Михаил Стельмах - Над Черемошем
— Это я, Юстин Иванович, — отчетливо откликается Галибей.
— А, это вы, Андрий Прокопович, — успокоенно протянул конюх. — Тоже не спится?
— Не спится.
Зоотехник подходит к гуцулам.
— Такая уж пора настала. Что ж вас согнало с теплой постели?
— Пойду, думаю, проверю, что в конюшне делается, — в такое время может и несчастье случиться.
— Ой, и не говорите! — Рымарь трижды сплюнул через плечо. — Не поминайте нечистого…
— А вы разве верите в него? — смеется Галибей.
— Не верю, но и поминать нечисть всякую не желаю, — Юстин снова плюется.
— Надо коням перед пахотой подсыпать еще немного овса.
— Это мы сделали, Андрий Прокопович, — говорит с довольным видом Рымарь. — Сами сделали: каждый конюх принес лучшего овса; я думаю, хорошие обычаи и сейчас пригодятся.
— Это вы напомнили конюхам про обычай?
— Я, а кто же!
— Тогда, вижу, мне делать нечего. Будьте здоровы.
— Счастливого пути!
— А вы так и не думаете идти в село?
— Да, наверно, пойду помаленьку, чтобы жена меньше точила об меня язык, — ответил Лесь.
— Пошли бы вместе, да не угнаться вам за мной, — и фигура Галибея растаяла в темноте.
— Как печется человек о колхозном добре! Часто и ночью заглядывает в конюшню. Славный зоотехник у нас. Правда, Лесь?
— Правда, — задумчиво проговорил Побережник. — Только вроде мягковат, всем грехи прощает… — добавил он, вспомнив не раз слышанные слова и поговорки Галибея. — Это уж, верно, скотинка сделала его таким. Кто жалеет скотинку, тот и всех будет жалеть. Что ж, побреду потихонечку, чтоб Олена не скучала.
Лесь попрощался с конюхами и, еще раз обойдя конюшню, пошел по бережку ручья, который неутомимо пел свою простенькую, но чистую весеннюю песенку. Лесь нагнулся к ручью, и студеная вода обожгла ему голову.
— Водка, просто водка! — Гуцул крякнул, поднялся, оглянулся и вдруг вскрикнул: — Что это?!
Он совершенно ясно увидел — у глухой стены конюшни затрепетал золотой листок огня, отклонился вбок, погас и снова ожил.
— Ой, горе какое! Услыхал-таки нашего зоотехника злодей какой-то!.. — застонал Лесь, перепрыгнул через ручей и, пригибаясь, побежал к конюшне.
Оттуда чуть ли не на него метнулась вспугнутая тень. Лесь припал к земле, неизвестный зашлепал по дну ручья.
«Следы прячет», — подумал гуцул и пополз навстречу.
В облике неизвестного было что-то знакомое. Вот он выскочил из ручья, зачавкал сапогами, и в тот же миг Побережник вцепился обеими руками в правую руку беглеца. Из нее с глухим стуком выпал пистолет. И тотчас же поджигатель левой рукой изо всей силы ударил Побережника в переносье.
Лесь падает на землю, но за ним падает и враг.
Ослепленные злобой, они с хрипом катаются по берегу ручья, и Леся уже совсем не удивляет, что он душит не кого иного, как Галибея, а тот душит его, Леся, пытаясь впиться ему в горло зубами.
«И не будет злому на всей земле бесконечной веселого дому», — вспыхивает в памяти Леся давнишняя декламация зоотехника…
«Поистине не будет тебе веселого дома!» — и Лесь отталкивает голову бандита от своей шеи.
А как он умел обволакивать свое жало отравным медом слов! Даже к Шевченку протянул свои грязные лапы!
Узловатый клубок тел поднимается, падает, кружится и катится. У Побережника и Галибея трещат кости, в клочья разлетается одежда, и кровоточащие раны забиваются землей.
Наконец руки врага ослабевают, и из глубины его придавленной груди вырываются хриплые слова мольбы:
— Лесь Иванович, спасите… Озолочу вас…
— Озолотишь? Взаправду?
Лицо зоотехника искажает заискивающая улыбка.
— Целый чемодан денег получите. Пятьдесят тысяч. Сто… и никто не узнает.
— И какие деньги? Американские?
— Разные, Лесь Иванович… Сто тысяч даю, сегодня же…
— Молчи, барин! И миллионы не помогут тебе…
— Лесь Иванович, вспомните нашу первую встречу. Я же вам помог… Чем мог, пособил…
— Чем ты мне пособил?! Тем, что слизняком заполз в мою доверчивую душу, да и обернулся гадюкой? Тем, что сапоги мои спас?.. Подойдут наши — я эти сапоги сразу сброшу с ног. Ни тысяч твоих не хочу, ни сапог!..
Он зорко посмотрел на поле.
На синем, чуть зеленеющем востоке уже погасли отблески пожара и вместо злого огня нежно трепетало первое золото рассвета, и на фоне зари уже виднелись фигуры спешивших к Лесю односельчан.
