Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Кто в первый раз — поднимите руки.
Алена, Женя и еще около десятка человек подняли руки.
— Сначала посмотрим новеньких, а уж остальных… как успеем. Ну, кто храбрый — кто первым? — спросила она.
Алена чувствовала, что страх с каждой секундой забирает ее все сильнее, — ждать нельзя! — и поднялась. Одновременно с ней у противоположной стены тоже встала девушка, они взглянули друг на друга и одновременно сели. Все засмеялись.
— Жребий, что ли, бросать? — Стелла Матвеевна посмотрела на Алену, потом на другую девушку.
Та быстро замахала руками и сказала хрипло:
— Пусть она первая?
Алена ледяной рукой сунула Глаше сумочку и, почувствовав себя нескладной, огромной, тяжелой, как ломовая лошадь, цепляясь ногами за ножки стульев, пробралась между сидевшими. Никого не видя, ничего не понимая, вышла на «лобное место», остановилась позади стула, глядя в пол и теребя холодными дрожащими пальцами концы пояса.
— Не хотите назвать свое имя и фамилию? — с чуть насмешливой ласковостью спросила Стелла Матвеевна.
И Алена с испугом сообразила, что уже слышала этот вопрос, но он скользнул как-то мимо сознания, точно и не ее спрашивали. До чего же глупо! Как ненормальная! Но ответить она не успела — раздался голос Глаши:
— Строганова Елена Андреевна.
Послышались одинокие смешки.
— Стыдно смеяться! — нравоучительно остановила их Стелла Матвеевна. — Девушка смущается, и ничего тут нет особенного. Что вы приготовили нам, Леночка?
В ее ласковом тоне слышались превосходство и снисходительность, а то, что взрослую девушку она назвала, как маленькую, Леночкой, рассердило Алену. Она почувствовала себя противно жалкой, беспомощной, смешной. Не поднимая взгляда, уставясь на сиденье стула, Алена с трудом выговорила глухим, прерывающимся голосом:
— Проза — «Тройка» Гоголя, басня — «Ворона и Лисица», стихи Пушкина и Маяковского.
— Пожалуйста. Начинайте с чего хотите.
Алена судорожно вздохнула, руки помимо ее воли метнулись к спинке стула и снова вцепились в кушак.
— Гоголь. Отрывок из поэмы «Мертвые души»…
Голос то пропадал, то гудел, словно из бочки, она не могла совладать с ним. «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться…» Она с ужасом слушала странно чужой голос и, понимая, что терять уже нечего, с отчаянным вызовом выкрикнула: «Черт побери все!»…
Вряд ли Гоголь предполагал в этих словах то содержание, которое вложила в них Алена, но, должно быть, именно свое содержание, своя мысль, свое чувство вдруг вернули ей голос. Еще не веря и как бы спрашивая: «Это правда или мне кажется?», она произнесла: «Его ли душе не любить ее?», прислушалась, и, будто утверждаясь в мысли: «Могу ли не радоваться, когда это мой собственный голос?» — сказала: «Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное?» и, осмелев, посмотрела на слушателей. Не холодные, не насмешливые — нет! — внимательные, сочувствующие взгляды встретила она… И уже больше не думала ни о голосе, ни о руках, полетела «невесть куда», стремительно, легко, весело… «И понеслась!.. понеслась, понеслась!.. на неведомых светом конях!» Алена ощутила себя частицей Руси, необъятной, прекрасной, перед которой, «косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Она не понимала — хорошо или плохо прочла, знала только, что совсем не так бывало на уроках Митрофана Николаевича, когда ее слушали свои девочки и он…
— Теперь стихи, пожалуйста.
Безумных лет угасшее веселье… —
неожиданно для себя начала Алена любимое Митрофаном Николаевичем стихотворение и точно ему признавалась, что вспоминать тяжело и горько, а впереди все неясно и тревожно…
И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной, —
сказала она. Читать больше ничего не хотелось, но сладкий голос Стеллы потребовал:
— Басню, пожалуйста.
Алену рассердила Стелла и то, что она шепталась с помощниками, и вслед за ней все вокруг зашептались. И, обрушив свое раздражение на дуру Ворону, Алена рассказала ее историю. Почему все смеялись? Даже Стелла негромко поквакивала. Разве басня смешная? Или она сама, Алена, смешная?
Стелла Матвеевна улыбнулась.
— Ну, хорошо. Значит, мы с вами так решим: «Тройку» на экзамене читать не надо. Возьмите какой-нибудь лирический отрывок. Стихи и басня в порядке, садитесь.
