Евгений Чернов - На узкой лестнице
— Мои герои, — сказал Слепцов. — Моя стихия.
Был он задумчив, и картину он рассматривал так же внимательно, как и я.
— Ради них убежал из Москвы, точнее, выманило местное начальство. Золотые горы были обещаны. А мне, в общем-то, и Жигулевских хватает. Но приглашение вернуться было последней каплей. Плохо стало мне, тоска охватила страшная. Сплю и вижу, и сны эти вытягивали все силы. Нет жизни без родимых мест, и точка. А вообще-то что происходит? Если я настоящий художник, то все равно обязан работать. И хорошо работать. Но какая, однако, зависимость от среды. Ну я понимаю, в двадцать лет, когда формируешься. А сейчас-то чего?! Там тосковал, а здесь после Москвы оказалось еще хуже. Воздуха теперь не хватает. И натура, близкая мне, рядом, но чувствую себя, как в паутине.
Я понимал Слепцова. Областной союз шагает единой шеренгой. Вчерашние крикуны и новаторы ушли кто куда: в иллюстрации, оформители, наиболее сильные из них — на педагогическую стезю. И уж они-то, начинавшие столь бурно, нынче зорче других следят за равнением в шеренге.
— Эта — завершающая. Цикл замкнутый, десять работ. Единая мысль — взаимосвязь всего живого. Когда приступал, странно было. Но попалась мне книга Владимира Алексеевича Чивилихина, и я понял: думаем одинаково. Значит, правильно думаю. Мы рушим природу, память нашу, а она нас держит, все сносит терпеливо. А сколько это может продолжаться! Только не знаю, куда дену эти свои работы. Стыдно говорить, нищета заела. Кстати, болгары покупали, но что-то не вышло.
— И здесь купят.
— Купят-то купят… Всё покупают рано или поздно. Но чтобы купили — на земле должен остаться верный человек, который способен сохранить и, более того, способен обивать чиновничьи пороги. Даруй судьба верному человеку долгую жизнь и железные нервы. Не каждый может рассчитывать на подобное везение. Так вот, когда уже подходил к концу мой труд, увидел я нечто необъяснимое. Ну точно — награда за искреннюю веру, за бескорыстное служение ей. Иначе и не скажешь. Над нашими домами стоял голубой шар.
И тут я перебил его, потому что со мною был портативный магнитофон — взял в поездку на всякий случай, вдруг, думаю, подвернется что интересное записать для памяти. Вот и запишу перед уходом рассказ Никиты Ивановича. Говорить будет заслуженный художник, с которым считаются даже недоброжелатели.
— Как я понял, опять в Москву, на перрон Казанского вокзала?
— А другого выхода нет. Нелепо, но что поделаешь, если все сейчас сосредоточилось там. Когда-нибудь этого не будет. Но когда? А сейчас надо дышать полной грудью, пока есть на то желание.
— В принципе, так. Но я слышал, с каждым днем наши передвижения усложняются.
— Тоже слышал. Но мне это не грозит. У меня есть план, только между нами, ладно? Я думаю так: приеду в Москву, найду Владимира Алексеевича Чивилихина, приду к нему и поставлю вот эту хотя бы картину с дарственной. А? Как? И скажу ему, что мыслим одинаково и болеем одной болью. На него произведет, а? Вот она, скажу, ваша мысль! Я думаю, он расцелует меня, и мы тут же поклянемся в вечной дружбе. Неплохо, правда? А уж Владимир Алексеевич, как я понял по его книгам, в беде не оставит, и о прописке моей похлопочет, и обо всем прочем. Все-таки сам Чивилихин!
Пока говорил Никита Иванович, все тяжелей становилось у меня на душе. Поседевшая голова у него, и складки на лице вылеплены дьявольской рукой. Так отчего же у него до сих пор столь романтическое движение мыслей?
И о себе подумал: сам копошусь чего-то… И уже чувствую, с какой стремительностью уходят отпущенные на мой век силы. Сквозь пальцы и в песок… И Москва далеко со своим Казанским вокзалом. Да и поздно, наверное? Уходить в Москву-то… Слишком долго тратил себя направо и налево, жил так, как будто впереди еще триста лет.
Никита Иванович затащил картину назад на антресоли, руки от пыли протер ветошью.
— Владимир Алексеевич Чивилихин, думаю, будет доволен.
— Вы хотели рассказать о чем-то загадочном…
— Да, сейчас расскажу.
Я приготовил магнитофон, а Слепцов закурил. Вспыхнувшая спичка слегка дрожала в его узловатой согнутой ладони, и морщина на щеке, словно русло высохшего ручья, сбегала в согнутую ладонь.
Через несколько месяцев Владимир Алексеевич Чивилихин скончался от сердечного приступа.
