Василий Цаголов - За Дунаем
— Твои слова идут от сердца, но ты подумай...
Перебил Царай кабардинца:
— Нет, не верну я коня! — он сказал это решительно, со злостью.
— Ты был нашим гостем,— сквозь черную щетину на впалых щеках кабардинца пробивалась бледность.— И никто из нас не подумал о тебе плохое. Разве тебя оскорбили?
Не сдержался Царай, позабыл о Дзанхоте.
— Тасултановы встречали в своем доме не мужчин, а знатных гостей... Ну а моя черкеска хозяевам не понравилась. Ты сказал, что честь мне была оказана? У Тасултановых гости сидели за праздничным столом, а на меня никто не обратил внимания. Кажется, братья выбирали своей сестре не достойного мужа, а табун скакунов,— Царай улыбнулся.— В зятья я не напрашивался... Хотел доказать, что в Осетии не перевелись мужчины!
Волнуясь, Царай говорил невпопад. Заметил Дзанхот, что племянник, теряя голову, забыл о приличии, если разговаривает таким тоном с гостем.
— Те, кто помнит твоего отца и считает его своим братом, решили, как им подсказала совесть: ты должен вернуть коня,— Дзанхот ткнул палкой в землю.— Так поступил бы твой почтенный родитель! Мы не желаем позора, Царай!
Ни слова не сказал Царай. Только бросил короткий взгляд на кабардинца и снова увидел на его лице мольбу. Конечно, Царай мог сказать Дзанхоту: «Нет». Но старик напомнил ему об отце. А может, правда Хамиц поступил бы так же?
Пересек Царай двор. Люди за калиткой напряженно следили за ним. Вот он вывел жеребца, и кабардинец не выдержал, поспешил к нему. Но Царай отстранил его и вывел коня за ворота, снял уздечку и похлопал по крутому лосйящему крупу. Жеребец, почувствовав свободу, поскакал по дороге вниз, туда, к мосту, где стояли кабардинцы.
— Пусть бог продлит на многие годы твою жизнь, Царай! — громко воскликнул Дзанхот, ему пришлось по душе неожиданное решение Царая.— Ты еще раз поступил, как подобает мужчине!
Гость впал в минутное замешательство. Наконец, он поклонился Дзанхоту, а на Царая и не посмотрел.
— Тасултановы будут помнить сегодняшний день!— сказал кабардинец и полез за пазуху.
Дзанхот увидел на его широкой ладони монеты: золото блеснуло на солнце.
— Возьми,— сказал кабардинец, протянув руку Цараю.
Чувствуя, как кружится голова, Царай исподлобья глянул на Дзанхота. У старика хмурое, морщинистое лицо, колючий взгляд. Взял Царай деньги, пересчитал: десять рублей. Дзанхот повернулся было к нему спиной, да в этот момент Царай взмахнул рукой — и монеты полетели в пропасть.
— О! — воскликнул гость.
Царай вытер руки об полу черкески. Кабардинец сорвал с головы папаху и с волнением обратился к Цараю:
— У меня много братьев! Но среди них нет ни одного, похожего на тебя! Забудем обиды, Царай!
Дзанхот подошел к племяннику и обнял его:
— Спасибо, теперь я могу умереть спокойно!
Гость шагнул к Цараю и протянул ему папаху:
— Мужчина, оказывается, красив не тем, что он говорит... Давай обменяемся шапками, прошу тебя! Ты молод, но я видел тебя в деле уже дважды, и правильно сказал Дзанхот: ты мужчина, достойный уважения! Давай побратаемся.
Закинув руки за спину, Царай смотрел мимо гостя: за ним стоял Дзанхот.
— Брат брату, Царай, должен радоваться,— проговорил старик.
Отказался, однако, Царай от такой чести, и кабардинец приложил папаху к груди.
— Пусть у осетин не переводятся мужчины! Отказал ты в моей просьбе, Царай... Но не обиделся я иа тебя. Видно, так надо было унизить меня! Люди, Тасултановы многое потеряли. В этом я убедился сейчас! Ох, как поздно теперь!.. Прощайте!
И все поняли, на что намекал кабардинец!
28
Стиснув ладонями голову, Христо уткнулся лицом в колени. Ему надо было забыться хоть на минуту и дать отдых телу, иначе не хватит сил дойти. Он не спал двое суток, а самое трудное испытание еще ждало его впереди.
В лесу противно выли шакалы. Временами Христо казалось, что они подкрадывались к нему, и он слышит клацанье их зубов. Нервы сдали, он вскочил и, не удержавшись, повалился назад, ударился затылком о дерево. Это привело его в себя, и шакалы куда-то девались. Погладив ушибленное место, Христо засмеялся тихо, беззвучно. «Дурень, шакалов испугался? А еще против турок восстал! Эх, Христо, Христо, сидел бы ты лучше дома да играл с ребятами в «чижа»,— он резко дернул плечами раз-другой и пошел к речке. Впереди мост, но его охраняют турки. А Христо обязательно нужно пройти по нему, чтобы попасть в Болгарию. Эх, тогда никто не поймает доброго молодца. «Да поможет тебе бог, Христо... Проскочишь пост — считай, ты дома, и горе вам тогда, турки проклятые. Не будет пощады никому от гайдуков»,— Христо вышел на опушку и остановился. Воздух сырой, тяжелый, в горле першит. Но кашлять нельзя, разве только в шапку, да и то опасно: могут услышать там, у моста.
