Николай Асанов - Электрический остров
— Чем ей можно помочь? Врач на острове есть?
— У нее это часто бывает, — спокойно, как говорят о привычном, ответила Велигина. — Обыкновенно припадок проходит через две-три минуты. — И, обращаясь к Нине так строго, будто подозревала ее в том, что она виновата в припадке, спросила:
— Давно он начался?
— Я не знаю. Я так испугалась, что не почувствовала времени.
— Припадки происходят от сильного волнения, возбуждения, которых она старалась всегда избегать. О чем вы говорили?
— Право, не помню, — солгала Нина. — Может быть, она волновалась перед тем, как пришла сюда? Я обратила внимание, что она выглядела плохо…
— Я поссорилась…— медленно заговорила Марина, не открывая глаз, и Нина с ужасом посмотрела на нее,— с Улыбышевым… — с усилием закончила Марина, и снова в ее легких что-то засвистело, мешая дышать.
— Нина, приготовь постель, — сказали Андрей. — Мы сейчас уложим ее.
Нина осталась стоять, с боязливым любопытством глядя на то, как Чередниченко огромным усилием воли возвращала себя в мир живых. Должно быть, слова Орленова показались ей такими же несуразными, как и Нине, потому что она приоткрыла глаза и тихо проговорила:
— Не надо… Я… сейчас… встану.
И столько силы было в ее словах, что Андрей молча опустился в кресло, неотрывно глядя на нее. Велигина осталась стоять у стены, задумчиво переводя взгляд с Чередниченко на Нину. Она шевелила губами, как будто решала задачу. Нина знала, какую задачу она решает. Ее не проведешь: она — не Андрей…
— Я позову Орича, — сказала наконец Вера. — Вдвоем вам будет легче довести ее до дома.
Она ушла и вернулась с Павлом. Орич грубовато похлопал Марину по руке.
— Ну как? Лучше? Вот уж не подумал бы, что такая девушка, как вы, может страдать от болезней! По-моему, они должны вас обегать за десять верст, боясь, как бы вы на них не наступили!
Нина увидела, как Марина открыла глаза и встретилась со взглядом Андрея. Ничего, кроме соболезнования, не было в глазах Андрея, и, тем не менее, Чередниченко уже не могла больше оторвать свой взгляд от него. И когда она при помощи мужчин поднялась, когда пошла, неуверенно ступая, все время лицо ее было обращено к Андрею, хотя Орич, казалось бы, поддерживал ее крепче.
Они скрылись в темноте, только по земле скользил луч карманного фонарика, зажженного Оричем. Оставшиеся на террасе женщины провожали их взглядом.
— Почему ты не пошла с ними? — нарушила молчание Вера.
— Боюсь, — искренне призналась Нина.
Вера проследила, как луч фонарика пропал за калиткой соседнего дома, и задумчиво сказала:
Хотела бы я знать, что здесь произошло десять минут назад! Но ведь ни ты, ни она никогда не скажете…
— Ничего здесь не произошло! — сердито возразила Нина.— Почему ты думаешь, что я в чем-то виновата?
— Это ты думаешь, что виновата, — мягко сказала Вера. — Я не думаю. Мне просто хотелось бы знать, что здесь было?
— Она же сказала, что поссорилась с Улыбышевым… — слабо усмехнувшись, сказала Нина.
— Что-то слишком часто мы все стали ссориться! — с горечью воскликнула Велигина. — Это не доведет до добра. Худой мир лучше доброй ссоры…
Вскоре мужчины вернулись. Они молчали, как будто боялись заговорить о том, что произошло. Орленов сказал:
— Нина, посмотри в буфете, кажется, там осталась бутылка вина. Очень хочется выпить.
— Высокая идея! — обрадовался Орич. — Иногда ты бываешь вполне оригинален… — и обеими руками схватил бутылку, которую Нина поставила на стол. Но ни его шутовство, ни вино не приносили облегчения. В механизме, который объединял до сих пор этих людей, что-то сломалось.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
В лаборатории Орленова наконец поставили телефон. А через полчаса позвонила Велигина и спросила, не зайдет ли Андрей за нею в два часа, чтобы идти вместе на заседание Ученого совета.
— Когда, когда?
Услышав изумление в голосе Андрея, Вера проворчала:
— Кажется, я открыла тебе секрет полишинеля? Орленов молча подул в трубку. Вот уж правильно говорят: если телефон поставлен, так он должен когда-нибудь зазвонить! И зазвонил!
— Что же ты молчишь! Или тебе прислали заранее извещение на веленевой бумаге с гербовой печатью? Мне, например, позвонили совсем недавно, так что к выступлению подготовиться я все равно не успею.
— Какой вопрос на повестке дня? —спросил Орленов.
