Илья Зверев - Второе апреля
Ну так вот, Митя чуть-чуть пошевелил своей улыбкой и сказал: «Что ж, Саня, я тебе пожелаю успехов, а истине пожелаю всегда соответствовать твоим рассказам».
И Сашка был ужасно уязвлен. Не мог же он, в самом деле, знать, что гордый студент Митя, в свою очередь, позаимствовал этот блистательный экспромт у профессора А.Б. Трахтенгерца, сопроводившего именно теми словами последнюю Митину двойку по древней истории...
Попыхтев некоторое время под спокойным и доброжелательным взглядом Сашки, Ряша пришел в себя и развязно предложил «сразиться в города».
— Ну что ж, — сказал Сашка. — Отлично. Пусть будет, скажем, Калуга.
— Анкара, — ответил Ряша.
— Аддис-Абеба.
— Акмолинск.
Суть игры, как вы догадываетесь, состояла в том, чтобы каждый быстро называл город, начинающийся с той буквы, которой закончился предыдущий.
— Караганда, — сказал Сашка.
— Актюбинск, — сказал Ряша.
— Конотоп.
— Пудем.
— Где это?
— В Удмуртии. Честное слово...
— Ладно. Майкоп.
Теперь Сашка коварно загонял Ряшу на трудную букву «п».
— М-м... Петропавловск.
— Кингисепп...
Наконец запас Ряшиных городов на «п» иссяк. Он ловил ртом воздух и мычал:
— М-м... вот этот... м-м... город...
— Считаю, — жестко сказал Сашка. — Могу даже медленно считать. Р-раз, д-в-в-ва... Т-р-р-р...
— Пивожигулевск! — в отчаянье завопил Ряша.
— Нет такого города.
— Есть! Но, пожалуйста, могу другой... Пуплин... Это в Ирландии... Такой порт... Сашка соскочил с барьера и, сказав, «ладно, ладно», пошел к дверям.
— Подвиговск! — умоляюще воскликнул Ряша и гюбежал за Каменским. — Пустанай... Есть же такой... На его вопль прибежали трое пятиклашек, и ободренный Саша решил продолжать спектакль.
— Нету никакого Пустаная!
— Есть! — орал Ряша. — Он есть! В пустыне. В южной части Средней Азии... Просто это маленький город.
— Очень, очень маленький город, — наслаждался Сашка. — О-о-чень...
— Ну, пожалуйста, есть еще много... Прямосибирск...
— Не смеши меня!
— Но он есть. Есть Прямосибирск. Я тебе клянусь. Я даже должен был там жить...
— Ты должен жить в столице Норвегии.
— Почему? — спросил пятиклашка, самый мелкокалиберный из трех зрителей.
— А знаешь, какая столица в Норвегии?
— Осло, — сказал пятиклашка, потом, сообразив, подпрыгнул и завопил от счастья: — Осло! Осло! Осло!
Ряша, сутулясь, шел по бесконечному школьному коридору и проклинал звонок, который, когда действительно надо, никогда не звонит. Еще целых двадцати минут до начала уроков. Находятся же идиоты — являться в школу на час раньше: Коля, Сашка, пятиклассники эти...
Он шел по коридору, непонятно куда и зачем, а в голове его, как петарды, взрывались города на «п»: П-Полтава... П-Полоцк... П-Париж (О-осел! Забыть Париж!)... Портсмут... Перт... Пярну... Пушкин... Псков...
— Поздно, — печально повторял Ряша, — п-поздно!
Машка Гаврикова, скакавшая по коридору навстречу Ряше, увидев его удрученное лицо, сразу остановилась, как в игре «замри».
— Ну что, Ряшенька? Что случилось?
— Ничего не случилось! Может быть у человека плохое настроение? Или не может?
— Может, — сказала Машка, которая все-таки была свой парень. — Но ты плюй!
— Конечно, — сказал Ряша. — Я и так плюю.
— А я не всегда умею, — сказала Машка. — Иногда умею, иногда нет.
— Тут нужна тренировка, — грустно сказал Ряша. И тут же подумал, что вряд ли у кого другого на свете была по части неприятностей такая тренировка, как у него.
Но на этом Ряшины испытания не кончились. Едва он достойным образом отбился от Машки, как вдруг перед ним выросла его собственная мама. Сверкая глазами, пылая щеками и даже, как показалось бедному Ряше, слегка дымясь, мама воскликнула:
— Будешь или нет слушаться бабушку? Почему ты убежал без курточки? Для чего тебе нужно простудиться?
Да не нужно мне, — сказал Ряша. — На кой это мне...
— А ну, порассуждай мне еще! — сказала мама, втискивая своего ненаглядного Ряшу в его злосчастную курточку.
И разумеется, точно в этот момент появился Сашка Каменский. Он скорчил благонравную мину и сказал:
— Здравствуйте, доброе утро!
