Влас Иванов-Паймен - Мост
— Та-ра-ас!..
— Тут я. Чего кричать-то? Ты же сам велел на солнышке греться. Вот я и греюсь, — ворчал мальчик, скрытый от Тражука высокой травой. — Ну, можно в воду или обождать?
— Обожди. Тражук рассмеялся. — Наверно, мы с тобой к вечеру поедем в деревню…
Мальчик снова улегся на примятую траву. Тражук вынул из кармана второе письмо. «Что же это? Не может гимназистка писать такими каракулями!»
Пробежав глазами письмо, Тражук сначала ничего не понял: его мысли были далеки от Кидери. Словно ледяной водой облили.
«Ты, Тражук, ухмах, — читал он кривые буквы. — Мечтаешь об Уксинэ. А она плюет на тебя. А меня просватали за рыжего Ехима. Скажи, Тражук, выходить мне за него? Почему я у тебя спрашиваю, догадайся сам. Вся деревня знает, кого любит Кидери, один ты ничего не видишь. Как ты скажешь, так и будет. Позови, и я приду к тебе пешком. Уйдем с тобой за Камышлу, к башкирам. А захочешь — и в Чулзирме можем остаться. Я не побоюсь пойти против воли отца. Ничего он со мной не сделает: теперь свобода. А если ты ухмах, назло тебе выйду за рыжего. Не мешкай с ответом. На семик назначена свадьба…»
Тражук вспотел от испуга и напряжения. Ему начало казаться, что вот-вот появится тут Кидери. Но вот первый страх миновал, Тражук попытался рассуждать спокойно. «Умная девушка! С такой не пропадешь. И лицом ведь пригожая. Прямодушная, трудолюбивая. Наверное, такую и надо брать в жены? Нет. Только Уксинэ!»
— Скоро ты, Тражук пичче? — подал Тарас голос. — Сколько мне еще лежать? Этак мы и до вечера не искупаемся! Ночью, что ли, поедем…
— Я не поеду в деревню, Тарас.
— А я?
— А ты вернешься утром с дядей Тимуком.
«Вот чудаки-то! Прочитал одно письмо — поеду, прочитал другое — не поеду», — Тарас с осуждением поглядел на Тражука.
…На другой день Тарасу еще раз пришлось удивиться. Кидери встретила их около гумна. Тарас хотел спрыгнуть с двуколки, чтоб тайком передать письмо от Тражука. Но та сердито приказала:
— Сиди уж. Давай письмо и езжай своей дорогой. Вот те на! То никому не показывай, то сама при дяде Тимуке потребовала письмо. Да и не таясь прочитала… Потом тихо сказала: «Ухмах, телок недолизанный!» — и пошла в сторону, спотыкаясь, как пьяная. А дядя Тимук присвистнул и покачал головой.
11
Захар Тайманкин, любивший раньше приговаривать: «После сорока — на печку», теперь совсем забыл о возрасте. Что там размышлять, когда он, нестроевой солдат царской армии, стал строевым бойцом революции!
Захар оставался в Самаре «до полной победы пролетариата», потом «до победы над злейшим врагом Советской власти Дутовым». Но враги объявились и в деревне. И Захар стал совсем уж незаменимым бойцом Самарского ревкома на хлебном фронте: он свободно владел тремя языками, не считая еще и русского: чувашским, татарским и башкирским. И везде его понимали.
Шли дни, недели, месяцы — враг не сдавался. В конце мая Захара вызвали в Самару. Воробьев писал: «Поедешь к семье, отдохнешь малость, устроишь домашние дела, останешься работать в своем уезде».
В вестибюле самарской гостиницы «Националь» какой-то человек вслух читал газету «Приволжская правда». Люди, окружившие чтеца, тревожно ловили каждое слово. Захар положил на пол торбочку с «гостинцами товарищу Воробьеву от микушкинской бедноты» и тоже стал слушать.
— Руководимые преступной рукой российской и международной контрреволюции отряды чехословаков подступают к Самаре…
Слова «контрреволюции» и «подступают к Самаре» не понять было нельзя. «Вот тебе и поедешь к семье!» А оратор между тем, потрясая газетой, говорил:
— Это, товарищи, воззвание Самарского ревкома, а подписал его товарищ Куйбышев! Международная контра у ворот. Все, кому дорога Советская власть, — направляйтесь в клуб большевиков, там формируются красногвардейские отряды…
— Это Белый дом, что ли, бывший губернаторский? — спросил Захар.
— Белый-то он и этот белый, по только не губернаторский, а пролетарский. Близко, за углом на Заводской.
— Это — где был ревком?
— Ревком и есть. Там все теперь: и ревком, и губком партии, и городской исполком.
— А губернский исполком остался в Белом доме?
— Дался тебе Белый дом! — вдруг обозлился оратор. — Ты что — эсер, что ли, губисполком поминаешь. Разогнали мы этих предателей после анархо-максималистского мятежа.
