Левиан Чумичев - Васина Поляна
А она заливается:
— Че Нюська-то подумает! Ой, дайте я на рельсы брошусь. Помереть дайте. Всё одно мне теперь.
Солидный милицейский полковник, почему-то не желающий даже в вагоне расставаться с формой и орденскими колодками, перебил всех советчиков:
— Ну-ко тихо. Успокойтесь, мамаша. Перестаньте реветь, я вам сказал! Слушайте. Приедете в Киров. Сразу к дежурному по станции. Без рева, спокойно все объясните. Он вас отправит обратно. Ясно?
Старушка послушно похлопала мокрыми глазами. Потом вдруг снова взревела:
— А где денег-то возьму! Пензея-то у меня колхозная. 24 рубля 36 копеек пензея. Ой, дайте на рельсы лечь!.. — и снова завыла.
— Сколько стоит билет от Кирова до ее Глазова? — спросил проводницу полковник.
— Рублей семь.
— Вот! — полковник протянул старухе тройку.
Я кинул рубль.
Да и не надо было больше, в кулаке у старухи уже желтели рубли и даже синела одна пятерка.
Старуха нахохлилась, пристроилась на откидном сиденье и замерла.
До самого Кирова сидела недвижно.
А в Кирове я ее свел со ступенек. И хорошо сделал — на втором пути стоял поезд, идущий через Глазов. Поезд уходил через пять минут. Об этом сказали его проводники.
— Садитесь, бабушка, — торопил я старушку.
— Спасибо, сынок, ты ступай, ступай.
— Да садитесь вы, а то опять в историю попадете.
— Да я нечё, кончились истории.
Вместо поезда старушка двинулась навстречу женщине, которая обняла ее, сказала ласково:
— Мама.
— Ребята-то как, Нюська? — поинтересовалась старушка.
— Ладом все, а ты как?
— А я че, я уж по-старушечьи, еле-еле. — Старуха покосилась на меня.
— Кто это? — спросила Нюська.
— Мужик с поезда. Думал, что мне в Глазов надо. Уйдет он счас.
По радио громко сказали: «Скорый поезд «Урал» отправляется от первой платформы». Надо было спешить. Поезд действительно скорый.
ШЕЛ ДОЖДЬ
Облитый дождем, наш автобус подкатил к автовокзалу.
— Стоянка пятнадцать минут, — объявила кондукторша.
Шофер упрятал какие-то свои бумаги за пазуху и припустил бегом через дождь в диспетчерскую.
Напротив автовокзала расположился небольшой базарчик.
За время стоянки можно выйти, поразмяться, покурить, газету купить, в буфет заглянуть, а то и на базар, там кроме картошки всегда семечки есть — и подсолнечные, и тыквенные.
Но сегодня из автобуса никто не вышел. Даже кондукторша осталась — дождь хлещет.
Сидят пассажиры, в окна заглядывают.
Их совсем немного, пассажиров: двое мужиков с женами со свадьбы едут, баба с ведром творога (тоже, между прочим, из автобуса не вышла, хотя вот он, базарчик, совсем рядом), еще три женщины, девчушка безбилетная и я.
Смотрят пассажиры в окна.
И я гляжу.
Прямо перед вокзалом здоровенная лужа образовалась.
И вот, сидючи у окна, увидел я, как в лужу вошли двое слепых.
Старик часто-часто тыкал в лужу алюминиевой палкой, а сухонькая, невесомая старушка как бы являлась его продолжением. Она влепилась в старика крепко-накрепко, навсегда.
Слепой старик исступленно тыкал палкой в лужу и никак не мог из нее выбраться. Только дойдет до края, еще бы шага два-три, а он вдруг повернет, вдруг забурится в почти доколенную глубину.
Не я один, и другие пассажиры наблюдали за странным блужданием слепых. Видели все, а вскочила на ноги безбилетная девчушка.
— Они же слепые! Помочь им надо!
Вообще-то девчушка эта, конечно, с билетом ехала, а я ее про себя так назвал, потому что она посреди дороги к нам в автобус села. Вышла из леса с рюкзаком за спиной, «голоснула», ну, шофер и притормозил. Дождь как раз начинался. Только автобус тронулся, а тут и контролерша в форме появилась.
— Предъявите билетики!
— Я только что вошла, — лепетала девчоночка. — Я еще не успела купить, честное слово…
Контролерша не в настроении, что ли, была:
— Платите штраф! А вам, кондуктор…
— Она действительно только вошла.
Все пассажиры за худышку эту вступились. Особенно здоровенный «свадебный» мужик старался:
— Мы со свадьбы едем, и все четверо подтверждаем, что товарищ только-только вошла.
— При чем тут свадьба-то? — удивилась контролерша.
— А при том, что племянник Пашка, который женился, он тоже в милиции работает.
Контролерша долго еще со «свадебными» ругалась, потом сошла у поста ГАИ. А девчоночка как забилась в уголок, так и молчала всю дорогу.
