Виктор Конецкий - Том 4. Начало конца комедии
— Разрешите, я объясню этому сукиному сыну, кто он такой? — попросил старпом, враз потеряв свою стеснительность и стыдливость.
— Люди-то у вас, Степан Иванович, полуголые на палубе кукуют, — сказал я, любуясь на здоровенную форменную фигуру вахтенного штурмана «Чернигорода». Подлец стоял, расставив ноги и заложив руки за спину.
— Так я врублю трансляцию еще разок? — попросил старпом.
— Вруби, но только, шер ами, ты все-таки не очень!
Он врубил палубную трансляцию и прокашлялся — от злости у него, вероятно, запершило в глотке.
— Подлая ты фигура! Струве продажная! Ты за шиллинг страуса догони и его под хвост поцелуй! — понеслось в европейской ночи. И еще несколько десятков существительных и прилагательных, ни одного из которых не найдешь даже в словаре Даля.
В ответ рывком усилился ветер, ночь наполнилась летящим снегом, и «Чернигород» исчез из видимости.
Странно наткнуться на огромную, пышную, как шапка гладиолуса, снежинку в Антверпене — всегда почему-то кажется, что зима бывает только в России. Пышные снежинки исчезли, коснувшись корабельного металла или луж на палубе.
Было 04.10. В снеговой тьме неясно угадывались силуэты кранов, стоящих на стенке Альберт-дока. Навалить на них нашими двадцатью двумя тысячами тонн никак уж не следовало — дров там мы наломали бы не меньше чем на двадцать две тысячи долларов. Хода вперед и назад не было. Буксирчики с носа и кормы пока удерживали нас вроде бы на месте, но их тросы звенели струнами под прямыми углами к нашей диаметрали. И было ясно, что тросы лопнут или буксирчики вылезут из кожи — вид у них, во всяком случае, был такой, как у ящерицы, когда ей прищемили сапогом хвост и она мечется в разные стороны, решая, пора или еще нет расставаться с придатком. Лоцман метался с крыла на крыло точь-в-точь как буксирчики. Отдавать якоря было запрещено законом, да и помочь нам они ничем не могли — разверни нас по ветру, и уже с одной смычкой цепи мы оказались бы кормой в портальных кранах подветренного причала. И в то же время пора наставала, как писали в старинных русских морских книгах, «сменить терпеливое ожидание на действо».
— Я попросил послать на причал полицейского, — сказал лоцман. — Он уже выехал. На мотоцикле.
— Полиция-то тут при чем? — спросил я. — Акт составлять, когда мы портальный кран завалим?
— Управление порта находится по традиции в руках городского совета, — начал объяснять лоцман, чтобы отвлечь меня от существа дела. — Совету Антверпена, капитан, подчинены портовая и рейдовая полиция, а также маячная служба и лоцманская…
— Спасибо за информацию, мистер пайлот. Но чем нам один полицейский поможет?
Меня мало интересовала структура их власти.
Толщину корабельных тросов традиционно сравнивают с мужской рукой. Теперь наши руки заметно похудели, а тросы потолстели, потому что выросли пароходы. И сравнить швартовы «Обнинска» возможно разве только с моей ногой. Так вот, в одиночку даже здоровенный, как ящер, полицейский, вместе со своим мотоциклом, такой трос на причал не вытянет и на пал не набросит.
Судно заваливало вправо. И пришлось обрадовать стармеха — работнуть вперед средним, положив руля лево на борт. А так как беда не приходит одна, то я не удивился, когда еще через минуту кормовой буксир намотал на винт какую-то дрянь. Вероятно, работнув своим громадным винтом вперед, мы подняли с грунта не только мазутную слизь, но и какой-нибудь старый трос. Кормовой буксир потерял ход, превратившись в хвост, который болтается за рыбой на ниточке вместо того, чтобы заносить родное тело в сторону, противоположную повороту.
Никогда не думал, что внутри антверпенских доков может разгуляться такой свирепый ветер. Огненный факел горящего газа мгновениями напрочь отрывался от трубы «Шелл» над нами. И отблески от факела метались вокруг судна вместе со снегом.
— Пайлот, отдавайте кормовой буксир! — заорал я. — Мы же теперь вовсе без хода остались! Чего вы медлите?!
— Их разобьет о причал, сэр!
— Ноу, но! Прижмет только. И тогда пускай они… как это по-английски?! как по-английски «выскакивать»… стендап!.. и бегут принимать наши концы! Вы поняли?
— Там полтора человека, сэр! Только капитан и механик, который одновременно работает на гаке, сэр! Капитан не отпустит механика, сэр, в такой ситуации! Я уже запросил другой буксир, сэр!
