Виктор Конецкий - Начало конца комедии
Обзор книги Виктор Конецкий - Начало конца комедии
Конецкий Виктор
Начало конца комедии
Виктор Конецкий
Начало конца комедии
Содержание
Вместо предисловия
Петр Ниточкин к вопросу о психической
несовместимости. Рассказ
Начало конца комедии. Рассказ
Путевые портреты с морским пейзажем.
Рассказ
Послесловие Рассказ
Петр Ниточкин к вопросу о матросском
коварстве. Рассказ
Петр Иванович Ниточкин к вопросу
квазидураков. Рассказ
На околонаучной параболе. (Путешествие
в Академгородок). Повесть
Профессор Сейс и судьба Альфы
Ориона
Начало нового пути, или Шок
от этологии
Небольшой антракт, или Несколько
советов авторам путевой прозы
Держась за воздух, или Шок
от энтропии
Новое о совести, или Шок
от этометрии
В "Золотой долине"
Новое об эмоциях, или Шок
от психофармакологии
В черном ящике
Тепло телепатии
Что мне показалось
На кладбище Донского монастыря
О смысле вопросительности
Почему я против наглядности
У Адама и Пэн Рассказ
Последний раз в Антверпене. Рассказ
Вместо предисловия
Я решил включить в эту новую книгу уже публиковавшиеся ранее записи устных рассказов моего старого друга, капитана дальнего плавания Петра Ивановича Ниточкина, и, вполне естественно, натолкнулся в этом вопросе на глубокий скепсис издателя. И потратил много сил, чтобы преодолеть его сопротивление.
Почему я так яростно тратил силы? Потому только, что мне самому отнюдь не хочется опять конкурировать с Ниточкиным, не хочется соседствовать с его легкомысленными байками своей псевдофилософичностью. Если хотите, я просто ревную к бесхитростным произведениям морского фольклора, ибо уже не способен к ним сам. Но законы русской совести удивительны.
Понимаете ли, вот, например, сейчас в мире чаще стали разбиваться самолеты. Нормальные люди в таком случае стараются при любой возможности избежать полета и ехать поездом. И когда они едут в поезде, их совесть вполне спокойна, если, конечно, они никуда не опаздывают.
Я же принадлежу к тем ненормальным русским людям, которые обязательно полетят самолетом, хотя самолеты на всех континентах только и делают, что падают. Причем я полечу самолетом не потому, что я опаздываю, и не потому, что некоторые злобные остряки утверждают, будто поездом ездить еще опаснее, нежели самолетом, так как последние якобы падают именно на поезда, пытаясь использовать рельсы вместо запасного аэродрома; нет, я полечу самолетом только потому, что до тошноты лететь не хочу. Никто, кроме меня, не знает, что я лететь боюсь; никто уязвить мою
честь не может; честь моя находится в забронированном месте, но совесть не имеет брони.
Я представляю себе иногда в часы бессонницы тысячи пилотов за штурвалом и без парашютов, но с авоськами помидоров в пилотском предбаннике (если они пронзают воздушное пространство с юга на север) или с копченым муксуном (если они пронзают пятый океан с севера на юг). Я представляю себе тысячи бортпроводниц, которых на заре аэрофлота называли стюардессами, потому что на заре они все были тоненькими, любезными, загадочными и изящными. Теперь, правда, они потолстели, охрипли и постарели ровно на столько Лет, на сколько и сам пассажирский турбореактивный аэрофлот. Но вот я представляю себе всех этих безымянных голубых героев и голубых героинь на высоте десяти километров. И думаю о том, что они в любой миг могут брякнуться с одной только горизонтальной скоростью двести пятьдесят метров в секунду.
И я покупаю билет к ним.
Так и в настоящем случае. Мне невыгодно соседствовать с Петей, но я не могу выкинуть из песни и его легкомысленного слова, ибо так требует моя русская совесть, законы которой неисповедимы.
В чем суть психической несовместимости, если мы отнесемся к этому вопросу без шуточек? В том, что, пока у тебя нервы не расшатаны длительным рейсом, ты можешь терпеть в других людях то, что вызывает в тебе раздражение. Например, тебе с первой встречи ужасно противно есть вместе с механиком, который чавкает. Но ты ешь и молчишь месяц, второй, третий, а потом, когда нервы твои уже расшатаны длительным рейсом или механическим чавканьем, ты взрываешься и сообщаешь механику, что еще в петровские времена было сказано в "Юности честном зерцале", что чавкают только свиньи. Естественно, механик удивляется, что ты вдруг стал к нему придираться, хотя раньше целых три месяца не придирался. И он искренне считает, что ты просто из пальца все высосал. И сразу говорит, что у тебя уши дергаются, когда ты жуешь, но что он-то молчал об этом все три месяца и т. д. и т. п.
