Левиан Чумичев - Васина Поляна
— Как хоть тебя зовут? — спросил я на прощание.
— Мила, — ответила девчоночка.
…А трость свою я упеленал черной изолентой. Вид у ней, конечно, уже не тот, но все равно ходить мне помогает.
ГРОЗНАЯ ДОЛГОРУКОВА
Зовут ее Ольга Васильевна Безрукова, а во дворе Долгоруковой эту тетку дразнят.
Многим жителям нашего двора она насолила: Лесков погреб выкопал под окном — она какую-то комиссию вызвала, на детской площадке ребятишкам качелями пользоваться запрещает, хозяев всех дворовых собак облаяла, белье на веревке сушить не разрешает, ковры хлопать…
Во все дыры эта Долгорукова лезет — она до пенсии комендантом общежития работала.
В нашем дворе не только слесари-электрики живут, есть и кандидаты-доктора наук, директор института, три врача, путешественник, лектор по международным делам и режиссер… Так вот, этих людей мадам Долгорукова старается не трогать; а кто ответить ей не может, тех терроризирует.
…У нашего магазина все время бабенки стоят — луком, морковкой, горохом торгуют, грибами там, ягодами — смотря чему сезон.
Стою я раз в очереди у газетного киоска, что неподалеку от магазина расположился, стою и вижу переполох среди торговок начался:
— Идет! Идет!
— Сама Долгорукова идет!
Кто попроворней, раз-раз, мешочки-стаканчики, помидорчики-огурчики в сумки посовал и наутек.
Но сбежать не все успели.
А тут и она, Ольга Васильевна, выплыла. Хоть в старый плащишко одета и берет на ней довоенной еще поры, вместо сапог — ботинки старомодные, а голос у ней зычно-пронзительный, за версту слышно:
— Опять собрались кулаки-подкулачники! Я вот вас сейчас всех оштрафую-раскулачу! Марш все отсюда! Люди пятилетку в четыре года выполняют, а вы тут…
Столько напора, столько страсти во всем облике Долгоруковой, что мне у киоска страшновато даже стало.
«Грозная баба» — зовет ее Алексей Петрович.
— У меня надысь все бутылки, за два дня собранные, перебила. Орет, аж в ушах гремит. Хотел грядку под чеснок вскопать — не дала. Каки-то, слышь, я устои подрываю. Сама ничё не делает, метлы-веника в руки не берет, а шумит. Был бы грамотный, нашел бы на эту дуру управу.
Живет мадам Долгорукова одна — муж умер, а дочка чуть-чуть подвыросла, сразу из дома укатила. Только через много лет отыскала Ольга Васильевна свою Инку, а у той уже муж и сыну почти два года.
Отпросила она как-то у дочери внука. И кормила она его, и поила, и на качелях качала. Всех встречных-поперечных зазывала посмотреть, какой у нее внук умный.
И меня зазвала.
— У Инки-то он за два года, кроме стишков, ничему говорить не научился. А я его за день… Ну-ка, Сашенька, покажи дяде Леве, как тебя бабуля говорить научила.
Дите подняло на меня невинные глаза и довольно внятно пропищало:
— Общее благосостояние выше личных интересов!
…Инка забрала сына у бабушки. И снова куда-то укатила.
ДАВЛЕНИЕ
Поезд уже тронулся, а в купе нас всего двое — молодящаяся старушка да я.
Хочется спать, и я притихаю на верхней полке.
Она шебуршит целлофаном — платья укрывает и тихонечко постанывает:
— Иванами да Марьями гордится вся страна.
Я все равно засыпаю… Сплю и чувствую, что мне беда грозит. Стараюсь проснуться и не могу. Ясно слышу, как точат нож, — чик-чик. Страшновато как-то, когда — чик-чик.
— Иванами да Марьями гордится вся страна.
Фу, вот она, явь — поезд идет, соседка-старушка на портативной терке морковь укорачивает — чик-чик. Изотрет ее, ложечкой подцепит и, почти не жуя, проглатывает. Проглотит, снова трет:
— Иванами да Марьями…
В целлофановом мешке моркови полно. Этого «чик-чик» надолго хватит. Не уснуть. Я прихватил сигареты и спрыгнул на пол.
— Желудок шалить начал, — пожаловалась старушка. — Теперь вот морковкой лечусь. Острых симптомов, правда, пока нет, но в одном из журналов я прочитала…
Я вышел из купе. Куряки толпились в тамбуре. Спорили о староверах. Мол, откуда и когда эта муть пошла. Рассказал им о Никоне, о реформе его. Про Аввакума сказал.
А спать хотелось. Вернулся в купе. Там все то же: чик-чик.
— Между прочим, как давление меняется, так я чувствую. Если семьсот семьдесят шесть — я прекрасно сплю и ем. Стоит давлению понизиться или повыситься….