И теперь вот:
— Они же слепые! Помочь им надо!
Я не знаю, почему она на меня смотрела. «Свадебники» ближе к ней сидели, а она на меня уставилась:
— Помочь им надо!
Оперся я на свою палку, поднялся.
У меня ноги болят, так что я всегда при палке. Она у меня модная-премодная, серебряными нашлепками украшена. И легонькая, удобная.
Когда ноги заболели, я во ВГИКе учился, вот и купили мне эту палку однокашники в подарок, чтоб легче мучиться было. В самой Москве купили, в магазине тростей и зонтов.
Девчушка первой из автобуса выпрыгнула, я вслед за ней под дождь вылез.
Только отошли от автобуса, и тут нас хохот оглушил.
Смеялись трое парней. Они сидели у автобусной станции под навесом и оттуда командовали слепым:
— Налево, прямо, еще прямо… Теперь назад! Назад, вам говорят! Ха-ха-ха-ха!
Особенно Чернявый старался.
Слепые старики блуждали по луже, безропотно повинуясь командам. Привыкли, видно, что им добрые люди всегда помогают, всегда правду говорят, не обманывают.
Ой, нельзя мне мочить ноги. Врачи строго-настрого наказали, что любое охлаждение чревато… Но шагнул я было в лужу.
А девчоночка меня упредила. Ухватила старика за руку, вывела на сухое место.
— Нам бы до базара дойти, — сказала старуха. — Картошка кончилась. Так-то нам Коля носит, Васин друг фронтовой, а нынче…
«Ой, ну где вы, нынешние тимуровцы? Да как же вы, пионеры, эдакое допускаете?» Подумал так, а сам приговариваю:
— Идемте, идемте, дядя Вася. Я вас до базара провожу.
Похромал я было с ними к базару, да вдруг очухался: она-то где?
Девчушка подходила к парням.
Они сидели на скамейке, покуривали, ухмылялись. Лет им по восемнадцать-двадцать. Здоровые акселераты. Особенно который в середине сидел. Чернявый, горбоносый, красивый.
К нему-то подошла девчушка и шлепнула по щеке.
— Какие же вы паршивцы! — сказала.
Парни вскочили, пошли на нее.
Она ссутулилась, голову руками закрыла.
— Погодите здесь! — крикнул я слепым и метнулся к скамейке.
— Бакланы! — орал я.
Вообще-то я с палкой метров семьдесят-восемьдесят пройти могу. Потом отдыхать приходится. А тут…
Мигом я у скамейки очутился. С ходу палкой Чернявому по башке заехал. Второго тоже долбануть успел. Конец палки у меня вдребезги разлетелся…
Парни были, видно, те еще. Стали подступать ко мне.
Девчоночка рядом стояла, очухалась:
— Бессовестные! Над калеками издеваетесь, инвалида обидеть хотите!
Ну, чудачка! На нее шли — она молчала, руками закрывалась, а за меня теперь заступается.
Шумел дождь, парни надвигались.
Были бы ноги здоровые, ей-богу, убежал бы я от этих гадов.
Душа у меня в пятки от страха унырнула. Каялся уж — зачем мне эти приключения? Палкой-то по башке зачем? Ну, пристыдил бы, усовестил… Но тогда бы они девчушку обидели. Точно бы — обидели.
Мне как-то Зелененко Евграф Борисович рассказывал… Обступили его такие же вот трое лихачей. Он на скамейке сидел, отдыхал. А они привязались. Давай над фронтовыми наградами его изгаляться. Одну медаль оторвали. А Борисович совсем-совсем больной, беззащитный, значит. Рассказывал, плакал. Всю войну прошел, не ревел, а про подонков рассказывал — слезы ручьем текли.
Тех тоже трое было, пьяные.
Может быть, те же и есть? Хотя эти вроде бы трезвые. А впрочем, все подонки друг на друга походят.
Они подошли ко мне вплотную.
И тут она втиснулась между нами.
— Прочь! Прочь, паршивцы!
Чернявый поверх наших голов глянул, процедил:
— Атас!
И они, обматерив нас, исчезли за углом автовокзала.
А от автобуса к нам на помощь бежали «свадебные» мужики.
…Не знаю, что это были за парни. Внешне — обыкновенные ребята, модные, длинноволосые. Не знаю, почему они были такими злыми, жестокими. Но они были.
И была рядом худенькая, неприметная девчоночка. И то, что я встретил ее, дорого мне. Очень дорого!
Как только парни исчезли, она завсхлипывала.
Кто-то проводил слепых на базар, кто-то из женщин подхватил плачущую девчушку и отвел к автобусу.
Она опять забилась в уголок.
Вышла у «Зари», в районе Уралмаша.
— Как хоть тебя зовут? — спросил я на прощание.
— Мила, — ответила девчоночка.
