Гумер Баширов - Честь
— Не говори чепухи! Какие обиды?.. Ну, светлого тебе пути... счастливого пути! Возвращайся с победой!
Гюльзэбэр изо всех сил стиснула руки Нэфисэ и хотела было уже повернуться, но ноги не подчинялись ей. Она упала на грудь Нэфисэ и заплакала.
«Как мучительно расставаться с родными людьми, с милыми краями! Сколько тяжких испытаний предстоит ей впереди!» — думала Нэфисэ, еле сдерживая слезы. Надо бы утешить милую девушку, но ничего на ум не приходило.
А Гюльзэбэр уже подняла голову и улыбнулась сквозь слезы:
— Вот и все! Прошло, как весенний дождик! Если не поплачешь при прощании, кажется, чего-то не хватает. Правда ведь? Ну, прощай.
Она обняла Нэфисэ, поцеловала несколько раз и побежала к заветному дереву.
8
На полевом стане все уже давно спали. Одни устроились в домике, другие на сене под навесом, а Ильгизар, закутавшись в отцовский чекмень, прикорнул прямо под деревом. Нэфисэ вошла было в домик, но ей почему-то показалось там и тесно и душно. На душе было как-то грустно, и хотелось побыть на воле. Она вышла и села под старой липой.
Перед ней лежало залитое лунным светом поле. Суслоны тихо дремали, накинув на себя серебристые покрывала. Видно, потому, что за день ухо привыкло к этому звуку, чудилось ей теперь, что из-за суслонов доносится то ясней, то глуше стригущее «жиг», будто взмахивал кто серпом. Иногда это было так явственно, что Нэфисэ невольно вскидывала голову и всматривалась в даль. Но тогда звук исчезал, и только веселое стрекотанье кузнечиков висело в прозрачной тишине.
Нэфисэ прислонилась головой к толстой липе и закрыла глаза. И вдруг, пораженная, стала внимательно вслушиваться. Предрассветная тишина, оказалось, таила бессчетное множество звуков. В шероховатой коре липы копошились какие-то букашки, наверху в густой листве попискивали чьи-то птенцы. Вот, падая, зашуршал по листьям сорвавшийся сучок, в лесу встрепенулась и, резнув воздух крыльями, прошумела неведомая ранняя птаха.
Спокойное дыхание леса мягко касалось лица Нэфисэ, и со всех сторон к ней стекались едва уловимые, как движение прозрачных мушиных крыл, тихие ночные звуки.
Когда Нэфисэ открыла глаза, лунный свет над полем уже потускнел, угасал и малиновый отблеск зари. Далеко на горизонте, рассекая сгрудившиеся темные тучи, полыхали зарницы. А над чернеющими за Волгой лесами, разбрасывая поверху изумительной яркости краски, поднимался в алом сиянии молодой луч, первый луч наступающего дня.
В этот тихий рассветный час Нэфисэ так хотелось поделиться сокровенными мыслями с самым близким, родным человеком! Но она была одна... Вдруг в памяти у нее возник образ Хайдара. Ей стало приятно, и что-то смутило ее. Словно пытаясь отогнать неожиданное видение, Нэфисэ принялась потирать платком лоб и щеки. Она поудобнее прислонилась к дереву, и перед ней снова заколыхалось пшеничное поле, закачались суслоны, зашуршали над ухом колосья. Явь ли это, или сон — трудно было разобрать.
Неизвестно, сколько прошло времени, но Нэфисэ смутно почувствовала, что кто-то стоит и смотрит на нее. Она поняла, что заснула под липой, сердилась на то, что сидит так неудобно на глазах у постороннего человека, но проснуться не могла. Она попробовала шевельнуть рукой, но рука не двигалась. Наконец она открыла глаза.
Да, она не ошиблась. В трех-четырех шагах от нее, словно собираясь продолжить внезапно прерванный путь, чуть боком стоял Хайдар. Удивленная таким совпадением сна и яви Нэфисэ застыдилась и быстро закрыла лицо руками.
Хайдара глубоко тронуло и детски непосредственное смущение Нэфисэ, и быстрое и красивое движение ее рук, оправивших фартук на коленях. Вся она, милая и беспомощная спросонок, была сейчас так близка ему, что, не почитайся это неприличным, он поцеловал бы ее в лоб, как родную сестру. Хайдар стоял, не зная, уйти ему или остаться.
— Разбудил, да? — с искренним сожалением спросил он. — Какая досада! Ты так сладко спала, что мне и самому захотелось прислониться к дереву и вздремнуть по соседству. Теперь уже не сможешь заснуть?
Нэфисэ легко вскочила и отряхнула платье.
— Конечно, не смогу!.. Значит, ни свет ни заря ходим подсматриваем, как спят солдатки?.. Ну как, понравилось?.. Ай-ай-ай, лейтенант!..
Хайдар смотрел на нее виноватыми глазами.
— Да я же мимоходом, Нэфисэ, — сказал он, срывая цветок. — Честное слово, смотрел, вот как на этот цветок... Неужели нельзя?.. Не сердишься, а?
