Владислав Николаев - Мальчишник
Орел видел, как под одним из пологов то и дело поднималась с изголовья лохматая голова. Это тревожился Коркин. Во сне ему чудилось — слышит металлический рокот мотора, но, проснувшись, убеждался, что это или вокруг куют кузнечики, или гудит над ухом запутавшийся в марлевом пологе овод, или журчит в уреме меж камней вода. Да и сам орел, висевший высоко-высоко, походил на вертолет, находящийся в таком отдалении, что едва глазом различался.
На другой день с утра люди сидели на собранных вьюках. В полдень Коркину стало ясно: вертолет не прилетит.
А ну-ка, вспомни, не напутал ли что-нибудь в рапортичке, оставленной начальнику экспедиции Степану Мордасову? Коркин напряг память и представил неровно оторванный тетрадный листок в клетку, наполовину исписанный его рукой: Ялпинг-Кер, оленеводческий кораль — 25–26 июля; река Кожим — 15–16 августа; река Каталомба — 12 сентября.
Он протянул тогда листок Мордасову и предупредил:
— Такой же я оставил диспетчеру.
— Хватило бы одного, — бегло взглянув на исписанную страничку, поморщился Степан.
— Беспокоюсь, — оправдывающимся тоном произнес Коркин. — Сам знаешь, партия маленькая, уходим без рации, продуктов едва на месяц берем с собой, больше с моим тяглом не поднять.
— Недоволен? Скажи спасибо, что еще такую партию дали. По совести говоря, я считаю, всю твою затею зряшной. Путаешь только наше дело… А может, ты диссертацию задумал писать? Там любые идеи в ход идут, пустые даже дороже ценятся.
— Нет, не задумал.
— То-то. Слишком много развелось охотников на производственные денежки диссертации делать.
— Так не забудешь про вертолет?
— За кого ты меня принимаешь? Будто мы с тобой только сегодня знакомы, а не из одной альма-матер, не с одного курса. Эх, Колька, Колька!..
Степан вдруг с шумом отодвинул из-под себя кресло, встал на ноги, невысокий, квадратный, отяжелевший, в Полой спортивной куртке, которая вопреки своему назначению делала его располневшую фигуру еще более массивной. Коркин понял это шумное вставание как знак окончания аудиенции и тоже поднялся на ноги, но Мордасов, обойдя широкий начальнический стол, приблизился к Коркину вплотную, обнял его за плечи и повторил растроганным голосом.
— Эх, Колька, Колька! Выходит, мы с тобой чуть не полжизни в одной упряжке воз тащим. Сам посчитай. Десять лет по Уралу вместе ползаем, пять лет бок о бок в институте просидели. Да ведь не только сидели там. Помнишь практику в Казахстане? Тоже в один отряд попали. А кто хлопотал о твоем семейном счастье, кто сватом был?.. Нет, Колька, нам надо дорожить нашими отношениями, беречь их, а мы, бессовестные, за все годы ни разу даже семьями не встретились, не посидели, не выпили, песен студенческих не попели. Нельзя так, нельзя. И вот запомни: в первый же день, как только вернетесь осенью из тайги, добро пожаловать ко мне, да не один, а с Марьей свет Сергеевной, она тоже наша, институтская… Поднимем бокалы, содвинем их разом… Ну, а теперь, как говорится, с богом! Сегодня, наверно, уже в палатке ночуешь? Эх, друг Колька, если бы знал, как я тебе завидую! Каждое лето в горах. Ходишь-бродишь, молоточком постукиваешь, и ни черта-то с тобой не делается — все такой же скуластый, крепкий, легкий, ни жиринки не прибавилось, будто в институтском виде законсервировали тебя на сто лет. А я рядом с тобой уже старик. Он, он в гроб меня вгоняет! — оторвавшись на секунду от Коркина, постучал Мордасов козанками пальцев по столу. — Из-за него уже и согнуться не могу, ботинки зашнуровываю сидя… Но ведь, дружище, вашу работу в горах кто-то должен обеспечивать с тыла. Я, может, тут ночи не сплю, думая о вас: как бы вертолет вовремя послать, продукты отправить, больного вывезти срочно… Ну, хватит умствовать. Отправляйся с богом!
Слушая начальника экспедиции, Коркин на короткое время проникся доверием к его словам и сам растрогался от институтских воспоминаний, так растрогался, что невольно всем телом подался к однокашнику, почувствовав плечом его мягкую, как подушка, ожиревшую грудь. И то ли эта грудь, то ли что другое вмиг отрезвило Коркина. Отпрянул назад и горько подумал: «Опять Степан лицедействует, будто на подмостках. В кого он только не перевоплощался в своей жизни? На этот раз изображает усталого сердечного начальника, отца родного для своих подчиненных: рад бы посидеть с однокашником, да государственные заботы мешают… Только бы доиграл свою роль до конца, прислал в назначенное время вертолет…»
На том они и распрощались.