— Отменили давление, — вдруг брякнул я.
— То есть как отменили? Ха-ха.
— Вот вам и ха-ха. По всей Свердловской области отменили.
— Быть этого не может. Вы шутите. Это же атмосферное давление, его отменить нельзя.
— Можно. Сейчас все можно. Отменили экспериментально. Только по Свердловской области. С гекто-паскалей начали. Слыхали?
— Слыхала, но… Что-то вы путаете. Странно все это. На вид вы серьезный человек.
Она отложила свою проклятую морковь и выскользнула из купе. Забыла даже двери притворить. На мужиков-куряк насела:
— Товарищи! Со мной какой-то странный человек едет. Говорит, атмосферное давление отменили. Теперь гекто-паскали…
Один из мужиков отрезал:
— Раз отменили, значит, отменили. Он знать должон. Он даже про древних попов знает.
Я забрался на свою полку и уснул.
КОРОВИКИ
Редкий год на Таватуе без стихийных, так сказать, происшествий обходится.
Один раз в конце мая снегу навалило — люди из дома выбраться не могли — отгребали друг друга.
В другой раз такая буря-ураган налетела, что ветром крыши срывало и в лесу деревьев несчетно навалило.
Как-то вода из озера ушла. То ли откачали ее, то ли еще что, только поперло наверх таватуйское дно.
А через пять лет, наоборот, от воды спасу не стало — многие нижние огороды подмыло, и старые могилы, где первооткрыватели Таватуя схоронены, тоже вода раскурочила.
…А в тот год опять оказия: вокруг Таватуя от белых грибов проходу не было. Поначалу-то и ведрами-корзинами, и мешками-рюкзаками их таскали. Все запаслись, кому не лень.
Ясное дело, про этот грибной рай и в городе скоро узнали. «По просьбе трудящихся» в Таватуй даже дополнительные автобусы снаряжать начали.
Быстро поубавилось грибков, а потом и вовсе они редкостью сделались, не верилось даже, что совсем недавно здесь грибное царство процветало.
Грибов не стало, а машины к деревне все прут и прут. И спецавтобусы, и частники, всякие-разные. И все по грибы.
В то лето с деревенской дорогой беда случилась — выбили ее «МАЗы» да «КамАЗы» — на строящийся животноводческий комплекс стройматериалы буровили, вот и разбили дорогу. Рейсовые автобусы только до края деревни ходили, до «Космоса», — это магазин крайний здесь так прозвали.
И вот однажды доковылял я до этого магазина и стал поджидать автобус.
Вскоре группа женщин-грибников появилась, человек в двадцать. Ведра и корзинки у них были почти пустые, и бабы почему-то сердились и ворчали на сарафанистую добродушного вида толстуху:
— Ну, Николаевна, мы тебе такой культпоход не простим.
— «Белых грибов навалом», «белых грибов навалом», — дразнилась джинсовая молодайка. — Меня Вовчик с грибами ждет, родню пригласил…
Толстая Николаевна пучила глаза, оправдывалась:
— Леня-зять цельный рюкзак отсюда припер.
Женщины были явно из одного рабочего коллектива. И, как я понял из разговоров, работали на какой-то фабрике по производству игрушек.
Одна из женщин заступилась за Николаевну:
— А чего вы, бабоньки, хотите! Сами видели — весь лес машинами да мотоциклами изъезжен. Может, и были грибы, да разве против колес они устоят?
А ведь и правда, подумалось, беда с этими владельцами машин. Ну нет чтобы на обочине ее, окаянную, оставить — в лес рулят. А там забуксует машина, тягача-подмогу зовут. Изроют всё вокруг, испохабят. А потом к озеру же едут отмывать свое сокровище.
Моют свои машины городские у старой пристани. Оттуда водовозки с комплекса воду возят, проторили дорогу, вот и повадились частники машины свои там полоскать.
А местное население почти поголовно озерной водой пользуется.
Я сам видел-слышал, как Иван Федорович Зиновьев стыдил городского машиновладельца:
— Я на этой воде и уху, и кашу варю, а ты… Не машину ты, пакостник, моешь, людей травишь.
Объявления у старой пристани вывешивали: «Кто машину здесь мыть будет — морду набьем». Такие «грозные» бумажки долго не держались — то ли срывали их, то ли ветром уносило. Дольше всех охраняла озеро бумага со словами «Воду портить — грешно!».
Ну, ладно, дорасскажу про тот случай, «грибной». С толстой Николаевной изменения случились. Засуетилась она вдруг, забеспокоилась, с товарками-подругами шептаться начала.
Одна сказала ей:
— Да сбегай вон за горушку, и все дела.
— Далеко ведь, а автобус вот-вот… — егозилась Николаевна.
