Лев Черепанов - Горбатые мили
По ним всякий более или менее умеющий устанавливать связи между предметами и явлениями мог догадаться, почему экипаж сгрузил все съестные припасы на берег и сам поселился тут по-бивачному, в палатках.
5В милиции Назару с Кузьмой Никодимычем не повезло. Лучше бы им сразу пройти к начальнику.
— У вас содержится… в вытрезвителе наш матрос. Очень нужный в рейсе. Незаменимый, — попробовал втолковать дежурному Назар. — А это его отец.
— Выходит, в семье у них не так, как должно быть. Гражданин!..
— Не надо, — расстроенно попросил Назар.
— Ну, товарищ. Подумаешь, велика разница!
Зазвонил телефон. Дежурный бросился к нему во весь дух и, став во фронт, преобразился до неузнаваемости. Подтянулся.
— Слушаю! — выкрикнул. А потом сделался свойским. — Это ты!.. Что? Пищу арестованным? Как не в чего положить?
— С подходом бы мне надо, — ругнул себя Назар.
— А, не под дождем — переждем, — прокряхтел Кузьма Никодимыч. Схватил себя одной рукой за грудь и притих.
— А вы почему на пирсе ко мне подошли? — Назар посмотрел Кузьме Никодимычу в глаза.
От осеннего, необычайно яркого, напряженно греющего приморского солнца все сверкало. С непривычки Кузьма Никодимыч зажмурился:
— Вы же… пригляделся. Без этих… Ни хи-хи, ни ха-ха. А также расспрашивали-то меня как?.. С прикидкой! Из-за чего такой?.. В чем я, значит, слабак. Не смогу без вас. Понадобится какая-то ваша помощь. Может… тоже? В мыслях-то было: за кем меня закрепить? Конечно, старший помощник занят. На нем производство, по сухопутному-то. Все равно что главный инженер…
— А кто я, по-вашему?
— По должности-то?.. — поощрительно и не в ущерб уважению к себе улыбнулся Кузьма Никодимыч, а затем, взглянув на дверь, пересел на ступеньку повыше.
6Начальник милиции, седой, со лбом ученого, заартачился, не отдал Венку:
— Выкладывайте подписанное капитаном ходатайство на форменном бланке! Где у вас поручительство коллектива? Вы что?
Кузьма Никодимыч потупился. Переживал: «Знать бы, где придется упасть!..»
Судя по глазам Назара — по преимуществу «штилевым», требование начальника милиции его не особенно огорчило. Устроил для себя разбор обстановки… Санитарная обработка «Тафуина» не прекратилась. Где он мог выйти на капитана? Не на пирсе, так в управлении. Всего верней, в отделе навигации. Единственное: ни за что не собрал бы экипаж. Палубники гурьбой ходили за боцманом, осаждали с ним все подряд кладовые. Чтобы поднять что-нибудь или погрузить, на подмогу им кидались производственники. «Духи», они же «мотыли» (все, кто входил в машинную команду), челноками сновали между цехами и своим хозяйством.
На пирсе, под стрелой автомобильного крана, Назар услышал, что пишущая машинка стучала точно так же, как прежде. Только где?
Это раньше его определил старший электромеханик Бавин, пригласил с собой:
— Пойдемте.
К напечатанному понадобилась судовая печать.
— Она недалеко.
Чтобы сказать это, женщине в белом халате, судовому врачу, надо было прежде вынуть изо рта сигарету. С первого же взгляда Назар заключил, что ей выпало всякого, должно быть.
Старший помощник капитана Плюхин прочитал про Венку («Сплошные дифирамбы!») и попенял:
— Без вас еще… На общем собрании. Выбирали председателя бытовой комиссии. У всех, как всегда бывает, нашлись самоотводы: тот учится, этот куда-то поступает. Так он… как его? Венка… Я говорю, придумал же! «Крикну: «Полундра!», все бросаемся из кубрика. Кто останется последним, тому председательствовать. Только… — поставил условие, — я стану у двери. Моя э… инициатива!» Я говорю…
Назар явно терял время. Переступил с ноги на ногу. А не прервал говоруна:
— Надеюсь, те выборы отменили?
7Когда начинается прощание с сушей? Как подмечено, задолго до выхода в океан.
Уже с неделю, если не больше, специалист-электроник Дима, отвечающий на «Тафуине» за работу навигационной и поисковой радиоаппаратуры, он же сменный радист, находился в своей квартире, не представляя, чем заняться. Принялся перебирать припасенный на все случаи слесарный инструмент и бросил, весь сгреб в кучу. Полистал последний том подписного издания… Притом ни на миг не забывал, что у него на «Тафуине» имелась каюта, в ней койка-«гробик» с заправленной постелью. Нет, не мог обрести он дома покой, только присутствовал до отвального рева судового тифона. От него, всякий раз расплывчатого, звуки базы тралфлота улетают куда-то далеко, вроде не выдерживают натиска чего-то очень наступательно-объемного, а те, кто собирается на пирсе, словно нечаянно обретают раскованность и кричат давно заученное, только преувеличенно беспечально:
— Счастливо! Покеда!