Нет, Коркин ничего не напутал, память не обманывала его. На неровно оторванном тетрадном листке в клетку черным по белому было написано: Ялпинг-Кер, оленеводческий кораль — 25–26 июля, именно это было написано, а не другое. Но чего боялся Коркин, то и случилось: не доиграл Степан роли до конца. Эх, однокашник, однокашник…
До Кожима около шестидесяти километров. В общем-то не так уж и далеко, ежели бы не надо было переваливать через хребет. Хребет страшил.
Коркин позвал Леву и велел перебрать продукты. Повар справился с заданием в одну минуту, ибо продуктов оставалось всего ничего: полмешка манки, початый мешок сухарей, полтора ящика банок с консервированным борщом, пяток банок с сосисочным фаршем и полтора килограмма сахару. Хватит дня на три, не больше. Если до переучета Коркин намеревался двинуться в дорогу только на следующий день, спозаранку, то сейчас понял: делать это надо немедленно, нельзя терять ни одной минуты. Пока есть продукты, нужно идти. Голодных ноги не понесут, да еще через перевал. А вертолета уже наверняка не будет. После трех часов пополудни они не вылетают с аэродрома, а в четыре летчики расходятся по домам.
Коркин поднялся с вьюка и озабоченным взглядом окинул лагерь. Немного времени требуется геологам, чтобы обжить любое место, самое дикое и пустынное, — у костра, уже бог весть откуда, появились чурбашки для сиденья, тут и там белела щепа, в красивом беспорядке стояли туго натянутые, не успевшие обвиснуть палатки, а в кустах хлопало на ветру выстиранное Машей белье.
Сама Маша сидела возле палатки с книгой на коленях. В белой кофточке, умытая, отдохнувшая, с выгоревшими волосами походила жена на школьницу-десятиклассницу. «А как же она? — дрогнуло у Коркина сердце, но он тут же поспешил успокоить себя: — Дойдет не спеша. Да и я все время рядом буду».
Герман, задрав босые ноги, лежал на животе в траве и что-то записывал в дневник. Александр Григорьевич, как всегда, занимался починкой — на этот раз зашивал свои брезентовые бродни, которые повар почему-то называл «конями».
— Будем собираться! — громко произнес Коркин.
— Да! — не скрывая радости, воскликнула Маша и пружинисто вскочила на ноги. — Герман, забери свою книжку!
— Ага, теперь забери! — возмутился Герман. — Так и знал! А где твое честное слово?
— Сегодня твой рюкзак можно во вьюк пристроить, — сказал технику Коркин. — Потому как образцы оставим здесь. После сгоняем за ними вертолет.
— Вот видишь, — лукаво улыбнулась Маша, сунула Герману книжку и легкой поступью направилась к кустам снимать пересохшее белье.
Александр Григорьевич натянул на ноги подшитые бродни, нанизал на руку все шесть уздечек и пошел искать лошадей.
Герман, не поднимаясь с земли, протянул Коркину свой дневник.
— Прочитай-ка последнюю страницу. Я тут кой-какие расчеты произвел.
В дневнике Коркин вычитал следующее:
«Интересно подсчитать стоимость этого изнурительного дедовского способа передвижения.
Рабочим в день приходится по 6 рублей:
6×3 = 18 рублей.;
ИТР — по 12 рублей:
12×3 = 36 рублей.
Лошади: арендная плата — 3 рубля за голову в сутки:
3×6=18 рублей.
Суточная порция овса на всех — 20 рублей.
Значит, день партии обходится в 92 рубля.
Два дня тащились до посадочной площадки, два дня ждали, два дня пройдем до Кожима — итого шесть дней:
92×6 = 552 рубля.
И никакой работы. А вертолет нас с прежней стоянки, с Парус-Шор, перебросил бы на Кожим за 45 минут. Час вертолета стоит 220 рублей, с накладными — 270. Экономия по-мордасовски. В век завоевания космоса рубашка геолога по-прежнему соленая».
— Америки открываешь, — сказал Коркин. — Все это я знаю.
— Знать-то ты знаешь — десять лет начальником партии. А этими цифрами надо бить по башке Мордасова, чтобы из года в год не повторялось одно и то же!
Часа через полтора кони были оседланы и завьючены. Коркин неторопливо обошел всю лагерную площадку, шаря глазами по примятой траве — не обронили ли что? Нет, вроде все подобрано. Можно трогаться. Но тут вдруг сорвался с места Вениамин и, запустив в карман руку, побежал на своих длинных ногах-ходулях к наваленной им накануне куче хвои. Перед кучей он упал на колени, вытащил из кармана руку со спичками, чиркнул…