Короче говоря, нарушение психической совместимости наступает тогда, когда ты начинаешь сообщать другим людям правду о том, что ты о них думаешь. Пока ты врал им, то есть скрывал свое раздражение их привычками или поступками, все было хорошо. Но под влиянием длительного рейса твои ослабшие нервы не дают тебе возможности врать.
И вот именно правдивость и есть самое ужасное в человеческих отношениях.
Если ты с полной искренностью заявляешь, что терпеть не можешь чавкающих людей, то тебе заявляют, что ты нетерпим к людям, не умеешь владеть собой и являешься негодным членом коллектива. Парадокс здесь в том, что самое высокое человеческое качество -- правдивость, искренность -- при существовании в коллективе есть самое дурное и вредное качество. И чем больше, и шире, и чистосердечнее ты информируешь людей о своем к ним истинном отношении, тем хуже идут дела в коллективе.
Быть может, великая заповедь "понять человека -- простить человека" равносильна подпольной мудрости "лги людям"? Но мы же знаем, что ложь противоречит самой сути природы, которая не способна лгать. Если температура поднимается, камень расширяется. Он не способен не расширяться, потому что лишен способности лгать. Человек лгать способен. Тогда получается, что мы, может быть, и вершина природы, но и исчадие ее, мы -- нечто, противоречащее ее сути. И если бы я принимал участие в конкурсе на определение того, что такое "человек", в конкурсе, который продолжается без всякого успеха уже десять тысяч лет, то предложил бы такую формулировку: "Человек -- существо, обладающее способностью лгать и не могущее существовать без этой способности, ибо обречено на страх перед одиночеством". Именно страх перед одиночеством вынуждает нас лгать и терпеть чужую ложь и на пароходе, и в космосе, и в семье.
Даже рай и ад человечество во все времена и у всех народов представляло и представляет в виде мощного коллектива праведников или грешников. И в раю и в аду всегда кишмя кишит народ. Ни одному гению не пришло даже на ум наказать грешника обыкновенным могильным одиночеством. Ведь на миру и раскаленная сковородка, и сатанинские щипцы, и кипящая смола -- чепуха. Вот помести мертвого грешника в обыкновенный гроб, закопай, и пусть он там лежит в одиночестве без надежды пообщаться даже с судьями в день Страшного суда. Рядом с таким наказанием коллективное
бултыхание в кипящей смоле -- купание на Лазурном берегу.
Человек не может представить себе полного одиночества даже на том свете. А за любое общение надо платить. И разменной монетой для этого испокон веков была и есть ложь. Ложь -- первородный грех: как сожрали яблоко и не признались -- вот отсюда все и пошло.
"Правда настолько драгоценна, что ее должен сопровождать эскорт из лжи". Это сказал великий мастер по эскортам Уинстон Черчилль. Он-то уж знал, что говорил.
Однако не след забывать о двух коэффициентах, которые, как и все вообще постоянные величины, по своей сути пришей кобыле хвост, потому что выведены и введены в формулу общественной жизни чисто эмпирическим путем, путем подбора и случайного на них натыкания, а не логическим путем; но эти коэффициенты все-таки существуют. Я имею в виду любовь и привычку.
Первая является как бы ньютоновской, как бы частным и редким случаем всеобщей эйнштейновской Привычки.
Из народной мудрости известно, что привычка -- вторая натура. Лермонтов заметил, что для большинства она при этом и единственная. Это-то и спасает большинство: наш нос способен адаптироваться к запаху чужого пота и перестать замечать этот запах, если мы нюхаем достаточно долго. А меньшинство спасается через любовь. В случае любви мы получаем удовольствие даже от запаха пота своего любимого.
В первом случае мы с чистой совестью лжем ближнему иногда даже целые века. И только во втором случае мы вообще не лжем. Итак, чтобы существовать без лжи, нам необходимо любить абсолютно всех ближних. Но мы точно знаем, что такое невозможно.
Значит, ложь есть полная и абсолютная необходимость? Нет!
Вот здесь-то мы и обнаруживаем самое удивительное! Оказывается, что за тысячелетия лжи, как основы основ нашего существования, мы так и не смогли полностью адаптироваться к ней! Человек не способен лгать вечно, черт бы его, человека, побрал! В какой-то момент мы вдруг ляпаем: "Эй! Ты! Болван нечесаный!
