Анатолий Черноусов - Экипажи готовить надо
Гулом наполнилась столовая.
— …Это страшно, это ни в какие рамки не укладывается! Я не хочу здесь называть имя этой, хм, девушки, не о ней разговор, но судите сами, как человек может воспитывать детей, если… — Князев в бессилии развел руками.
Иван видел, как краска залила Иринино лицо, уши, шею, как она низко наклонила голову, как волосы медленно, прядь за прядью, сползли с плеч и закрыли ей щеки… И почувствовал, что еще минута, еще слово, и он не выдержит, его понесет, он вскочит и закричит на всю столовую: «Прекратите, Князев. Уберите лапы, сволочь этакая!»
Но, скрипнув зубами, приказал себе молчать. Только взял руку Ирины в свою и крепко сжал.
— Почему на Кувшинникова-то все? — бросилась в схватку Таня Рублева. — Почему так искаженно все преподносится? Честное слово, мне начинает казаться, что я присутствую на заранее подготовленном спектакле — противно слушать! Ведь если говорить, то надо говорить о нас, о группе вожатых, о тех, кто заодно с Иваном Ильичом, об идее надо говорить!
— Вот-вот, вы и скажите. Интересно… — вставил секретарь комитета комсомола.
— А мы рассуждаем очень просто, — запальчиво, чуть картавя, то и дело поправляя очки, начала Таня: — Вот лагерь, вот забор, а там леса, поля, холмы, птицы, травы, звери, в общем природа. Так какого черта, простите, мы томим и мучаем пионеров все теми же бальными танцами, песнями под баян и математическими играми? Ведь от всего этого у них голова болит, ведь всем этим их целый год кормили в школе. Разломаем забор и поведем ребят в поле, в лес, на луга, поведем к речке, к омутам, холмам, да не просто поведем, а сродним их со всем этим! Чтоб ходили они по земле увереннее, чтобы знали всякую травинку, чтобы чувствовали красоту всего сущего, чтоб росли ловкими, сильными, смелыми. Чтоб любили они свой край, свою землю! Разве не прекрасно, а? — Таня обвела взглядом президиум, притихшую аудиторию и продолжала: — Но от вожатых и педагогов это требует, сами понимаете, многого… У них должны быть крепкие мышцы, острый глаз, чуткое ухо, здоровое и доброе сердце. Они должны знать свой край и уметь заразить любовью к нему! А вкалывать, простите, они должны по двадцать часов в сутки. Три месяца кипеть в аду — желающих мало в этом лагере. Многие, и особенно распинавшиеся здесь товарищи, приехали подышать сосновым воздухом, позагорать да в весе прибавить… Вот почему поперек горла им наши идеи, наши предложения, вот почему затеян этот спектакль, вот почему на Кувшинникова льют грязь, «провел ночь», и прочее… Все это грязь! Тем более — бездоказательно…
— Доказать? Доказать? — выкрикнула баба-яга. — Видели! Утром ушел!
— Кто видел? — чуть не хором прогремели «мальчики-безобразники».
— Я видела, я! — крикнула баба-яга. И, спохватившись, добавила: — Случайно, конечно…
— У-у-у! — загудела «галерка». — Говори кому! «Случайно»… Следила! Так и скажи!
В эту самую минуту рядом с Иваном появился Юрий Павлович, незадолго до того куда-то отлучавшийся. Лицо у Юры было бледным, как никогда; костюм свисал с плеч, будто стал на два размера больше положенного.
— Д-дело к-квас, в-викинг… — сказал Юрий Павлович. — П-пленки украли, с-сволочи…
Иван почувствовал, как по спине продрал мороз.
Слово, между тем, взяла Зоенька. Она сумбурно и торопливо зачастила о том, что Иван Ильич… он хороший, с ним всегда так весело, и хочется что-нибудь выдумывать, работать, что если его не будет в лагере, то удавиться можно будет от тоски… И такая была вся розовенькая, пухленькая и растерянная, что никто, наверное, ее, Зою, всерьез-то и не принял.
— …И той пленки, где вся твоя идея заснята: тренировки, поход и прочее, — бормотал Юра. — И той, второй части, которую если б показал, то всей малине гроб…
— А не личными ли симпатиями, — пошутила представительница парткома, — вызваны ваши восторги, Зоя, м-м, Прокопьевна?
Шум в зале, Зоенька вспыхнула, замолчала и, поморгав светлыми пушистыми ресницами, села на свое место, возмущенно воскликнув:
— Удивляюсь, как можно!
— Да, викинг, — уныло, чуть не плача, шептал Юра, — все напрасно теперь. Я все провалил… трепач несчастный. Игрок без единого козыря, неудачник, размазня, идиот. Вася оставил меня в дураках, сделал, как мальчика… — Обычно беспокойные нервные руки старшего безжизненно лежали на коленях.
«Этот готов», — подумал Иван, чувствуя все тот же противный холод на спине и на затылке.