— Вот видишь, — обрадовалась мама. — Вот Саша пришел в курточке... Не посчитал для себя зазорным...
— Да, — сказал Сашка таким голосом, каким заговорил бы соевый шоколад, если бы он мог заговорить. — Я стараюсь сохранить свое здоровье, а Володя, мне кажется, напрасно пренебрегает. Всего доброго.
И он удалился на своих журавлиных ходулях, даже спиной выражая великое торжество.
— Ну, — сказал Ряша. — Я уже надел твою паршивую курточку. Но я никогда тебе не прощу...
— Чего, Вова? — удивилась мама, которая мгновенно остывала, едва только добьется своего. — Чего не простишь?
— Всего, — сказал Ряша, упиваясь возможностью вылить, наконец, все-все, что у него накопилось из-за Коли, из-за Сашки, из-за Машки, из-за пятиклашки и из-за него самого, Ряши. — Не прощу!
— Нашел время, — сказала мама, пытаясь поправить Ряшин воротничок. — Я и так по твоей милости опаздываю. Меня больные ждут с острой болью.
Мало ей своих больных, обязательно нужно, чтоб и у родного сына тоже была острая боль. Врач, а не понимает!
Через пять минут произошло событие, которое заставило бы Ряшу торжественно заявить, что бог есть. Если бы он умел думать о боге. Короче говоря, не успел он подняться на второй этаж, как нос к носу (вернее, из-за разницы в росте — нос к плечу) столкнулся с Сашкиным отцом. И вдобавок к нему еще и с Сашкиной мамой.
— Вова, — сказали они в один голос. — Ты не знаешь, когда придет Ариадна Николаевна?
— К третьему уроку, — сказал Ряша. — Обязательно! Сегодня же родительское собрание.
Тут таинственным образом, как призрак из стены, возник Сашка — Да, — сказал он жалобно. — Я забыл вас предупредить.
— Ничего, — сказал Сашкин отец. — Спасибо, Вова напомнил. Мама непременно придет.
— Почему? — обиженно спросила Сашкина мама. — Почему всегда я?
— Потом, — сказал Сашкин папа. — Мы еще вернемся к этому разговору.
И они молча пошли вниз по лестнице.
Дойдя до первой площадки, Сашкины предки остановились и о чем-то заспорили. Слов не было слышно, но было видно, что они что-то такое важное говорят, по очереди тыча пальцами друг в друга. Ряша потом божился, что они будто бы считались (знаете, как при игре в жмурки: «На одном крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, а ты кто такой?» На кого придется последнее слово — тому и жмуриться). Ряша уверял, будто он даже слышал считалочку Сашкиных предков. Будто бы они считались так:
— Я — родитель.
— Ты — родитель.
— Кто же будет победитель?
— Раз, два, три, четыре...
— Сосчитаем до пяти.
— На собранье вам идти.
Вышло, кажется, на Сашкиного папу, потому что он закричал так громко, что уже действительно было слышно на втором этаже:
— Но почему именно сегодня, когда у меня кружок текущей политики?!
— Да-а! — сказали Ряша и Сашка в один голос. И разошлись, не питая друг к другу никакой вражды...
Потом, естественно, были разные уроки: физика, зоология, физкультура, английский и алгебра. И Ряша без особенных приключений слушал, что там говорят учителя и что тараторят, декламируют и мямлят его братья и сестры по классу (по 6-му «Б»).
На зоологии ему самому пришлось отвечать. И он довольно благополучно, на четверочку, рассказал про лягушку зеленую, особенно напирая на то обстоятельство, что лягушка зеленая по преимуществу бывает зеленого цвета.
От физкультуры Ряша, по хилости своей, был освобожден начисто. Кроме него, в классе осталась еще Гаврикова Машка (у нее недавно была какая-то болезнь имени Боткина, что-то такое с печенкой). И еще остался этот кудрявый красавчик Сева Первенцев, у которого, по его словам, было воспаление хитрости.
Сева все 45 минут просидел не разгибаясь, прилежно списывая из Машкиных тетрадок алгебру и английский. Он списывал так долго потому, что, как обладатель самого красивого почерка в классе, вынужден был всегда стараться и держать свою марку. Ряша однажды пустил слух, что будто Министерство просвещения сдало Севины тетрадки в палату мер и весов. Ну, туда, где лежат эталоны, то есть главные образцы: самый метровый метр, самый килограммный килограмм, самый — ну, не знаю что! — самый круглый круг и самый прямоугольный прямоугольник...
Машке тоже было не до разговора с Ряшей. Она только что получила по физике кислую тройку вместо крепкой четверки, которую по справедливости определила сама себе. Поэтому Машка сидела задумчивая и ожесточенно сосала ириску, именуемую «Молчание — золото».
У Ряши все уроки были приготовлены, а обиды слишком велики, чтобы о них хотелось вспоминать. Поэтому ему ничего больше не оставалось делать, как только мечтать о чем-нибудь.