* * *На востоке поднимается багряное полотнище, и еще невидимое солнце расписывает на нем лучами величественный венок зари. А из-под самого зоряного венка выезжают трактористы. И земля вздымается, рассыпается, а ее нежные комочки вдруг взлетают вверх и оборачиваются жаворонками, песней. Пахари торжественно сворачивают с дороги в поле. Навстречу им, размахивая руками, спешит дед Степан.
— Подождите, деточки, подождите, внучата мои…
— Дедушка, что случилось? — встревоженно окружают его пахари.
— Дальний путь с гор, а ноги-то уж подтоптались, вот я и запоздал. Хочу, детушки, тоже пойти за плугом. Напахался я на своем веку, немало напахался, А только как же, думаю, новая жизнь у моих внуков без меня начнется? Дайте хоть одну ровную борозду с трактористами пройти. Павло! Павлик! — крикнул дед Гритчуку. — Останови на минутку свою машину, дай полюбоваться.
— Для вас, дедушка, остановлю. — Тракторист упруго спрыгнул на землю, подошел к старику. — Что там у вас?
— Хочу с тобой пахать, на машине, хоть самую малость…
— Как это — со мной? — удивился Павло.
— Ты, сынок, помоложе, да к тому же ученый, ну и веди свою машину, только так веди, чтоб деду поспеть за нею, а я за плугом пойду. — Старик подошел к трактору, посмотрел на плуги и беспомощно заморгал глазами. — А куда же, сынок, чапыги подевались? Взяться-то не за что…
— В прошлое отошли чапыги, — рассмеялся тракторист.
— Выходит, и не доведется мне с тобой на машине пахать?
— Верно, придется вам за простым плугом пойти, — сочувственно глядя на старика, проговорил Гритчук и прикусил нижнюю губу.
— Становитесь, дедушка, на мое место! — крикнул с борозды Юрий Заринчук и перешел от плуга к лошадям.
— Спасибо, Юра. Уважил старика, так теперь слушайся его. Веди прямую, только прямую линию. На всю жизнь прямую.
Лица гуцулов осветились улыбками.
Юрий тронул коней, и земля зашуршала, поглощая сияние плуга и солнца.
Борозда тянется все прямо и прямо, перерезая поперек межи и сорняки…
— Как, дедушка? — оглянувшись, спросил Заринчук.
— Так, дитятко, словно веду свою борозду к самым райским вратам.
— К самым воротам счастья, — поправил Заринчук, и дед кивнул головой…
Вечером деда Степана остановили на горе Бундзяк, Палайда, Наремба и Космина.
— Ты что, старая тряпка, обольшевичился перед смертью? — Бундзяк злобно впился взглядом в старика. Тот засмеялся. — Ты чего хохочешь?
— Как же не хохотать, когда ты такой смельчак, что даже старика боишься! Ты приволок бы против деда еще десяток проходимцев. Чего глазами сверлишь?
— Я тебя из этой игрушки навылет просверлю. Кто тебя просил пахать в колхозе?
— Хлеборобская совесть просила. Я на свете по совести живу.
— Цыц, падаль! Убью! — задрожал Космина.
— А кто вы такие, чтоб меня убивать?
— Мы? Мы подземные ключи.
— Вы — подземные ключи? Да какой это пес налаял такую нелепицу? Гадюки вы подземные, вот кто вы!
— Крестись, дед, ночью твоя свечка засветится! — Космина поднял «вальтер».
— Что ты меня, старика, смертью пугаешь? — Степан выпрямился. — Я и в земле буду лежать, как корень, а вы и на земле корчитесь, словно черви могильные. На вас люди и плюнуть не захотят. Пусть уж вам от меня выпадет такая честь. — И он плюнул в лицо Космине.
Тот, вскрикнув, нажал гашетку.
Дед Степан пошатнулся, неловко упал лицом в хвою молоденьких пихт.
Бундзяк с недоверием палача посмотрел на распластанное тело. Ему теперь мерещилось, что и мертвые оживают. И если убивали наспех, без проверки, его и на расстоянии некоторое время мучил тревожный перестук чужого сердца.
«Кровь густеет», — думал он, злобно морщась и растворял ее то самогоном, то спиртом.
Он хотел нагнуться к груди деда Степана, но неожиданно для всех вскрикнул, перепрыгнул через неподвижное тело и скрылся в лесу.
На дороге внезапно показались милиционеры. Борис Дубенко тотчас помчался за Бундзяком.
— Руки вверх! — приказывает Богдан Гомин бандеровцам, подымая автомат.
Бандиты очумело кидаются врассыпную, за ними бегут милиционеры.
— Не уйдешь, падаль! — кричит Гомин, преследуя Космину.
Тот, отстреливаясь, остановился на миг, застонал и, цепляясь руками за ствол пихты, бессильно сел на змееподобный корень.
Бундзяк перепрыгивает с камня на камень, скатывается в овраг и снова подымается вверх, убегая от погони. Но Борис Дубенко не отстает от него. Он, как властелин гор, по звуку распознает, куда побежал бандит, отрезает его от Черного леса. Бундзяк оглядывается назад и с ужасом замечает, как сокращается расстояние между ним и парнем, как вырастает перед глазами фигура преследователя.