К тому же кому-нибудь пожелают три фута под «килём».
Сказать свое, незатасканное — надо же суметь. Кадровый тралфлотовец Дима мог биться об заклад, что будет именно так. Увидит длинный бетонно-равнодушный пирс. Поторопится отыскать на нем свою морячку, снова такую милую. Только где ему? Не сумеет, потому что, как обычно, слишком пожалеет себя: такое выпало счастье в самом деле, может быть, хуже неволи. Перед ним возникнет и причудливо поплывет за алмазными размывами неодолимо тревожная рябь из шляп, платков, беретов, косынок…
Надо будет побыстрей проморгаться — не подносить кулаки к глазам, то ж не по-мужски получится.
Он резво, в неизъяснимом сладком беспамятстве выставит руки поверх бортового ограждения чуть не по локти, тряхнет ими и сразу украдкой, как преступник какой-то, взглянет на своих: никто не заметил, как мается?
Кто-нибудь станет выкликать отплывающих по имени. Такой-то, ты всегда помни, пожалуйста: у тебя — мы. Так что побереги себя.
Кому-кому, а Диме не справиться с нервами. Ударит о что придется и поищет, куда бы скрыться.
Дай-то бог тогда ему поскорей узнать, что всем на «Тафуине» точно так же будет прискорбно-прекрасно, как после объявления суровейшего и не только наперед известного, а всеми добровольно принятого приговора самой судьбы: плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо.
Как назвать появляющееся в это время пьянящее и возвышающее чувство, чем-то дорогое. От сообщества оно, что ли? От сближающей уравненности с такими же, как ты? Может быть!
В какой раз Дима поверит, что на «Тафуине» ему каждый чуть ли не брат. Даже ершистый, вроде завышающий себе оценки комсорг Серега.
У носовой прорези фальшборта «Тафуина» выставит горб палубник, облеченный высшим доверием вахтенного штурмана. Сразу к причальным тумбам бросится кто-нибудь из береговых, посвященный в то, как освобождают «пароходы» от ненавистных им пут. Однако пройдет вечность, а уже только потом оцинкованный трос (швартов) начнет прогибаться или рухнет серединой в море, и все, как по уговору, посмотрят на поднятые им продольные волны. Они побегут друг от друга, отчего полоска между «Тафуином» и провожающими, по сути ничего в себе не заключающая, предстанет по-новому, как будто с тайным смыслом.
Она не замедлит раздаться вширь, вместит в себя всю бухту, выходящую в океан, и станет очевидным, что потрясающе важное входит в жизнь, как все заурядное.
Перед вступлением в залив русского парохода-корвета «Америка» во всех каютах, у судовых постов, а также на открытых палубах растянуто прогремит упакованная в металл и во столько же раз усиленная команда:
— Всем моим помощникам!.. Всем… — Перед словом «явиться» капитан-директор Зубакин — маленький, колючий человек — повременит. За много лет на «Тафуине» усвоили — зачем. Не для форса. Начхал на него Зубакин! Чтобы все главы судовых служб успели прочистить себе мозги — подумали, не упустили что-нибудь?..
Заведующий производством Зельцеров вечно деловой, дальше некуда. Не последит за собой, заявится в ходовую рубку одетым кое-как, в немыслимой безрукавке, больше подходящей для пикника, и в кепке с недоразвитым козырьком.
Это ж кого угодно может возмутить! Зубакин потемнеет. Походит со сложенными за спиной руками и… смягчится. Зато потребует, чтобы старший механик Ершилов выглядел безупречно. Чуть у него что — отошлет переодеваться.
Если бы не второй штурман Лето, Ершилову, вероятно, жилось легче. Лето всегда, во всякий час при параде: «Я предан вам, капитан». В этом Ершилов постарается походить на Лето, а Зубакин с ним тем не менее обойдется как с претендующим на иное обхождение.
Наконец наступит время представить письменные рапорты, удостоверяющие, что на траулере все в норме и, вообще, рейс всем-всем обеспечен, нечего беспокоиться.
Само собой, что не обойдется без устных пояснений. Зельцеров, не считаясь с субординацией, опередит старшего штурмана:
— На рыбной фабрике все механизмы прокручены: транспортеры, шнек, вакуумный котел опробовали, пресс на семьсот атмосфер и прочее. Противней — завались. Хоть отбавляй. Тары тоже. На две загрузки.
