Алексей Бондин - Ольга Ермолаева
В другой стороне слышалось:
— Пришел... Вчера явился... Я так и обомлела... Рваный! Обовшивел весь... Ой!.. Беда да и только. Ушел мужик— кровь с молоком, а пришел живого места нету — все болит. Раньше у него слезу не вышибешь, а теперь сидит, сидит и заплачет.
— О чем?..
— И сам не знает... Не говорит... Только крестиком-своим и любуется, как блаженненький. Крестиком наградили... А здоровье отняли... Куда я теперь с ним?.. Трое ребят и все мал-маломень. Ни одеть не во что, ни сшить не из чего и хлеба ни крошки, хоть шаром покати... Неужели и сегодня не привезут?
— Да скоро ли эта война, проклятая, кончится?
— Не знаю, бабы, не видать конца.
— Да, по-моему, взяли бы, плюнули в шары тому,, кому надо, и ушли бы... Пусть воюют, кому охота.
К лабазу подошел полицейский и остановился.
— А ты что тут истуканом-то вмостился,— крикнула женщина в пестрой шали.— Чего ухо-то наводишь?.. Айда-ка отсюда, проваливай в палевом, приходи в голубом.
— Не разоряйся тетка. Поосторожней,— сказал полицейский.
— Вот бы кого на войну-то надо,— крикнул чей-то; голос.— Небось, там бы иначе заговорил, а то прижали уши-то здесь.
— Там не с бабами воевать.
— Довольно галдеть,— крикнул полицейский,— Давайте-ка расходитесь.
— Если тебе надо, уходи.
— А мы не пойдем.
— Хлеба получим, уйдем.
— Экий начальник выискался.
— Фараон!
— Ну-ка, бабы, посторонись,— крикнули сзади.
Толпа обрадованно задвигалась: к лавке подъехал три воза с мукой.
— Давай во двор, со двора выгрузим,— распоряжался высокий человек в желтом бараньем казакине.
Распахнулись ворота. Толпа густой волной хлынула во двор. Кони стали; они топтались на одном месте, всхрапывали, стесненные народом. Кто-то кричал:
— Уходите со двора. Выгрузим муку — лавку откроем... До тех пор не будем выгружать, пока не освободите двор.
— Какой дикий народ эти бабы,— кричала женщина в салопе.
— Ты не дикая, а туда же лезешь...— огрызнулась на нее женщина в солдатской стежонке.— Небось, задичишь, когда в животе кишка кишке кукиш показывает. Мужиков на войну взяли, а нас голодом морят... Тебе ладно.
— У меня тоже сын в армии,— высокомерно сказала женщина в салопе.— Офицером служит, а я не лезу силой..
— Офицером! — передразнила женщина в солдатской стежонке. — Плевать нам на ваших офицеров.
Женщины ругались с возчиками, с полицией и нехотя? выходили со двора. Наконец, возы с мукой скрылись, во дворе, за ними захлопнулись ворота и загремел железный засов. Толпа скучилась у дверей лавки, обитых железом.
Сумерки растаяли, пришел день. По небу лениво ползли серые облака, роняя на землю редкие хлопья влажного снега. Просторная площадь была безлюдна. Только на-толчке у закопченного тесового здания обжорки толпилась кучка людей. Оттуда доносилась нестройная игра разбитой шарманки.
По площади проехал конный наряд полиции. Где-то в стороне была слышна команда:
— Левой!.. Левой!.. Левой!.. Правое плечо вперед!... Прямо!..
Показался взвод ополченцев. Они серой колонной двигались по площади. Мелькали новые лапти, белые онучи, нагольные овчинные полушубки, лохматые с ушами: шапки.
Толпа у хлебной лавки росла. Ольгу стиснули, кто-то все время подтыкал ее в бок. Она оглянулась. Возле нее стояла низенькая круглолицая женщина. Из-под черного полушалка выбились пряди жестких седых волос.
— Что это лавку-то не открывают?.. Пора ведь. Выгрузили, наверно, муку-то уж...— говорила она, смотря-пустыми глазами...— Двигайся туда, ближе к дверям.
— Куда я?.. Через головы, что ли, полезу?..— недовольно ответила Ольга.
В стороне послышался мужской голос:
— А возчики-то, говорят, уехали.
Толпа заволновалась.
— Кто видел?..
— Никто не видал.
— Сказывают, другими воротами уехали.
Ждали еще с полчаса. Лавка не открывалась. Откуда-то прилетела весть, что лавку не откроют. За ней пришла другая весть, что хлеб, который привезли, уже запродали.
— Кто купил?!
— Как это можно?..
— Голодающий народ оставлять без хлеба.
К толпе подъехали конные полицейские.
— Ну-ка, расходитесь, бабы,— крикнул сиплым голосом рыжеватый урядник. Он врезался в толпу, оттесняя людей от дверей лавки.— Расходись, расходись! Не будем сегодня продавать хлеб.
Толпа загудела:
— Не уйдем.