— Сообщение Подшивалова о работах лаборатории частных проблем.
Положив трубку, он некоторое время еще постоял возле телефона, словно ждал, не зазвонит ли тот снова. Ведь должны же пригласить и его? Или Улыбышев окончательно вычеркнул Орленова из списка сотрудников? Пожалуй, что и так. Недаром время выбрано такое, когда неприглашённые и не догадаются заглянуть в зал заседаний. А потом можно легко оправдаться: «Я сказал, чтобы были приглашены все сотрудники. Эта секретарша вечно путает!», и Орленову придется сделать понимающее выражение лица, а Улыбышев любезно осклабится. Только и всего. И разговора о тракторе не будет даже в разном…
Орленов выключил ток и вышел из лаборатории. Все равно до начала заседания осталось не больше часа, а он обязан прийти туда. Да и много ли наработаешь в том настроении, какое овладело им после звонка Веры! Уж она-то, наверно, поняла, почему Орленова забыли пригласить на заседание Ученого совета!
Орленов пошел в партбюро, где, как и надеялся, увидел и Горностаева и Подшивалова. Иван Спиридонович имел торжественный, сугубо официальный вид. Даже лысина его блестела по-особенному, будто он специально ее начистил. Увидав Орленова, он насмешливо воскликнул:
— Приготовились к бою? Я слышал, вы уже подложили мину замедленного действия под наш филиал? Когда же она сработает?
Горностаев поморщился, но ничего не сказал. Зато Подшивалов, задав свои саркастические вопросы, так и расплылся в улыбке, судя по которой можно было предположить, что он знает кое-что и о контрминах, подводимых Улыбышевым.
— А меня лишили права голоса до того, как выслушали,— пожал плечами Орленов…
Горностаев искоса взглянул на него и позвонил в приемную Улыбышева. Секретарша так долго объясняла, почему не позвонили Орленову, что даже Подшивалову стало неловко. Он более миролюбиво спросил:
— А что, собственно, вам наговорил этот заводской клетчатый попугай?
Андрей усмехнулся. Выходит, Пустошка стал легендарной личностью в филиале. О нем знали все. Конечно, он и в самом деле был очень нелеп. Однако его побаивались.
— Я обратил внимание не столько на внешность Пустошки, сколько на его мысли, — сдержанно сказал Андрей.— Ведь у нас есть опытные механики, умные конструкторы, почему бы еще раз не обсудить конструкцию трактора?
— Правильно, — опять начиная сердиться, сказал Подшивалов. — Обсудить и начать конструировать заново. Привлечь в качестве соавтора этого инженера. А то, что трактор создал ученый, не важно, и что пахоту в настоящем году не удастся провести, тоже не важно…
— Подожди, Иван Спиридонович, — отмахнулся от него Горностаев. — Всем известно, что ты дальше филиала ничего не видишь! — он пристально взглянул на Орленова, словно собирался проникнуть в самую глубь его мыслей. — А нельзя ли, Андрей Игнатьевич, перенести обсуждение вопроса в недалекое будущее, когда трактор пройдет полевые испытания?
— Да ведь речь идет о качестве нашей машины! Нельзя выдавать брак! — не выдержал и вспылил Орленов.
— Ну, об этом, я думаю, надо сначала поговорить на партбюро. И Улыбышев настаивает на таком разговоре. Он считает, что ваши неожиданные нападки на трактор приведут лишь к тому, что задержат испытания и сорвут весь план работ филиала. И он против того, чтобы ставить этот вопрос на Ученом совете. Не следует вносить смятение в умы. На совете присутствует и молодежь, могут разгореться страсти…
Значит, страсти тут тоже существуют? А Орленову казалось, что сотрудники так подавлены авторитетом Улыбышева, что от всех их мыслей осталось разве что слабенькое мерцание. Он сразу вспомнил Маркова. Как же он не навестил молодого испытателя? Интересно послушать и его мнение.
— А где Марков? — спросил он.
— Где же ему быть? — брюзгливо ответил Подшивалов. — Он не покидает лабораторию без разрешения.
Откровенная враждебность старика была бы смешной, если бы за нею не чувствовалась направляющая рука. Как видно, Орленова уже окружили подозрением и недоверием.
— А навестить-то его можно? — невинно улыбаясь, спросил он.
— Боюсь, что Марков не захочет разговаривать с вами! — отрезал Подшивалов.
«Ну, это мы еще посмотрим! — подумал Орленов.— Тебя-то там нет, а Марков, кажется, только тебя и боится!» — и вышел из комнаты. Если и Марков будет против него, значит ничего не сделать. Один в поле не воин! И, подумав так, обругал себя трусом. А почему, собственно, не воин?
