Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
«Какое мне дело до твоей жены? Я не хочу сейчас говорить о твоей жене, — думала Анна, — и вообще я ни о чем не хочу говорить».
Она смотрела на качающиеся желтые блики на волнах. Зачем нужны слова? Просто так, тихо посидеть рядом.
Черное небо уронило в темную воду сверкающую звезду. «Кажется, я пьяна. А ветер-то, ветер: влажный, соленый… Сиди, дыши, радуйся…»
— Анна! Ну, Анна! Чего же вы молчите? Ну скажите хоть что-нибудь.
«А если я не могу хоть что-нибудь», — подумала она.
Он взял ее лицо в свои руки, привлек к себе и поцеловал закрытые глаза, отыскал ее свежий, не тронутый губной помадой, рот.
Потом они поднялись и пошли. Под ногами легонько поскрипывал гравий. Сбоку в канаве, запинаясь о камни, вполголоса журчал ручеек.
Прощаясь, Журов задержал ее руку в своей. Они стояли у калитки. Притянув ее осторожно за плечи, он сказал:
— Анна, приходи ко мне завтра. Нам нужно поговорить, приходи. Ну, прошу тебя.
— Хорошо, приду. — Она засмеялась и сама не узнала своего смеха. Так она смеялась давно, очень давно.
Назавтра после пятиминутки Спаковская сказала Анне:
— Без меня обхода не начинайте. Мне даже неловко, что никак не могу к вам попасть.
В отделении у Анны после памятного собрания, а прошло более месяца, Спаковская не была. Правда, она то уезжала на совещание, то была занята в комиссии по обследованию соседнего санатория.
На этот раз «королева» явилась без свиты.
— Я слышала, вы отпраздновали новоселье, но я хочу, чтобы устроилась ее личная жизнь, — сказала она.
«Вероятно, она искренна», — подумала Анна.
В палате, куда зашли врачи и сестра, сидела на кровати круглолицая женщина. Анна открыла папку с историей болезни и тихо проговорила, обращаясь к Спаковской:
— Ксения Тихоновна Семочкина — хроник. Процесс кавернозный, в стадии инфильтративной вспышки.
За три месяца лечения в санатории Семочкина располнела. Круглое свежее лицо, маленький вздернутый нос, толстые, ярко накрашенные губы. Русые волосы подобраны кверху и покоятся на макушке, сколотые затейливым гребешком.
Отложив вышивание, Семочкина тревожно глядела в лица врачей.
— Что вы получаете? — обратилась к ней Спаковская.
— Фтивазид и паск.
— Как вы себя чувствуете?
— Два дня температура.
— Сколько?
— Тридцать семь и один.
— Назначьте больной стрептомицин по ноль пять с пенициллином.
— У меня стрептомицин всегда сбивает температуру, — обиженно замигала Семочкина.
Стрептомицин ей противопоказан, но не затевать же при больной спор. «Я потом скажу Спаковской», — решила Анна.
В другой палате Спаковская, обнаружив в тумбочке недельную дозу паска, спросила у больной:
— Почему вы его не принимали?
Белобрысенькая девушка, с наивным лицом и толстой косой, простодушно призналась:
— А мне тетя Фрося сказала, что от этой паски шибко живот болит.
— Вот видите, — улыбнулась Спаковская, как всегда, одними губами, а глаза оставались холодными, — у вас в отделении командует тетя Фрося.
В следующих палатах Спаковская никаких замечаний не делала. Хмурое и виноватое выражение сошло с лица Марии Николаевны.
«Слава богу, пронесло!» — подумала Анна.
— Ну, а теперь: пойдемте к вашему тяжелобольному, Кажется, Гаршин?
— Да. Тяжелейший процесс, — лицо Анны мгновенно омрачилось. — Боюсь его потерять…
Гаршин сидел за столом и писал. Остальные — троё, люди пожилые, сидя каждый на своей кровати, читали.
Гаршин, прикрыв исписанный листок книгой, встал.
«Наверное, жене пишет», — догадалась Анна.
Гаршин показывал ей фотографию жены, молодой красивой женщины. Он писал ей каждый день. Он очень худ. Несмотря на молодость, большие залысины.
Анна, встречаясь с Гаршиным, испытывала чувство, самое страшное для врача, — беспомощность. Мучило сознание, что когда-то была совершена врачебная ошибка, за которую человек вынужден расплачиваться жизнью. Она знала: Гаршин все понимает. Он приехал в санаторий ожесточившись, ни во что не веря.
Гаршин, когда Анна достала для него с таким трудом диклосерин, с улыбкой (неизвестно чего было больше: недоверия или презрения в этой улыбке) спросил ее: «А стоит?»
Но вот уже неделя, как температура нормальная, появился аппетит, сон. Гаршин и верил и не верил, точнее, боялся еще окончательно уверовать.
