Иван Свистунов - Все равно будет май
— Жена у меня… инвалид, — начал Петр Петрович, словно признавался в нехорошем, о чем не следует говорить в таком месте, как горком партии.
— Знаю, — перебил секретарь. — Потому-то и нужна будет нам ваша помощь, когда в город немцы придут.
— Так я…
— Беспартийный, хотите сказать, — угадал секретарь. — Не это главное. Главное сейчас, чтобы вы были советским человеком. А вы советский человек! Так мне товарищи вас рекомендовали, — не то вопросительно, не то утвердительно сказал секретарь. — Вот нам и нужна будет ваша помощь. Поможете?
Теперь секретарь смотрел твердо, даже строго.
— Помогу! — поднявшись с кресла, сказал Петр Петрович, хотя понятия не имел, какая помощь нужна горкому.
— Сидите, сидите! — поднял секретарь руку. — Вы в Пушкарной слободе живете?
— В Пушкарной.
— На Гончарной улице? Крайний домик?
— Там! — кивнул головой Петр Петрович. Он и думать не мог, что секретарю горкома известны такие подробности его жизни.
— Теперь слушайте внимательно. Вы останетесь в городе. Гитлеровцы вас не должны тронуть. Вы человек пожилой, беспартийный. Будете работать там, куда вас пошлют. На заводе, на мельничном комбинате, на железной дороге — одним словом, где угодно. Фамилия у вас немецкая. Хорошо, если распространится слух, что вы обрусевший немец, будто бы ваш дед или прадед выходец из Германии. В политику не вмешивайтесь. Живите тихо, смирно. Ясно?
— Ясно! — подтвердил Петр Петрович, все еще не понимая, куда клонит секретарь горкома. Но расспрашивать не стал. Сам скажет.
Секретарь на минуту замолчал и снова заговорил доверительно:
— Может так случиться, что к вам придет человек. Передаст привет от тетки Марыси из Кричева. Приютите его. Дайте ночлег, накормите. Одним словом, помогите во всем, в чем он будет нуждаться. Если он даст вам поручение — надо его выполнить. Это очень важно. Понятно?
— Понятно!
— А теперь, Петр Петрович, хорошенько подумайте о том, что я вам сказал. Взвесьте все, прикиньте. Если есть сомнения, опасения, прямо мне скажите, переиграем. В обиде на вас не будем. Дело житейское. О серьезных вещах речь идет.
— Чего тут думать! — поднялся с кресла Петр Петрович. — Сделаю все. Вы же сами сказали, что я человек советский.
— Жена возражать не будет?
— Что жена! Как я, так и она.
— Вот и хорошо, — встал и секретарь. — О нашем разговоре только два человека знают: вы да я.
— Понятно.
— Запомнили: от тетки Марыси из Кричева?
— Запомнил.
— Сомнений нет?
— Нет!
— Еще раз повторяю: если откажетесь, мы не в претензии.
— Не беспокойтесь. Полный порядок будет.
— Я так и думал. Народ рабочий о вас хорошо говорит. А народ не ошибается. Ну, Петр Петрович! — и секретарь вышел из-за стола. Только теперь Зингер увидел, что секретарь хромает на левую ногу, вроде даже на протезе.
— Прощайте! Желаю успеха. Надеюсь, еще доведется нам с вами увидеться.
Рука у секретаря горкома крепкая, и пожатие тоже крепкое — так жмут руку только хорошие люди.
2Уже два месяца, как гитлеровцы хозяйничают в городе. Первое время Петра Петровича Зингера и других мужчин, оставшихся в слободе, гоняли на железнодорожную станцию очищать пути от разбитых и сожженных вагонов. Потом он стал работать разнорабочим на мельничном комбинате, который наполовину сгорел при отступлении наших войск. Немцы решили его восстановить.
Шли дни, но никто не приходил к Зингерам от тетки Марыси из города Кричева. Так было спокойней, но Петровичу казалось обидным, словно ему не доверили, усомнились в честности и готовности служить Советской власти.
В Пушкарной слободе бабы шушукались, будто в городе по утрам появляются неизвестно кем расклеенные листовки со сводками Совинформбюро и ноябрьским приказом товарища Сталина, в котором прямо говорилось: «Смерть немецким оккупантам!»
Дело дошло до того, что на самое рождество неизвестные люди взорвали клуб строителей, хорошее новое здание, построенное перед войной. Гитлеровцы в нем открыли казино, в котором пили и веселились. Клуб трое суток был оцеплен войсками: из-под кирпичных завалов гитлеровцы вытаскивали трупы погибших офицеров.
Все это означало, что в городе действуют подпольщики и обходятся они без его даже самой малой помощи. Думать так было обидно: не доверили!
Однажды, возвращаясь с работы, Петр Петрович услышал в городе стрельбу. По улицам, как оглашенные, носились мотоциклисты-автоматчики. У Московских ворот его остановил патруль. Какой-то чин — воинского звания его Петрович не разобрал — придирчиво разглядывал документы, особенно фотографию на пропуске, буркнул раздраженно:
— Шнель!
