Василий Субботин - Прощание с миром
Мы еще долго лежали с моим товарищем в этой клинике. Он был очень больной человек, попадал сюда уже не в первый раз, и, по его словам, ему еще не раз предстояло возвращаться сюда. Однажды, между всякого рода другими разговорами, он мне сказал:
— Вы знаете, когда был напечатан рассказ Шукшина, я долго искал номер «Литературной газеты», мне о нем рассказали, и я хотел его прочесть, этот рассказ. Он произвел на меня очень большое впечатление, я до сих пор его храню…
Рассказ Шукшина, в котором писатель рассказывает, как он (незадолго до смерти, оказалось, к несчастью) уехал, вынужден был выписаться, не закончив курса лечения, из больницы, в которой он лежал, потому что не мог больше выносить придирок одной, поставленной при дверях, женщины и к нему, и к его жене, у которой был пропуск и которую тем не менее не пропускали. Это грустный рассказ, его тяжело читать имеющему сердце человеку. Так вышло, что рассказ этот был последним из того, что было опубликовано Шукшиным при жизни…
Да, это печальная история, и печальная и отвратительная. Мы погоревали о ранней смерти писателя, успевшего сделать столь много в такое короткое время, заставившего полюбить его талант даже тех, кто его не читал, своими фильмами и игрой в них… И мы посмеялись — там, где плачут, там и смеются, — что бабка эта, на которую так и не мог никто найти управу, которую описал Шукшин в своем рассказе, прославлена им на всю Россию… Ее уже не забудут.
Когда лежишь вот так долгое время в одной палате, о чем только не переговоришь.
Прошло еще полтора месяца. Мне уже сделали операцию, и я снова, потеряв уже надежду на то, увидел свет белый. Мы снова вышли с моим соседом на эту аллею, по которой ходили другие больные, такие же, как мы, в таких же длинных, до пят, халатах, поясочками подвязанных.
Однажды, когда мы так гуляли с ним и проходили мимо той-же стеклянной двери, перед которой стояла уже знакомая нам женщина, сосед мой, этот молчун, улыбнувшись, сказал мне вдруг:
— Вам было плохо, я не хотел вам говорить, но вот эта тетка, — она стояла, все так же широко расставив ноги, — та самая, что описана у Шукшина…
Про пупок
Эту историю рассказали мне там же в больнице, где я лежал, когда разговор зашел об узкой специализации нынешних медицинских работников. Нас в этой больнице ежедневно прощупывали молодые девушки, практикантки. Не единожды в день старательно мяли они наши животы. И тогда я сказал своему соседу, что вот мы лежим тут, лежим уже давно, моют нас редко, и пупы у нас, должно быть, страшно грязные. Я даже сказал ему, что врачи нас, должно быть, делят на более грязнопупых и менее грязнопупых. И я уж наверняка принадлежал к самым грязнопупым из всех. И это потому еще, что я принимал электропроцедуру, на живот мне каждый день клалась мокрая, вымоченная в желтом соляном растворе тряпка, так что следить за пупком было очень трудно. О том, что пупы у нас, скорее всего, грязные, мы вспоминали чаще всего после того, как врач уходил из палаты. Вот почему, я думаю, мы об этом заговорили и почему мой сосед, рабочий одного из заводов, рассказал мне эту небольшую, коротенькую домашнюю свою историю.
— У нас соседка рожала, в том же доме, где мы живем. Молодая женщина, первые роды у нее были. Будят меня среди ночи. Жена у меня медицинский работник, сестрой в поликлинике работает. Сразу, как только у той начались схватки, прибежали к нам. В родильный дом позвонить позвонили, но пока те приедут, много времени уйдет… Так, мол, и так, иди давай к Анне Наумовне, пусть как можно скорей приходит. Анна Наумовна врач, недалеко от нас живет. С женой моей они вместе работают. Жена моя, хотя и в больнице работает, и сама рожала, но не знает, что надо делать. А Анна Наумовна заведует отделением.
Побежал я к этой Анне Наумовне. Там уж, конечно, все спят. Еле-еле я до них достучался. Дочка ее спрашивает меня из-за двери: что, мол, надо, что случилось? Я ей, тоже из-за двери, говорю: Мария, мол, Васильевна просит… Соседка, говорю, у нас рожает, сама она не справляется, просит Анну Наумовну помочь. Но девчонка все перепутала, говорит, слышу, матери: «Знаешь, мама, там пришел муж Марии Васильевны, она рожает, а он не знает, что делать…» Та, слышу, рассмеялась. Как, мол, это так, не может быть, чтобы Мария Васильевна рожала, она сегодня только Марию Васильевну индола и та не собиралась рожать.
