Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Лютрова вызвал приехавший на базу ДС, так в КБ звали одного из заместителей Главного — Данила Сильверстовича Немцова.
Немцов был в кабинете Добротворского. Савелий Петрович учтиво примостился рядом и внимательно слушал. Когда Лютров показался в дверях, Немцов приглашающим жестом указал на свободный ряд стульев у накрытого зеленым сукном стола.
В отличие от других заместителей Главного, которые занимались или проблемами прочности конструкций, или автоматикой, или различными самолетными системами, Немцов был «чистым самолетчиком», его подопечные занимались аэродинамикой самолетов, определяли обводы, внешний вид машин. Однако должность обязывала заниматься целиком теми машинами, на которые каждый из заместителей назначался ведущим конструктором. Для Немцова такой машиной была «С-44».
Высокий, очень худой, он носил бороду а-ля Курчатов, казавшуюся приклеенной плохим гримером, Немцов долго разговаривал с генералом вполголоса, а потому Лютров решил, что ждут кого-то еще, прежде чем объяснить ему причину вызова. Это подтверждалось и сидящими в позе ожидающих двумя ведущими инженерами.
У того, что помоложе, в хорошо отутюженном костюме бутылочного цвета, было нарочито серьезное выражение лица, обращенного в сторону Немцова. Дешевое старание быть замеченным в этом своем виде было прямо пропорционально его профессиональной бездарности, чего не угадаешь по внешней респектабельности.
Вторым был Иосаф Углин. Рядом с коллегой смахивал он на поистрепавшегося отца большого семейства. Лицо выглядело мятым и каким-то пришибленным, будто он раз и навсегда осознал, что непригоден ни для чего на свете. Чего стоила одна манера курить в присутствии начальства — он держал сигарету в кулаке и после каждой затяжки прятал ее под стол. А бесцветные волокнистые глаза за сползающими очками?.. Казалось, здесь было все, чтобы безошибочно вынести самое нелестное мнение о человеке по внешним приметам. И только летчики знали настоящую цену этому неказистому, близорукому человеку. Занимаясь «семеркой», он с легкостью фокусника держал в памяти данные о едва ли не всех полетах: когда, сколько и в каком из восемнадцати баков было залито топливо, какая при этом была центровка, какое полетное задание, что показали самописцы, сколько времени длился полет, какая в тот день была погода… Его профессиональная добросовестность выглядела юродством для тех, кто помнил свои обязанности «от» и «до». В стужу, в дождь, в жару он был у самолета столько, сколько сам считал необходимым. Если на стоянку вызывались специалисты, Углин пребывал там до конца работ, как бы долго они ни длились. Все, что мог, он делал своими руками, и потому его спецодежда была самой истрепанной, замызганной и никак не свидетельствовала о его принадлежности к инженерной элите аэродрома. Знаток дела, он до подробностей изучил новейшую историю самолетостроения, от первого полета «за звук» — когда, где, кто летал, тип самолета, марка двигателя, продолжительность пребывания в воздухе и «за звуком» и до того, над чем работают сегодня все мало-мальски известные авиационные фирмы мира. Ему не составляло труда на память перечислить летные характеристики не только отечественных, но и зарубежных самолетов. Для него не было секретов в практике летных испытаний, а взаимодействие новейших самолетных систем запросто укладывалось в его большую голову.
Но это был не Володя Руканов. Углину никогда не выбраться не только в замы Старика, но и в начальники бригады. Предрассудок судить по внешнему о человеке так же живуч и действен, как и все прочие предрассудки. И потому, может быть, встречая Углина на людях, Лютров подчеркнуто уважительно кланялся ему, отличая вниманием от окружающих. И теперь он дождался, когда Углин повернет к нему голову, чтобы сказать:
— Добрый день, Иосаф Иванович.
— Здравствуйте, — испуганным шепотом ответил Углин и покосился на начальство, как если бы при нем нельзя было здороваться.
Ждали Гая-Самари. Когда он вошел, Немцов прервал разговор с генералом, обратился к нему и Лютрову:
— Вот какое дело, товарищи! На серийном заводе авария. Крупная. Экипаж машины «С-44» покинул ее в воздухе. Жертв нет, но и самолета тоже. Нет и ясности в обстоятельствах, принудивших экипаж оставить машину. Словом, надлежит разобраться. Вопросов мне не задавайте, я сказал все, что знаю. Погоды ждать нет времени, будем добираться поездом. Билеты заказаны, к восьми часам я жду вас на вокзале.
Из кабинета они вышли вместе с ведущими инженерами.
