и остяков.
— Кузека! Кузека! Мая песеса дает, твоя хана дает!..
— Куська! Твоя хана, моя лиса…
— Кузека! Мая белка дает…
Хрипло кричали русские заимщики и охотники:
— Кузька! Получай дюжину белок!.. Гони жбан браги…
— Кузьма!.. Желаешь получить колонка?.. Давай бутылку самогона.
Бабы обнимались и визжали свое:
— Матреша!.. Милая моя!.. Гуляем!..
— Гулям, девка… и не говори…
— Их ты!.. Завей горе веревочкой!..
— Матреша!.. Выпьем?..
Пировал в этот день и бледнолицый Борис. Слабый к вину, он вскоре захмелел и стал шуметь.
Раскрасневшийся от хмельного, но все еще крепкий в себе, Евлампий попробовал успокоить его:
— Брат мой во Христе Борис… перестань!.. Не подобает труднику святой обители кураж перед людьми выказывать… перестань!.. Слышь, Борис?
Борис то и дело вставал за столом на ноги и, покачиваясь, кричал:
— А ты кто такой?.. Евлампий! Кто ты такой?.. Какое право ты имеешь… чтобы запрещать мне?.. Какое?..
Сдерживая гнев, Евлампий так же громко отвечал ему:
— Я есть пастырь стада господня!.. Брат Борис… остерегись шуметь!.. Самим господом Иисусом Христом поставлен я над вами… через апостолов… через отцов церкви…