Одним словом, пока все разъяснилось, пока Анна Наумовна пришла, соседка уже разродилась. И вот тут-то все и начинается. Жена моя ребенка принять приняла, а пуповину как обрезать — не знает. И Анна Наумовна тоже не знает. Стоят и гадают, не знают, что делать, как се обрезать, эту пуповину, длинно или коротко. Боятся, как бы им не ошибиться, не обрезать короче, чем надо. Потом — не надставишь.
Долго так стояли, долго гадали. Не знаю, чем бы дело кончилось, что бы они делали, если б не вспомнили: бабка у нас во дворе живет. Недавно появилась, приехала из деревни к дочери своей, внучат нянчить. Посылают мета опять, и теперь уже к этой бабке. Иду я к этой бабке и тоже начинаю с ней через дверь разговаривать. Бабка, надо сказать, мигом все поняла, мигом собралась. Даже и не удивилась, что за ней прислали. Пришла эта бабка. В чем, говорит, у вас тут дело? Ну ее спрашивают: сколько надо отрезать, сколько надо оставлять. Бабка расставила пальцы: вот столько. И показывает сантиметров, может, десять, двенадцать. На четыре пальца, говорит, надо, чтобы хватило на узелок… И руку приложила для наглядности. Так авторитетно она все это сказала, что жена моя тут же, не раздумывая больше, взяла и отрезала ножницами лишнее, ровно столько оставила, чтобы завязать узелок.
А в это время и «неотложка» приехала. Заходит к нам этакая краснощекая деваха в белом халате и говорит, обращаясь неизвестно к кому:
— Ну что, будем рожать? — говорит. Так она бодро об этом спрашивает, как будто от нее зависит, будто она сама будет участвовать.
Я ей говорю тогда:
— А мы уж тут родили, теперь вы попробуйте!
— Ну, ну, — говорит, — показывайте! — И идет к матери. — Как вы себя чувствуете?
А потом удивленно так:
— Так что? Вправду, что ли, родили?
Но это уж так, дополнительная деталь.
Акушерка эта, кстати сказать, нашла, что сделано все правильно, все как надо, как должно быть по всем правилам этой науки. Но они все-таки забрали, конечно, и мать, и новорожденную, девочка родилась, с собой в больницу. Но это уже ещё одна дополнительная деталь.
Девочка эта сейчас выросла, хорошая стала такая девочка, Ирочкой зовут. Вижу ее часто во дворе!
Властители дум
Мне довелось быть однажды в одном санатории, который в незапамятные времена принадлежал, как мне говорили, Академии наук, а затем, как и многие другие санатории, перешел в подчинение Минздрава. Но многие по-прежнему считали его санаторием Академии наук. Академики сюда, разумеется, не ездили, но кое-кто, изредка, по старой привычке все еще, вспомнив, как видно, молодость, приезжал сюда.
Я попал сюда зимой, в горах вокруг лежали снега, ходить было некуда, и я время от времени, но, впрочем, довольно часто, заглядывал в библиотеку, которая занимала почти половину верхнего этажа и, как я увидел, была хорошо укомплектована.
Хозяйкой здесь была красивая, хотя и не такая уж молодая, очень общительная женщина. Для тех, кто бывал здесь часто, она всегда умела приберечь что-нибудь такое, что, на ее взгляд, стоило читать. То, что читали они и что другим было недоступно. Это могли быть Агата Кристи или Сименон, комиссар Мегрэ или майор Пронин.
В этой же библиотеке, на тех же полках я увидел книги таких наших писателей, как Белов, Астафьев, Распутин, написавших уже тогда свои первые сильные вещи, томик рассказов Казакова. Ни в какой другой библиотеке нельзя было найти сразу столько хороших книг. Я взял кого-то из них, как брал всегда, когда была возможность, и попытался обратить внимание на эти, явно невостребованные, книги, но милая библиотекарша, с которой я успел познакомиться, как-то странно посмотрела на меня, будто я подсовывал ей что-то, по меньшей мере, несерьезное или, скорее всего, поскольку я был писатель, кого-нибудь из своих товарищей.
Одним словом, очень странными ей показались мои рекомендации.
Не знаю, может быть, я не вовремя пришел и не вовремя затеял этот разговор. Когда бы я ни приходил сюда, здесь всегда сидело несколько человек, небольшая, по-видимому, избранная группа людей, приобщенных к искусству. Центром, объединяющим всех, была, как я увидел, эта самая библиотекарша. Они обсуждали часто, впрочем, и не такие уж новые имена, появившиеся на кино- и телегоризонте, но больше всего то, кто на ком женат и кто с кем развелся… Даже при моей полнейшей отсталости и полной непосвященности в подобного рода сферу интересов я видел, какие чудовищные, далекие от действительности домыслы возникали в головах этих людей. Странно мне было слышать эти разговоры, видеть этот интерес людей, в общем-то, как я думаю, вне санатория довольно занятых, увлеченных каждый своим делом. Видимо, тщеславие этих людей тешила уже сама мысль, что ты все знаешь и тем самым приобщен как бы к некоему таинственному миру звезд.