А пока что Женя Петухов принялся выкрикивать свои довольно бессвязные доказательства, что это-де он, Женя, виноват, что у девчонки нога… это самое. Он не научил пионерок по компасу ходить. Потому что вообще не любит он с девчонками возиться…
Пока он это выкрикивал, Иван пытался как-то встряхнуть старшего:
— Плюнь ты на эти пленки! Сам-то ведь цел, и язык у тебя подвешен что надо… Встань и расскажи.
Но похоже было, что Юра впал в настоящий транс, сделался ко всему равнодушным, безучастным. И, конечно же, его можно было понять. Исчезло его детище, плод долгого труда, исчезла надежда…
«Ну, дела-а, — подумал Иван. — Самого Юру надо спасать… А ведь мучился, поди, колебался, шутка ли, решиться на такое!.. Ничего не скажешь — неожиданный, ловкий нокаут! Вот ведь сволочи, как устроили! Ну, подонки! Ну, обложили со всех сторон, как медведя, гляди — затравят! Гляди — с землей сравняют, из лагеря вышибут! Ишь ведь, как сделано! Продумано! Как по нотам!.. Ну да ни черта, еще поговорим! Хватит, поиздевались! Коль умирать, так с музыкой!..» — Иван недобро усмехнулся, чувствуя, как весь наливается веселой яростью.
— Сло́ва! — гаркнул он на всю столовую, так что вмиг стихло кругом.
И, не дожидаясь, дадут ли, не дадут ли слова, начал:
— Сижу и диву даюсь, какой у нас начальник молодец! Какой организатор! Какой режиссер и какой великий актер!
Члены комиссии опять заперешептывались, начальник лагеря сокрушенно покачал головой.
— Не замазывайте людям глаза, Князев! Хотя вас можно понять. Вы замазываете потому, что вы в страхе. Но дрожите вы не за дело, которому вас обязали служить, нет! Вы дрожите за себя, за свою курортную жизнь. И наплевать вам на пионеров, на все на свете. Никакого дела вам до того, что ребятишки изнывают за этими заборами, как в заключении! Вы-то прекрасно себя чувствуете. Еще бы! Сколько озона, зелень кругом, птички поют, пляжи с хорошим песочком, вино и женщины — ну, рай, да и только! А тут кто-то хочет заставить вас шевелить мозгой, тратить энергию, пребывать в беспокойстве, ночами не спать, похудеть, чего доброго! О, это вы сразу же поняли и испугались. А страх породил злобу. Тогда-то вы перестали брезговать средствами, вы дошли даже до клеветы!
— Видите, что делается, видите, — тяжело багровея, бормотал начальник лагеря.
— А почему вы не спросили о походе старшего вожатого? Почему? Он ведь тоже был. И даже фильм снял. И даже проявил и смонтировал его. Ночами не спал, хотел поспеть к этому педсовету. Где этот фильм, Князев? Не скажете?
— Я попрошу по существу и без оскорблений, — предупредил председатель завкома.
— Меня оскорбляли, я молчал, потерпите вы! — возмутился Иван. — Так вот о том, что было в фильме, расскажет он. — Иван хлопнул по неширокому плечу Юрия Павловича, от чего тот вздрогнул. — Расскажет членам комиссии, расскажет на заводе, везде, где надо, о ваших делишках, Князев. Он знает, он бывал на этих ваших «днях рождения». Но это потом. А теперь по существу… Ишь ведь, наплели тут на меня, собрали все в кучу! Дети поцарапались… Да какие же дети без царапин?.. Мальчишки в омуте купались, ах-ах-ах! А ты иди, Филимонов, спроси самих мальчишек, плохо им было или хорошо? Слезы крокодильи распустили: ногу девочка повредила, калекой станет… Да нынешние медики вон головы скоро станут пришивать, а чтобы растяжение сухожилий не вылечили, это, знаете, специально придумать надо! Тоже и насчет Люси Ивановой… Эта девочка, если хотите, моя гордость! Привела ее мать в отряд заморышем, а теперь посмотрите на Люсю! Сходите и посмотрите! Я не хочу тут заниматься похвальбой и уверять, что все гладко у меня. Ошибки есть. С теми же перекатами на Китиме… Надо было разведать. Тогда не случилось бы крушения. Ничего страшного, правда, не произошло, но могло произойти. Тут моя ошибка. И еще были ошибки… У вас их, разумеется, не будет, потому, что не бывает ошибок у того, кто ничего не делает… А теперь насчет моего «морального несоответствия»… Ишь ведь опять как выдано! Мол, не я, а Кувшинников распутник! Выследили — в палату зашел… Правильно сказала Татьяна Георгиевна — грязь это! Все ваши намеки и домыслы — грязь! Облили вы помоями и меня и эту девушку. За такие вещи, Князев, морду бьют!..
Тут в президиуме и во всей столовой поднялся такой шум, что Иван махнул рукой и сел на свое место со скверным ощущением, что говорил плохо, говорил не то и не так, что самые важные мысли и доводы придут потом, когда уже будет поздно…