Близился восход солнца. Надо было поднимать бригаду, да и как бы Хайдар не вздумал оказать еще что-нибудь.
— На этот раз так и быть — сердиться не буду, вовремя разбудил, — ответила она и, оставив его, поспешила на стан. Взяв знамя, полученное вчера, она пошла к делянке, которую нужно было сегодня сжать, и воткнула древко в копну.
Потом, как бы давая понять, что разговаривать им больше не о чем, молча прошла мимо Хайдара в лес к ручейку.
В сущности, ничего ведь не произошло. Она нечаянно заснула под липой. Хайдар, проходя мимо, нечаянно разбудил ее. Что же из этого? И все же даже после бессонной ночи она чувствовала какую-то необыкновенную легкость во всем теле, а сердце почему-то радостно трепетало и никак не хотело успокоиться.
Уже скрывшись в лесу, Нэфисэ обернулась и посмотрела между деревьями. Хайдар, опираясь на свою металлическую палочку, прихрамывая, шел к домику.
Подойдя к ручейку, Нэфисэ постояла минутку, будто прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, покачала головой и тихо рассмеялась:
— Ну и глупая же я!.. Ну и глупая!..
Она зачерпнула пригоршню холодной прозрачной воды и принялась старательно умывать разгоряченное лицо и бронзовые от загара руки.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Повидавшись с матерью, Хайдар медленно пошел вверх по опушке леса, протаптывая на росной траве узкую зеленую тропку.
Где-то совсем близко, спеша встретить песней встающее солнце, вспархивали и кружили жаворонки. На опушке, опустив отяжелевшие влажные листья, чинно стояли старые липы, и он опять, как наяву, увидел Нэфисэ, сладко спавшую, прислонясь к стволу вот такой же старой развесистой липы. Как бы пытаясь отмахнуться от воспоминаний о ней, Хайдар мотал головой, хмурил брови, но она опять и опять появлялась перед ним. Бледное при утреннем свете милое лицо и тонкие, чуть приметно двигающиеся брови... Она так притягивала его, что лейтенант не выдержал и обернулся. Он прекрасно знал, что ее участок скрыт копнами и скирдами, что отсюда можно увидеть только лес, темнеющий на той стороне, но желание посмотреть на Нэфисэ было так сильно, что он даже поверил на миг в возможность этого и ждал, что вот-вот между копен мелькнет ее голубой платок.
Простояв некоторое время, он сам посмеялся над собой: «Эх ты, взрослый ребенок, Салам Турхан![34]» — и пошел, все же счастливый и довольный. Весь мир казался ему теперь согретым ласковой улыбкой солнца.
А на том берегу Волги действительно поднялся огнисто-желтый диск солнца и, повеяв легким крылом над зеленой купой леса, над лугами и полями, одним взмахом одел в золото деревья. Листья и травы, затрепетав, блеснули тысячами алмазных искр. А впереди, в окутанной туманом долине, будто свершилось чудо: сразу в разных местах зажглись золотистые огни, и, как сказочный городок, сверкая, встал из тумана Байтирак.
Чем выше поднимался Хайдар, тем яснее вырисовывались перед ним родные места. Все было близко, знакомо с самого детства. Закроешь глаза и увидишь: лес на берегу Волги, луга, овражки, деревцо в поле.
Справа, словно большая птица, взмахивая крыльями, вынырнула из низины жнейка, в сторонке два старика, слегка пригибаясь, что-то косили. По большаку, спускавшемуся к Волге, то и дело проезжали подводы или машины с зерном.
Хайдар шел все вперед и видел, как из-под кустиков на опушке леса с любопытством глядела на него раскрасневшаяся костяника, надвинув низко шляпы, провожали его грибы, извиваясь, прямо из-под ног выползали ужи, прыгали в траве маленькие лягушата.
Позабыв о боли в ноге, Хайдар шагал легко, мурлыча какую-то песенку. И хотелось ему, как в далеком детстве, когда ездил он в ночное, крикнуть сейчас: «Э-ге-гей!»
Казалось — крикни он вот так, и эхо отзовется ржанием коней, звоном бубенчиков, а из лесу выбегут навстречу друзья-мальчишки...
2
Был Хайдар в детстве мальчиком живым, непоседливым. Попадало ему за шалости немало: и за выкупанных в бочке цыплят, и за многое другое. Деревенские старушки, зажав голову мальчишки меж колен, не однажды секли его по мягкому месту, злые старики рвали ему уши. А он оставался все тем же. Попадался он изредка отцу в руки. Тогда, ухватившись за волосы, готовый считать, сколько раз хлестнут его, он часто моргал глазами, а красивые, как у матери, ноздри его начинали вздрагивать. Отец, ударив сына, останавливался, дивясь деловито нахмуренному лицу и терпению малыша. Вторично рука у отца уже не поднималась, и он стоял над сыном, смущенный, будто сам провинился, и кричал:
