Василий Субботин - Прощание с миром
Одет он был кое-как, в отличие от детей местных, которые тоже появлялись здесь, на пляже. Неухоженный какой-то, заброшенный, далее не всегда и умытый. Но чем-то он мне очень понравился, глаза были чистые.
Однажды, когда мы сидели тут, на берегу, я, взяв палочку и посмотрев на него, написал на песке: «Сашка…» Он испугался, решил, как видно, что я напишу что-нибудь плохое, не хорошее, может быть, даже «Сашка дурак», а я взял и написал: «Сашка — хороший парень»… Он заулыбался, обрадовался и стал, по своей привычке, заглядывать мне в глаза. Очень был рад!
Я потом еще писал что-то, но он уже не читал, не хотел, и стирал, не глядя, боялся, должно быть, что я все-таки обману его и напишу что-нибудь другое, взамен того, что написал в первый раз.
Так он от меня и не отходил целый день. Должно быть, ему, маленькому, не часто говорили такие слова.
Сын
Я шел по набережной, по краю пляжа, слушал, как там, за пёстро раскрашенными ларьками, погромыхивал прибой. Впереди меня шли двое: мальчик и взрослый. Мальчик, он с белой челкой, с головой, стриженной наголо, все время оглядывался, все время гнул голову куда-то вбок…
Вот, прямо на дороге у нас, высокая железная коляска. На ней стеклянные трубки всех цветов и прыскающий кран.
— Пап, купи воды с сиропом… услышал я голос мальчика.
Но рука отца уже ведет мальчика дальше. Отец высокий, и ему, маленькому, идти с ним неудобно. Идет он как-то боком. И оттого что он весь перегнулся, он идет и прихрамывает.
Все горит, все сверкает и радует. И золотой этот пляж, и эти тонкие, направленные вверх струи, и крупная, белая, покрытая налетом соли галька, хрустящая под ногой.
Нет, никогда бы оп так не торопился, если бы он шел один!
Или вот этот дядя, продающий рыбок. Как медленно плывут они в зелено-желтом, пронзенном солнечным лучом аквариуме. Это настолько интересно, что мальчик останавливается. Но та же рука взрослого тянет его вперед.
— Пап, купи красную рыбку. Хоть одну… — доносится до меня.
Парень ни капли не обижается, что отец не обращает на него никакого внимания и как будто даже не слышит его…
Сразу за столом с аквариумом — киоск с канцелярскими принадлежностями.
— Пап, купи красный карандаш…
И действительно, столько интересного остается позади…
Повернув за ларек, они спускаются вниз. Я некоторое время еще вижу спину отца, его руку. На минуту задерживаюсь у киоска. Мальчика я уже не вижу, но я слышу:
— Пап, купи мне…
Зуб сломал
Пришли мы с моей дочкой в зубной кабинет. Конечно, девочка есть девочка, она уже от двери боится: стоит ни жива ни мертва. Врач, женщина молодая, посадила ее в кресло, сказала, что бояться не надо, больно не будет, а сама стала пока готовить инструменты и тем временем рассказывать разные истории. И, между прочим, рассказала об одном мальчике, своем пациенте, которого она хорошо знала, потому что он у них во дворе жил. Я думаю, она это для того рассказывала, чтобы найти подход к девочке, чтобы она не боялась… Играл он, этот парнишка, с товарищами, упал, и зуб у него сломался.
— Усадила я его в кресло и наложила щипцы. Только стала нажимать покрепче, смотрю, он плачет… Вот тебе раз, думаю, такой смелый был парнишка и вдруг заплакал. Я инструмент бросила даже, наклонилась к нему, спрашиваю: «Что с тобой, Юра, отчего ты плачешь?» А он и успокоиться не может, сидит и слезы глотает… Я рассердилась и говорю ему тогда: «Ну как тебе не стыдно, такой большой…»
«Да, — он мне сказал, — я любую боль могу терпеть, когда у меня зубы сжаты… А вы говорите: «Раскрой рот!»
Тут уж он совсем разрыдался. От огорчения — от того, что так у него вышло…
Вырвала я ему зуб, но и сама расстроилась. Мне жалко его сделалось. Он хоть и маленький был, но все у нас его очень уважали. Говорил он всегда мало. Потому что он вырабатывал характер…
Девочка моя, надо сказать, держалась хорошо, она далее ни разу не пожаловалась. Хотя зуб и у нее был трудный. Только когда она услышала «открой ротик», у нее закапали слезы. Была она девочка терпеливая, такая же, как тот мальчик…
Разговор по телефону
Приехал я в Баку и позвонил своему товарищу, живущему здесь. Сначала я даже не знал, правильно ли я звоню, тот ли это телефон. Я подробно объяснил, кто я и кому звоню.
— Он придет через полчаса, — сказали мне. Я по голосу не понял, с кем я разговариваю, но обрадовался, что я попал куда надо.
— Скажите ему, пожалуйста, когда он придет, что звонил такой-то, что он мне очень нужен, что я остановился в гостинице…
— Постойте!.. Постойте!.. — сказал мне на все это человек, который со мной разговаривал, и, по-видимому, куда-то ушел, потому что мне некоторое время пришлось его ждать.
— Су… — сказал он, записывая мое имя по слогам и буквам.
Все это очень серьезно, с большим достоинством, не спеша.
«С характером товарищ», — подумал я, не сразу почему-то сообразив, что надо дать свой номер телефона, поскольку телефон есть в комнате, и что это проще. Действительно, номер телефона был записан на аппарате, я его нашел.
— Запишите номер телефона, — сказал я, — и скажите, пожалуйста, чтобы он мне позвонил, когда придет домой… — И я уже стал диктовать номер телефона.
— Постойте! Постойте! — услышал я опять тот же решительный голос. И разговаривающий со мной опять ушел куда-то.
Я продиктовал номер телефона, попрощался и, уже повесив трубку, долго повторял про себя: «Постойте, постойте!!» Повторял про себя и смеялся неизвестно чему. Очень мне это понравилось, и сам этот тон, и это решительное «Постойте! Постойте!».
Когда через некоторое время мой друг пришел ко мне в гостиницу, вместе с ним пришел маленький мальчик.
Оказывается, у него то и дело ломался карандаш, когда он разговаривал со мной. Поэтому он меня и просил подождать. Подождите, мол, не спешите, сейчас возьму новый карандаш.
Такой вот мальчик.
И я вспомнил, что и моя Маша точно такая же. Сама ведет за меня все разговоры по телефону. И тоже записывает все своим карандашиком.
Глобус
Еду автобусом через Москву. Напротив меня, рядом с отцом, сидит мальчик, должно быть, ему лет пять. Он отвернулся, внимательно, не отрываясь, смотрит в окно. «Генерал!»— говорит он на остановке, показывая на капитана, стоявшего за окном. Пришлось мне разъяснить человеку его заблуждение. Он улыбнулся, смущенный тем, что ошибся, и опять уставился в окно, скорее уже потому, чтобы скрыть смущение. Но опять увидел там что-то. На гранитном постаменте, на углу площади Пушкина, на парапете, ограждающем сквер, — круглый гранитный шар. «Глобус!»— говорит мальчик.
Мы, я имею в виду себя и отца мальчика, не очень охотно, но все-таки подтверждаем это. Да, мол, действительно глобус… Потому как какой же все-таки глобус, когда самый нормальный, самый обыкновенный большой каменный шар, круглый, полированный.
Но мальчик идет дальше. Ему хочется продлить неожиданно завязавшийся разговор, закрепить это неожиданно начавшееся общение.
— А правда, — спрашивает он больше даже меня, чем отца, — наша Страна (он так и сказал — Страна, а не Земля, оговорился, может быть, или спутал) такая… круглая.
И он впервые как-то очень серьезно, внимательно посмотрел мне в глаза. До этого он все больше в окно смотрел.
— Да, правда, — ответил я ему.
— Когда мы ночью спим, — он сказал, — она кружится. — И он показал, как это происходит.
Кто-то, очевидно, уже сказал ему, что Земля наша круглая и что она все время кружится, вертится. И вот он решил, что она кружится в то время, когда он засыпает. Он этого не видит, а она кружится.
Какие таинственные, оказывается, происходят вещи, когда мы спим! Мы помолчали, думая о том, что он сказал.
Непонятно было, хорошо ли, что она кружится, может быть, лучше было бы, чтобы она не кружилась! Но он опять посмотрел в окно.
— А облака бегут! — сказал оп радостно. За окном через город действительно бежали хмурые в этот день облака.
Нельзя было понять, чему он гак рад — тому ли, что облака кружатся, подтверждая усвоенную им механику устройства Земли и Мира, или тому, что облака кружатся сами по себе и это движение их никак не связано с вращением Земли, которое происходит, слава богу, ночью, когда он спит.
ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА
Отъезд
Земляки пригласили меня на юбилейные торжества в родной город. Я поехал с радостью: не каждый день, скажем, это бывает, чтобы родной город отмечал свой юбилей. И не только сам поехал, но и братишку моего младшего взял: пусть и он посмотрит. Сам-то я в этих местах лет, может, двадцать не был, а он и вовсе мал был, когда уезжал. Принимали нас, надо сказать, радушно, щедро принимали, и мы, как и все другие гости, наверно, были взволнованы уже одним тем, что приехали в родной город, в родные края. И все было бы хорошо, если бы не этот случай — случай не случай, не знаю даже, как сказать, — в последний день, когда мы уезжали…