Алена поняла только, что ее не забраковали, что она может держать экзамен, и легко, даже не заметив как, очутилась на своем месте. Глаша одобрительно подмигнула и слегка хлопнула ее по бедру, а Женя шепнул: «Молодец!» — и от растерянности как-то кривенько улыбнулся. Алена, чувствуя себя уже опытнее, пожала его неживую руку своей, внезапно потеплевшей, и тихонько сказала: «Идите скорей. Право, лучше. Вы обязательно понравитесь». Он встрепенулся, а на «лобное место» уже вышла девушка, уступившая Алене очередь. Вновь обретя способность видеть, слышать, понимать, Алена сочувственно посмотрела на невысокую, очень худенькую фигурку, на беспокойно метавшиеся маленькие руки, на нежное лицо с лихорадочным румянцем и тревожно-сосредоточенными, необыкновенно кратными желто-карими глазами.
— Яхно, Агния Николаевна, — мелодичным голосом отвечала на вопросы девушка. — Восемнадцать лет. Из Таллина.
История Леночки Огородниковой прозвучала не так, как представляла ее себе Алена, читая «Спутники», а куда трогательнее, да и сама Леночка Огородникова теперь представлялась такой же худенькой, с острыми плечиками, большеглазой и нежной, с такой же ясной улыбкой, как Агния.
— Вот это подходяще, — зашептала Глаша.
Леночка Огородникова очень понравилась Алене.
Только Женя поднялся, чтоб идти отвечать, а к стулу уже направилась довольно крупная девушка в строгом костюме. Правильные черты ее лица были несколько тяжелы, под широкими бровями блестели недобрые черные глаза. С высокомерным видом, точно нехотя, едва открывая рот, она отвечала на вопросы Стеллы Матвеевны, а на вопрос, сколько ей лет, ответила так, что никто ничего и не понял.
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы, —
неожиданно громко и пронзительно, с выкриками завела она и тянула одну строку за другой назойливо, бессмысленно — так, что трудно было понять, о чем речь. И вся раскачивалась, а рот держала в напряженной полуулыбке, и от этого получалось вместо «говорила» — «гэворила», вместо «люблю» — «лебли», и было неловко за нее.
— Вы к нам уже поступали? — вдруг прервала ее чтение Стелла Матвеевна.
— Прошлый год, не прошла по конкурсу, — вспыхнув, зло ответила девушка. — А какое это имеет значение?
— Значит, вы уже в третий раз пробуете? — сладким голосом, но плохо скрывая раздражение, заговорила Стелла Матвеевна. — В прошлом году я не присутствовала на экзаменах, а два года назад вы у меня консультировались, я вас помню! Не поверили мне и отсеялись на первом же туре. Я вам по-прежнему не советую держать экзамен — это не случайности что вы не попали уже два раза. Садитесь.
— Кошмар!.. — шепнула Глаша.
У Алены было противное ощущение жалости, неприязни, стыда — неужели можно так не видеть себя, своих недостатков, так безобразно кривляться? И три года упорно лезть и проваливаться — как не стыдно! Ну как не стыдно!
Женя опять опоздал, девушка в пышном прозрачном платье, с подкрашенными губами, приклеенными ресницами и кроваво-красными ногтями забубнила что-то невнятное.
Алена оглянулась на Женю. Он тупо смотрел в пространство и шевелил губами — очевидно, повторял текст. «Ведь опять пропустит очередь!» И когда Стелла Матвеевна посоветовала девушке держать экзамен в другой институт, Алена легонько толкнула Женю локтем:
— Идите!
Он вскочил, как внезапно разбуженный, огляделся непроснувшимися глазами и, сильно выбрасывая ноги, видимо, стараясь показаться развязным, вышел на «эшафот». Послышались смешки, Алена тоже не удержала улыбки. Хотя каждое его движение и растерянное выражение лица говорили о мучительной застенчивости, что-то в Жене — детская ли припухлость лица, неуклюжая, чуть косолапая походка или какие-то другие черты противоречили его отчаянному виду, и отнестись к нему серьезно было невозможно.
Женя остановился рядом со стулом, одной рукой схватился за спинку его, а другую с ненужной силой сунул за борт пиджака.
Не дожидаясь вопроса, уныло отрапортовал:
— Лопатин Евгений Иванович. Восемнадцать лет. Здешний. То есть местный. В общем здесь родился и живу.
Раздался смех.
— Тише, тише, товарищи. Что вы! — остановила Стелла Матвеевна, но глаза ее смеялись.