— Чего хоть говорят-то? — спросил Гай разом и Лютрова и Углина, посчитав, видимо, что они знают больше, чем он.
— Темнят, — сказал Углин, прикуривая сплющенную сигарету. — Проводили балансировку машины и начудили чего-то с триммерами. Как я понял из разговора, все объяснения кончаются тем, что машину резко бросило на крыло. При вводе в вираж, кажется… Судя по разговору, на борту не было нужных самописцев. Устройте летчику экзамен на знание материальной части, и вы поймете, где он пустил пенку.
— Вы с нами? — спросил Гай.
— Меня не посылают. — Углин пожал плечами.
— Хотите поехать? — спросил Гай.
— А зачем я вам? Мне там делать нечего, одна проформа. ДС не зря вас обоих берет.
Но предложение Гая было приятно ему: во взгляде ведущего промелькнула признательность.
— Да! — Углин хлопнул себя по лбу. — Вы должны знать летчика, он когда-то работал у нас, — Трефилов.
— А, — понимающе отозвался Гай, и на лице его ясно обозначилось, что он потерял интерес к событию.
…К вечеру следующего дня они уже сидели в кабинете директора серийного завода. Кроме нескольких человек, чье отношение к событию было неясно Лютрову, сюда были приглашены руководители летной службы завода и оба летчика злополучного «С-44».
Лютров не сразу узнал Трефилова. Он бы, наверно, и вовсе не узнал его, если бы не хорошо знакомый выпуклый лоб и глубокие глазницы, — только они и остались неизменными; Трефилов как-то неузнаваемо потускнел. И потому Лютрову невольно подумалось, что именно Трефилов виноват в аварии. От этой уверенности Лютрову стало не по себе и захотелось, чтобы сейчас, в разговоре, выяснилось, что это совсем не так и чтобы, несмотря на явную неприязнь к нему и Гаю, он, Трефилов, смог убедиться в их объективности.
Пока все рассаживались, Гай было встал и приветливо улыбнулся, ожидая, что Трефилов подойдет поздороваться, но тот лишь мельком взглянул на него и едва кивнул. Гай еще постоял немного, улыбаясь уже по-другому, и тоже сел.
Если бы не эта обидная недоброжелательность Трефилова, Гай не был бы столь официален при разговоре с ним, не стал бы говорить ему «вы».
Разговор начал Немцов, и пока он расспрашивал о происшествии, Лютров разглядывал Трефилова, вслушиваясь в его ответы и оценивая их.
При всей их кажущейся обстоятельности было ясно, что Трефилов чего-то недоговаривает, и Лютров не мог отрешиться от подозрения, что про себя тот уже разобрался, где дал маху, но не решается сказать об этом.
Второй летчик, невысокий человек с большим ртом и выступающей челюстью на открытом, бесхитростном лице, почти не отрывал глаз от высокого окна, словно больше был обеспокоен видами погоды на завтра, чем разговором в кабинете.
— Итак, после балансировки самолета вы начали боевой разворот, но при первом же движении штурвалом машина резко повалилась на крыло? Вы пытались выровнять самолет, но при быстро возрастающей скорости падения исправить положение не могли и дали команду покинуть машину.
— Да, пока высота позволяла…
— Разумеется… Пока позволяла высота… — Немцов наклонил голову к блокноту с какими-то своими записями, и минуту в комнате было тихо.
— Донат Кузьмич, прошу вас…
— Я бы хотел услышать, как проводилась балансировка в этом полете. Только подробнее, пожалуйста, операцию за операцией.
«Ты-то чего еще лезешь?» — откровенно было написано на лице Трефилова, когда он повернулся к Гаю. Зато второй летчик перестал глядеть в окно и принялся внимательно слушать Гая. И только теперь Лютров заметил, что у него большие голубые глаза, измученные какой-то непосильной заботой.
— Ну, начал с руля поворота… Затем…
— Сначала выключили давления в гидроусилителях, так?
— Само собой.
Одну за другой он перечислил все операции.
— Листок задания был? Отметки делали или полагались на память?
— Не первый раз… чтобы крестики ставить. Все шло нормально, а когда начал разворот, машина «взбрыкнула» и пошла вниз… Я приналег на штурвал, но чувствую, что не вытяну…
— Да, конечно… При таком ускорении трудно было дотянуться до тумблера включения гидроусилителей, — хитрил Гай.
— Не так. Он еще до маневра включил их, — вмешался второй летчик, — а мне велел выключить гидравлику. Вот когда самолет «взбрыкнул»…