Полный текст рассказа художника Слепцова Никиты Ивановича прилагаю.
«Я ехал на троллейбусе номер четыре из центра. Вышел на остановке «Седьмой микрорайон». Она была около длинного дома, чуть ближе к дальнему концу его. Я взглянул и увидел сияющий сегмент. Расстояние от остановки до этого дома метров триста. Я быстро, значит, сориентировался. Дело в том, что на соседнем доме, который выходит к шоссе, горит неоновая реклама. Но на этом доме никаких букв раньше не было. И сегодня утром их не было, но, может быть, за этот день их поставили и зажгли? Бывает все. Но никаких букв не оказалось. С расстояния трехсот метров машинально пересчитал этажи — девять этажей. Стал считать окна. Пропустил от конца дома три окна и насчитал одиннадцать окон следующих. Вот такой был сегмент, сияющий над домом. От третьего окна до одиннадцатого. Я прикинул, что, судя по всему, это часть шара или круга. Если прочертить ту часть окружности, которую я не видел, и если это действительно шар или круг, то нижняя часть должна находиться между шестым и седьмым этажами. Так мне казалось, когда я смотрел с остановки.
Я быстро побежал к торцу этого дома, эта дорожка и сейчас есть, вы ее должны знать. И с торца я увидел четкий круг голубоватого неона. Небо было черным, пасмурным, звезд не было. Начало июля, в этот месяц закат очень поздний. Но — двадцать три часа. О закате уже не могло быть и речи, плюс была облачность, наволочь такая. Темно было, очень темно. Еще раз подчеркиваю — вечерней зари не было. А стоял я примерно в двадцати пяти метрах от торца этого дома и смотрел вдоль дома туда, где тротуар идет и дорога.
Так что теперь уже с другой стороны дома я увидел этот, ну, как бы сказать, этот предмет. В общем, было ощущение, что это шар, потому что я видел его с двух позиций, я его пеленговал фактическим, своим собственным передвижением.
Круг висел метрах в одиннадцати от крыши дома. Это был шар. Сияющий.
Около меня остановился мужчина, я его спросил: а вы что видели? А он ответил: иду я с работы, обернулся, совсем даже не понимаю, что меня толкнуло обернуться, и увидел этот голубой шар, в котором вращался цилиндр бледно-лимонного цвета. Он так и сказал: похоже на лимон, по цвету именно. А по форме похожий на баночку из-под зеленого горошка, венгерскую или болгарскую, он мне сказал. Цилиндр — а рабочий хорошо знает, что такое цилиндр, — быстро вращался, но тут же исчез.
Потом он меня спросил: а вы, когда бежали, видели этот цилиндр? Я говорю: нет, не видел. А он говорит: я так и подумал. Я говорю: а почему вы так подумали. А он говорит: потому что мне казалось, что оно висит от торца дома дальше, вглубь от нас, и середина этого шара ниже крыши, поэтому вы не могли видеть.
На нас из-под шара этого шла по тротуару женщина с двумя сумками. Я сказал ей: вы бы остановились и посмотрели вверх. Она сильно перепугалась нас и шарахнулась в сторону.
Этот шар висел от дома в девяти-одиннадцати метрах, и сначала, когда я подбежал к концу дома и наблюдал его, он еще не двигался, потом тронулся с места и пошел вдоль дома и вдоль крыши. Он летел, медленно поднимаясь над крышей. Начал он двигаться, как я сказал, очень медленно. Шар был неонового цвета, бледно-голубой, границы не сильно размыты, но нельзя сказать, что они броские, как вырезанные из листа бумаги, наложенные на темную, допустим, скатерть.
Движение шара убыстрялось на глазах. И с большой скоростью он стал удаляться и, естественно, уменьшался в диаметре. Затем шар сделал крупный вираж налево, домов там не было, но вверх поднялся только на одну дольку. А затем, все удаляясь, превратился в линзу, в огурчик, в чечевичное зерно. Линза сбоку. Светящаяся линза. Неоновая. Потом, на моих глазах, эта линза окрасилась в светло-фисташковый цвет, прогнулась правым концом вниз и стала похожа на знак вопроса или рыболовный крючок. И погасла. И в глазах остался знак этого вопроса темно-изумрудного цвета. Реакция глаза. Давление на сетчатку.
Все, что я видел, произошло в течение двух минут, не больше. Если жить напряженно, это очень много. И еще раз повторюсь: я видел не круг, а голубого цвета шар диаметром что-то около шести метров. И я видел движение этого шара. И скорость его нарастала. А когда он исчез, на душе образовалась такая смута, словно этот крючок подцепил душу изнутри».
ПРОДАЕТСЯ ХОРОШИЙ ШКАФ
Инвалид Саврасов приковылял домой с увесистым свертком под мышкой.
— Что это? — высунулась с кухни жена.