Поздно ночью Нюра тихонько тронула за плечо спавшего мужа:
— Петруша! На крыльце кто-то стоит.
Петр Петрович приподнял голову, прислушался. Но ничего не услышал. Только шабаш январской метели за стеной.
— Спи! Никого нет.
— Стоит, Петруша. Я чую.
Петр Петрович рассердился:
— Кому там стоять среди ночи. Спи!
Но сам уж заснуть не мог. Все прислушивался. И действительно, уловил легкий стук в дверь. Петр Петрович сунул ноги в валенки и, не одеваясь, как был в исподнем, вышел в сени.
— Ты спроси прежде кто, так не открывай, — шептала испуганная Нюра.
Но он не стал спрашивать: раз пришел человек, значит, нужно.
Отбросил крючок, приоткрыл дверь. На пороге стоял высокий темный, занесенный снегом человек.
— Кто такой?
— Из Кричева. От тетки Марыси.
От ледяного ветра и снега, что ворвались в сени, стало зябко. Даже сердце захолонуло. Сказал с натугой:
— Входите!
Человек перешагнул через порог и сразу подошел к печке, протягивая руки к загнетке: видать, озяб изрядно.
— Кто там, Петруша? — с тревогой спросила Нюра из-за занавески.
— Спи, спи. Свои! — хотел успокоить жену Петр Петрович, но чувствовал, что голос выдает волнение.
Нюра притихла, только ее мертвые слепые глаза стали словно еще больше.
— Кроме вас, никого здесь нет? — спросил мужчина, не отходя от печки.
— Я и жена…
Мужчина все не отрывал рук от печки.
— Да вы разденьтесь. Чайку, может, согреть?
— Чайку неплохо! — И мужчина стал расстегивать крючки полушубка.
Нюра с тревогой и недоумением прислушивалась к происходящему. Что за ночной гость? Из какого такого Кричева он приехал? От какой тетки Марыси? Век прожила с Петром, а не слыхала, чтобы у него была тетка в Кричеве.
Голос у пришельца незнакомый. Что-что, а уж голоса она научилась различать. Не ошибется. Такого не помнит. Значит, пришел человек незнакомый, ни разу у них не бывавший. Почему же Петруша среди ночи впустил его в дом, да еще собирается поить чаем? Не такое теперь время, чтобы водить компанию с неизвестным, бог весть откуда и зачем явившимся человеком. Но за тридцать лет совместной жизни привыкла считать, что муж все делает правильно и раз он решил впустить ночью в дом чужого и напоить его чаем, значит, так и нужно. Лежала молча, с напряжением и тревогой прислушиваясь к каждому слову и движению пришельца.
Гость снял полушубок, старенькую ушанку, сбросил у входа валенки и подошел к столу. Был он в сереньком незавидном пиджачке и свитере с растянувшимся широким воротом. Лицо шершавое, небритое, обожженное морозом. Снял очки, долго протирал толстые стекла.
Петру Петровичу показалось, что он уже где-то видел человека в таких вот очках с толстыми стеклами. Видел, точно. А где? Растопил печурку, поставил чайник, достал из шкафчика чашку, хлеб, леденцы и, пока возился, все старался вспомнить, где видел этого человека.
Гость сидел молча, вроде даже дремал. И чай пил молча. Но пил с наслаждением, даже постанывая, тянул из чашки кипяток, — видимо, очень намерзся и проголодался.
Молчал и Петр Петрович, не знал, о чем говорить.
Выпив две чашки и съев добрый ломоть хлеба, гость повеселел. Неожиданно назвал хозяина по имени-отчеству.
— Я останусь у вас ночевать, Петр Петрович? Не возражаете?
Нюра обомлела. То, что гость назвал мужа по имени и отчеству, означало, что пришел он к ним в дом не случайно, а по какому-то делу. А раз ночью, то дело не простое и не безопасное. Ей стало казаться, что сама беда вошла ночью в ее дом, в ее темный, но спокойный мир.
— Пожалуйста, пожалуйста! — поспешно ответил Петр Петрович. — Здесь на диванчике я вам и постелю. — Теперь даже и голос гостя показался ему знакомым.
— Добро! А у меня к вам еще одна просьба, — и с немым вопросом глянул на занавеску, за которой лежала Нюра.
— Можно! — успокоительно кивнул хозяин.
— Знаете маленькую парикмахерскую на углу Красноармейской и Соборного переулка?
— Знаю.
— Там два мастера работают: мужчина и женщина. Мужчина худой, высокий, со шрамом на нижней губе. Пойдете завтра утром в парикмахерскую побриться. Сядете к мужчине. Дадите за работу этот рубль. Правда, уголок у него оторван, да не беда. В нем бумажка. Не перепутаете?