Захар подхватил торбочку. Дойдя до угла, свернул налево и сразу увидел строй красногвардейцев. Отряд тронулся по Заводской в сторону заколоченного досками памятника Александру Второму.
«Наверно, за Самарку. Неужели враг так близко?!» — подумал Захар и поспешил наверх по лестнице. Коридор кишел народом. Захар спросил про Воробьева. Ему указали на ближайшую дверь. Рывком открыв ее, Захар остановился, удивленный: в комнате было накурено, людно и шумно. Воробьев посмотрел на Захара воспаленными от бессонницы глазами, кивнул ему и указал рукой на свободную табуретку.
— Попал в самый раз, — шепнул он погодя. — Тут есть и твои старые друзья.
Захар внимательно осмотрелся и вдруг увидел Семена. Он сидел в дальнем углу и глаз не спускал с одного из спорщиков. Черноволосый человек рядом с Семеном поднял голову, взглянул на Захара, равнодушно отвернулся. «Не узнал, не узнал меня Тимкки! — подумал Захар. — Ну да, бороды нет. Не мудрено. Да, конечно же, это он, Кояш-Тимкки, товарищ Авандеев!»
Молодой человек, приоткрыв дверь, но не входя, громко назвал две фамилии. Воробьев задержал его вопросом:
— Скажите, Валериан Владимирович по освободился? Тут все — к нему. Есть и прибывшие от Блюхера.
— Занят Валериан Владимирович! О посланцах Блюхера он знает.
Семен случайно бросил взгляд на Захара и, узнав его, толкнул соседа, показал глазами:
— Посмотри, Тимофей Степаныч?
В дверях появился работник совнархоза Бабаев и крикнул с порога:
— Срочно, еще одного человека, товарищ Воробьев! Прибыл из Уфы товарищ Подвойский. Звонил сюда, просит прислать на вокзал пятнадцать надежных коммунистов.
— Здесь все к Куйбышеву, Алексей Яковлевич. Да и я жду своего часа. Вот разве… — и Воробьев взглянул на Захара.
— Я готов! — Захар вскочил.
— A-а, дружище Тайманкин, — узнал его Бабаев. — Пошли. Ты и будешь пятнадцатым.
Авандеев, только что признавший старого друга, бросился было следом, но Захар уже бежал по коридору.
— Не мог сказать раньше, — упрекнул Авандеев Семена. — Сколько времени не виделись!
…В комнату вошел Куйбышев, на ходу отвечая кому-то в коридоре:
— Обождите меня там. Пять минут.
Воробьев увел Семена с собой. За ними потянулись другие. Старые друзья остались вдвоем.
— Вот как, Степаныч, мы встретились с тобой после далекого якутского края! — сказал Куйбышев, обнимая Авандеева.
— И только на пять минут, — улыбнулся Авапдеев.
— Боюсь, что в самом буквальном смысле только на пять! Э-э, да у тебя, братец, седина на висках серебрится.
— Черноволосые рано седеют. Да и старше я тебя. Ты еще молодой, такой же кудлатый да кудрявый, каким и был. Только лоб вот как будто стал выше и шире. Блюхер остановил пока движение Дутова на Самару, по… — перешел к делу Авандеев. — Я ведь приехал к тебе за подкреплением. А вам тут, вижу, самим требуется помощь.
— Да… — Куйбышев заходил по комнате. — Вчера на восток направляли мы отряды, а нынче… Тучи идут с запада. Большая сила, что мы можем ей противопоставить? Полторы тысячи коммунистов? Они дерутся храбро, но еще неумело. А у части коммунистов и рабочих — благодушие, надежда на авось. Авось, мол, договоримся с чехами о нейтралитете.
— Не для этого их подняли!
— Да, Степаныч. Ты верно понимаешь события. Хочу тебе вот что сказать. Если нам придется оставить Самару, отряд Блюхера окажется в огненном кольце. Шарпантье, старый, многоопытный и лояльный к нам генерал, — я сейчас с ним советовался, — говорит! надо оставить Самару без боя, отступить к Уфе и встретить там врага на укрепленных позициях.
— А где они, укрепленные позиции? — спросил Авандеев. — И когда их строить? Нет, на это и вы не пойдете, и мы не можем бросить осажденный Оренбург. Если чехи, взяв Самару, не двинутся в сторону от сибирской магистрали, мы еще сумеем отогнать Дутова от Оренбурга. Ну а если… Тогда я останусь в лесных районах нашего, вернее, вашего уезда и буду готовить подкрепление для Блюхера из сельских коммунистов, деревенской бедноты и сознательных фронтовиков. Мне там каждое село знакомо.
— На том и порешим, Тимофей Степаныч.
Воробьев забарабанил в дверь снаружи:
— Валериан Владимирович, у телефона товарищ Подвойский!
— Вот и хорошо, — Куйбышев открыл дверь и обернулся к Авандееву: — Я ему скажу про тебя. Не прощаюсь, через пять минут продолжим разговор.