Но Анна понимала: единственное спасение для него — операция.
Спаковская взяла из рук Анны папку, читая анамнез, бросила:
— Да, процесс запущенный.
Гаршин со странной полуусмешкой следил за ней глазами.
— Вы просили консультацию хирурга для него? — обратилась Спаковская к Анне.
— Да. Для Дмитрия Ивановича.
— Почему вам раньше не предлагали операцию? — Спаковская из-под опущенных век разглядывала Гаршина.
— Откуда мне знать?
— Здесь не может быть речи об оперативном вмешательстве. С таким процессом.
Гаршин отвел глаза от лица Спаковской.
Чувствуя, что все в ней кипит, сделав над собой страшное усилие, Анна почти весело проговорила:
— Может! Правое легкое позволяет. — И, неожиданно придумав, соврала: — Я написала профессору (она назвала имя известного в Союзе фтизиохирурга) и послала снимок; он солидарен со мной. Подлечим бронхи и прооперируемся.
Гаршин на Анну не смотрел. Те трое уткнулись в книги, но по их лицам Анна видела — они внимательно прислушиваются.
«Ты не врач, ты черт-те что, — мысленно возмущалась она, — неужели ты не понимаешь, что операция необходима по жизненным показаниям. Нет! Уж этого я тебе не прощу. Как же ее отсюда увести?!»
— Маргарита Казимировна, вам звонил Журов.
— Успеется. Не очень я верю в заочные консультации. Я хочу послушать Гаршина. Будьте любезны, разденьтесь.
Анна, страдая и стыдясь, смотрела, как Спаковская выслушивала и выстукивала Гаршина, выразительно при этом покачивая головой.
— Как же вы себя довели до такого состояния?
— Это вы меня довели до такого состояния, — холодно произнес Гаршин, натягивая рубашку.
— Я? — Спаковская на мгновение растерялась.
— Да, вы! Врачи! Я не врач. Я инженер. И я не лечил сам себя. Меня лечили, к вашему сведению, врачи. Я пришел к ним с одним паршивеньким очажком, — он приложил руку к дергающейся щеке.
— Н-да! — сказал один из больных, с шумом захлопывая книгу.
Спаковская, отвернувшись от Гаршина, сказала, как всегда, отчетливо выговаривая окончания слов:
— Чесночные ингаляции следует отменить, попробуйте лучше солюзид.
— А я не хочу, чтобы пробовали, — морщась, как от боли, резко сказал Гаршин. — Наконец-то меня по-настоящему стали лечить. Лечит меня Анна Георгиевна, и не мешайте, — последнюю фразу он проговорил задыхаясь.
До кабинета врачи шли молча. Анна повернула ключ в двери и, уже не сдерживаясь, с яростью воскликнула:
— Как вы позволяете такое? Почему вы не щадите тяжелобольного человека?
— В чем дело? — холодно спросила Спаковская. — У вас в отделении культ личности.
Маргарита Казимировна закурила.
— Вы могли бы все ваши, — у Анны чуть не вырвалось «дурацкие замечания», — все ваши замечания сделать мне после обхода, не в присутствии больных. Послушайте… — Анна на миг запнулась. — Какого черта! Вы должны, обязаны понимать, какую реакцию вызовут у больного ваши безапелляционные…
— Надеюсь, мы можем соблюдать этические нормы в споре, — перебила Анну Спаковская.
— Этические нормы следует соблюдать у постели больного. Вы же впервые видите Гаршина.
— Через мои руки прошло много подобных Гаршиных, и я утверждаю: тут и речи не может быть об оперативном вмешательстве.
— Все же решающее слово за хирургом.
— Хирург вам то же самое скажет. На вещи нужно смотреть реально. Прекраснодушие тут неуместно.
— Неужели вы не понимаете, что операция единственный шанс на спасение. Я настаиваю на консультации хирурга.
— Что ж! Это ваше право. Назначайте на консультацию. Повторяю: Канецкий — а он очень знающий хирург — скажет то же самое.
Разговаривая, Спаковская ни разу не повысила тона, но не отказала себе в удовольствии, уходя, хлопнуть дверью.
Анна уже собиралась домой, когда раздался телефонный звонок. В трубке прозвучал вежливый голос Спаковской:
— Попрошу вас зайти ко мне.
— Хорошо, — Анна, не снимая халата, накинула на плечи жакет.
— Мама, можно? — В дверь заглянул Вовка. — Мам, Надюшка заболела. Я смерил температуру: тридцать восемь и пять.
— Рвоты не было?
— Нет. Только пить просит. А есть не хочет. Я ее в кровать уложил. Правильно?
— Правильно. Иди к Надюшке. Я сейчас.
Анна сняла телефонную трубку и набрала номер.
Голос Спаковской любезно ответил:
— Я вас слушаю.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