— Получим хлеба, тогда уйдем.
— Приказываю разойтись,— крикнул урядник, помахивая плеткой. Послышался дикий вопль. Кто-то выругался откровенной бранью. Ольгу сжали, закрутили в толпе. Рядом с ней топтался высокий старик с реденькой пожелтевшей бородой. Он испуганно смотрел в сторону полиции и полушопотом лепетал:
— О, господи!.. Задавят...
Толпа вдруг отхлынула. Старик упал и, как черепаха, пополз в сторону. В руках его была толстая железная трость, загнутая клюшкой. Женщина в солдатской стежонке выхватила трость из его рук и бросилась к уряднику, который направо и налево хлестал людей нагайкой. Она подбежала к нему сзади, размахнулась и ударила тростью по голове. Он упал на шею лошади, а женщина снова размахнулась, и второй удар сбил с головы урядника фуражку. Лошадь вздыбилась и, подминая под себя людей, умчалась. Конные полицейские с яростью врезались в толпу. Высокий парень подбежал к рыжебородому полицейскому, схватил его за руку и рванул книзу. Тот кулем свалился на бок. Кто-то ударил палкой по лошади, та помчалась и потащила за собой полицейского. Он барахтался, силясь освободить ногу из стремени, заметая шинелью за собой снег, лошадь круто завернула за угол. Полицейский ударился об угол пустого ларька, оторвался от седла, качнулся и сунулся под пустой стол ларька.
Несколько мужиков сорвали жерди со столбов коновязи и, подняв их, грозно ринулись на полицейских с криками:
— Глуши фараонов!
Полиция отступила, провожаемая криками, бранью. Хлопнул выстрел.
— А-а!.. Стрелять!.. Аа-а...
Со звоном посыпались разбитые стекла из окон лавки. Слышались глухие удары в дверь, в ворота. Трещали доски. Несколько мужиков, схватившись за жердь, били .тупым концом в крепкие ворота. Ворота затрещали. Треснула и отвалилась доска, за ней полетели во двор осколки других досок. Женщина в солдатской стежонке сунулась в пролом ворот и смело пролезла во двор, окруженный каменными лабазами. В углу под навесом сарая хрипло лаяла цепная собака. Кто-то с яростью рванул железный засов. Ворота распахнулись, и толпа хлынула во двор. На дверях, обитых железом, висели тяжелые замки. Откуда-то принесли железную кувалду. Описывая круги, кувалда с лязгом била по замкам: они. звякали, качались, падали. Раскрылись двери лабазов. В глубине их белели штабели мешков с мукой.
Толпа ринулась внутрь. Окутанные мучной пылью, люди разрывали мешки, насыпали себе, кто сколько мог, и торопливо уходили домой. Ольга в суматохе потеряла мешок. Она выбежала на улицу. У лавки теснился народ. Толпа не убывала, наоборот, росла с каждой минутой.
Вдруг задние ряды притихли и стали боязливо отделяться от толпы, точно земля под ними загорелась.
Из переулка выезжал конный наряд полиции. Он мчался во весь опор. Впереди всех скакал на сивой лошади пристав в светлосерой шинели. Он что-то кричал. Блеснули обнаженные клинки сабель и поднялись над головами. Толпа отхлынула в сторону и стала разбегаться куда попало.
Часть бросилась в здание обжорки, другие — в открытые ворота дворов. Ольга забежала в проулок.
В эту минуту на заводе тревожно загудел гудок.
***Через несколько дней, в первом часу ночи вдруг опять тревожно загудел гудок завода. Первым его услышал Стафей Ермилыч. Он приподнялся, прислушался, чиркнул спичку, посмотрел на часы, тихо позвал:
— Николай!..
— Ну?..
— Слышишь?..
— Слышу...
— Гудки. Точно на пожар воет. Сходи-ка, что там случилось?
Николай поспешно оделся и ушел.
Возвратился он уже перед утром и принес новую весть:
— Царя с престола свергли... Телеграмма из Петрограда.
— Но-о!..— изумился Стафей Ермилыч...— Довоевал пьяная рожа.
ГЛАВА XI
Жизнь потекла, полная волнующих событий. Ольга каждый день встречала с ожиданием чего-то нового. В народе говорили о большевиках, меньшевиках, эсерах, кадетах. Дома она приставала к мужу, чтобы он ей рассказал толком, что это за люди. Он рассказывал путано, пересыпая речь непонятными словами. Ольга отходила недовольная.
— Ничего не пойму. Будто все говорят одно и то же, а спорят.
— Верно, золотко мое,— вмешивался в разговор Стафей Ермилыч.— Я тоже не разберусь. Чорт свое, поп свое. Никакого согласия нету. Да и понять трудно. Всякой твари по паре насовано в этом комитете. Всякого жита по лопате. Тут и купчишки влезли... Что они, тоже свободу защищают?.. Чинуши всякие — адвокаты. Попы и те с монашками примостились, все кричат: «свобода! товарищи!» Да какие они нам товарищи?..