Занятно: как только его буксир намотал на винт, так бельгийский лоцман с французским уклоном начал называть меня «сэр!». Еще он попытался демонстрировать британский юмор. А это такой юмор, при котором делаешь вид, будто тебе море по колено, хотя у тебя уже не трясутся, а ломаются со страху поджилки. Русский юмор характерен тем, что его используют для рассказа о пережитом страшном, а англо-саксонский — это когда острят в момент опасности.
— Я думаю, нам следует сверить часы, сэр! — сказал мне доковый лоцман. — Чертовски много лишних хлопот, сэр, по поводу разнобоя во времени, сэр, когда сидишь в суде Королевской скамьи в Лондоне, сэр!
— Степан Иванович, советуй: что будем делать?
— Отдавать кормовой и подходить к причалу, а там видно будет, Ник!
— Отдавать кормовой буксир! Право на борт! В корме! Доложите, когда можно будет работать машиной! Мистер пайлот, прикажите носовому буксиру застопорить машину!
— Ник, побегу-ка я сам на бак? — спросил старпом.
— Давай, дорогой! И поосторожнее там!
— Корма чиста!
— Держать право на борту! Средний вперед! В корме! Сколько до причала?
— До судна, стоящего у причала, шестьдесят метров!
— Докладывать дистанцию! Какого черта вам напоминать об этом! Стоп машина! Средний назад! Держать право на борту! Пайлот! Прикажите носовому буксиру вперед полным!
— Сэр, вы полностью приняли на себя командование?
— Я с ним не расставался! Штурман, записывайте моменты! Кто это за вас делать будет?! В носу! Кто-нибудь живой есть на причале?
— Нет!
— В корме! Прошли мы судно?
— Проходим чисто!
— В корме! Послать человека вывалить штормтрап!
— Пайлот! Прикажите буксиру работать прямо на ветер! Пусть задержит нос! Стоп машина! Лево на борт! Малый вперед! В носу! Докладывайте дистанцию до причала!
— Нос валит на кран! До крана тридцать метров!
— Лоцман, работает буксир на ветер?
— На мостике! Лопнул носовой буксир!
— Очень хорошо! Он нам только мешает, ребята! Кранцы! Кранцы не забывать! Полный назад! Держать лево на борту! Пайлот, прикажите буксиру подходить к миделю! Как стукнемся о причал, так пусть он нас жмет к нему! Я высажу людей. Как поняли?
— Да, сэр!
— Стоп машина! Право на борт!
Ну вот, а теперь больше ничего уже не сделаешь. Теперь вцепись руками в какой-нибудь поручень и смотри, как твое судно наваливает на береговую твердь. Ах, как все-таки помог бы сейчас якорек! Как он бы придержал мне нос! Господи, так скулой и врежем в кран! Какого черта эти краны всегда так близко от края причала! Может, попробовать еще лево на борт и вперед столько, сколько успеют набрать оборотов? Нет, бессмысленно — винт и повернуться не успеет!
— Мостик! Кран не заденем? — это старпом орет.
Трах! Чего-то не очень уж сильно трахнулись, почему бы это? Неужели якорем трахнулись? Господи, пронеси и помилуй! Теперь нос откинет, если буксир не поможет! Кто-то прыгает прямо от флагштока с фальшборта, куда он прыгает? Еще кто-то прыгает, а нос уже идет от причала! На кран они прыгнули, что ли?
— Лоцман, работает буксир или нет?
— Да, сэр! Все о'кэй, сэр!
Какой «о'кэй», если прыгуны шеи посворачивали!
Живое все не показывалось из тени от судна на причале в подножие портального крана. Я отлично знал, что с бака сразу доложат на мост, если с людьми случилось несчастье, но с огромным трудом удерживался от желания крикнуть в мегафон: «В носу! Что молчите? Как люди?!» И еще в этот тягостный момент вдруг — тонкий и безнадежный женский плач. Он ударил по нервам и поехал по ним, как сорвавшийся бур бормашины по зубам. Лоцман подпрыгнул — в полном смысле этого слова подпрыгнул на добрый фут, — а приземляясь после подпрыгивания, не попал на банкетку у репитера гирокомпаса, где он торчал раньше, и угодил в ватервейс, заглушив чисто русским матом женский плач.
— Кто тут еще?! — заорал я во тьму позади мостика.
Там зашевелился какой-то тощий призрак и отступил еще дальше во мрак, в пространство между дымовой трубой и выгородкой. Я, конечно, догадался, что это Людмила и что плач ее не связан с прыжком людей на обледенелый причал, ибо Людмила ничего и ни в чем здесь не поняла бы. Просто она плакала в уголке — на воздухе, не замечая ни нас, ни швартовки, ни ночного Антверпена.
— Брысь! — гаркнул на нее четвертый помощник.
И почти одновременно с бака доложил неуверенный, непривычный к мегафону голос кого-то из матросов: «Так что старпом и боцман на кран прыгнули! Чаво им подавать первым-то? Шпринг али продольный? Они с причала уже орут, а нам и не понять ни хрена!»