До чего же хочется гайдуку вступить на землю болгарскую, забраться в лес, растянуться на траве да выспаться! А сейчас надо спешить. Легко сказать, спешить! Пойди узнай, сколько их там, жандармов? Наверняка потребуют у него документ, выданный турецкими властями. А что предъявить? Сказать им, как
бежал из крепости в Румынию? Или об участии в Апрельском восстании поведать? О Бабу и сербах поговорить с ними?
Христо еще не придумал, что скажет им, и даже не представлял хорошо, как будет пробиваться через мост. Зато гайдук твердо знал одно: быть ему на той стороне реки. Даже если земля и небо столкнутся. И домой проберется. И соберет себе отряд из самых отчаянных гайдуков. Уведет их в горы. И туркам станет мстить за Басила, за мать, за бабку — за всех! Вот только пост проскочить бы. Но как? Тревожил один вопрос; «Как?»
Нащупав под курткой рукоятку кинжала, Христо настороженно пересек открытую поляну и направился к сторожевому посту. Шел тем спокойным шагом, каким ходят люди, которые ничего не опасаются. Навстречу поднялись двое полицейских. Христо продолжал свой путь, хотя и заметил их.
— Селям алейкум,— почтительно приветствовал полицейских Христо.
Он говорил по-турецки без акцента, и полицейские не сразу признали в нем болгарина.
— Алейкум селям! Куда это ты так рано идешь? Может, ты нам скажешь и мы поспешим туда же? — пошутил один из них.
— Работник я, иду в город,— Христо приблизился еще на шаг.
«Из будки никто не вышел, значит, они одни... Сначала ударю ногой верзилу. Надо угодить чуть ниже живота. Потом брошусь на безусого»,— Христо сделал к туркам полшага; ступня припечаталась к земле.
— Э, да ты никак гяур? — присвистнул безусый.— А я разговорился с тобой, как с братом.
— Болгарин я, эфенди,— переступил с ноги на ногу Христо, стараясь казаться простоватым и глупым.— У меня нет братьев. Один я на земле...
— Баран ты, понял? — взревел другой полицейский, тот, что выше ростом и в плечах шире.
— Как не понять, эфенди! Только баранов стригут, и людям польза, а с меня нечего взять.
В эту минуту Христо вспомнил о своем ружье, которое оставил в лесу. Опасно было идти с ним сюда. Полицейские бы поняли, с кем имеют дело. Мелькнула
мысль, от которой он внутренне содрогнулся: «А что, если мне не удастся перейти мост?»
— А ну, покажи документ. Видно, говорун ты. Иди за мной,— приказал безусый и скрылся в будке.
Христо смотрел ему вслед, пока другой полицейский не прикрикнул на него:
— Чего уши развесил?
Ему велели взять пузатый глиняный кувшин ведра на два и отнести в будку. Поднял Христо кувшин на грудь и неожиданно ударил им по голове полицейского, который назвал его бараном. Потом грудью упал на дверь будки, задвинул засов. Выхватив кинжал, он покончил с тем, что лежал, и метнулся к будке, раскрыл дверь, и разъяренный турок, вскрикнув, отступил. Но было поздно...
Втащив убитого в будку, Христо закрыл дверь и спокойно перешел мост. Не оглядываясь, он удалялся от реки. Вот и спасительный лес. Оказавшись в нем, Христо побежал, как бывало в детстве. Теперь-то он дома!
... Христо лежал под кустами и не отрывал взгляда от деревни, в ожидании, когда в ней все угомонятся. Но близость жилья не давала гайдуку покоя, манила. Ему чудился запах хлеба и молока. Не дождавшись ночи, вылез он из своего укрытия и прислушался. Тишина. Забыв опасность, Христо бесшумно пошел к деревне. Снова остановился. И вдруг он пришел в себя: чуткий слух уловил плач ребенка. Вмиг вспомнил то, с чем не расставался всю жизнь; с мыслью о турках.
Присев на корточки, присмотрелся вокруг. Ни огня, ни домов уже не различал — все слилось с ночью. Делая короткие перебежки, Христо ощупью двигался в темноте, пока не наткнулся на плетень. Осторожность, чувство опасности по-прежнему владели им, и он замер. Потом, перебирая руками плетень, Христо медленно, шаг за шагом шел вперед и нашел калитку. Она и нужна ему. Попробовал надавить на нее: видно, на большом запоре.
