Давид Константиновский - Яконур
Карп составлял протокол, парень отвечал на его вопросы; Юра отошел в сторону и делал вид, что к нему все это не имеет отношения. Женщины зло говорили:
— Всю жись на работе да на работе, неделю света не видишь…
— Воздухом подышать поехали! Будем знать, что воздухом подышать нельзя!
Карп спросил, есть ли еще сети.
— Утопили вчера, — сказал издали Юра.
Теперь нужны были подписи. Юра не хотел взять ручку, Карп начал настаивать; женщины разом вскрикнули:
— Мы вас не торопили!..
Карп их понимал… Но откуда уж столько-то в женщинах злости?
Юра все же подписал. Карп взял у него протокол и протянул парню.
Вдруг Юра, глянув на свою подпись, схватил лист, быстро смял его — и в рот.
Карп растерялся… У Юры только кадык двинулся вверх — вниз.
— Ладно, — сказал Карп, — пусть будет без вашей подписи.
Опять присел на камень.
Новый протокол…
Будет о чем рассказать в инспекции.
Юра кричал:
— Да он на ногах не стоит!.. Я за это деньги платил, в столовой вместо гуляша котлету брал!.. На вас власть не кончается!..
Кинулся к сети с ножом… Парень его придерживал.
Карп составлял свой протокол. Он знал и то, что дальше будет…
Спросил, кто подпишет. Парень взял лист, расписался.
Карп обернулся к Юре. Юра скривил рот. Вот оно…
Юра заговорил тихо, плаксиво:
— Ведь вы тоже можете в тяжелом положении оказаться, неужто я бы вас не выручил… Можете вы понять человека…
Карп знал это все…
Стоял перед Юрой с протоколом в руке. Теперь Юра обращался ко всем:
— Да я что, разве драться лезу? Года уж мои для драки прошли. Я, видите, человек женатый…
Знал Карп все это… сперва угрозы… потом про совесть… и дальше к жалобным уговорам… знал он эту натуру. Хорошо был с ней знаком… И не чужая была она ему! Да… И оттого еще сильнее была она ему неприятна… была ненавистна… унижала и его… тягостно ему становилось.
Положил протокол в планшет.
Надо бы сфотографировать всех четверых, вместо Юриной подписи. Потом ведь отказываться будет… это Карп тоже наперед знал.
Рыба тут же лежала и сети. Все вместе получится.
Влез в свою лодку, достал фотоаппарат.
Увидел: женщина, та, что помоложе, побежала к нему.
Карп остановился.
Женщина повернулась; задрала подол.
— Фотографируй! — крикнула. — Одну возьми себе, спать не будешь!
Карп схватил весло и оттолкнулся от берега.
Юра стоял, опустив руки…
* * *Яков Фомич подошел к киоску.
Высмотрел то, что было ему нужно; порылся в карманах, достал монету.
Купил ученическую тетрадь за две копейки.
Взял ее обеими руками; надавил большими пальцами, крутанул указательным — резко свернул вдвое; держа в одной руке, другой провел по сгибу.
Усмехнулся: новый импульс в нейронах! И специфический белок…
Сунул тетрадь в карман брюк. Двинулся к автобусной остановке.
* * *«Вам известна, товарищи читатели, позиция профессора Савчука. Хочет того или нет т. Савчук, из его выкриков „Яконур в опасности!“ следует вывод: давайте оградим Прияконурье от стука топоров комсомольских энтузиастов, оставим природу Яконура — священной и первозданной… И такие слова говорятся в двадцатом столетии, когда в стране гудит набатом призыв — выполним грандиозные замыслы по развитию экономики! А это значит — новые города, заводы, комбинаты. Это разбуженные тайга и степь…»
Стол Ревякина был перед окном — как у всех.
И в окне — Яконур. Как у всех.
Была, как у всех, и карта — голубая яконурская капля. Да Яконур и сам был здесь; он наполнял собой лабораторию; он плескался в ней, — комната плыла в пространстве, целиком погруженная в мелко раздробленные яркие блики, отражающиеся от поверхности воды, они светились повсюду, живые яконурские волны. Озеро и лаборатория были как сообщающиеся сосуды. Они сообщались через окно.
Ревякин отложил газету.
Снова, в который раз, та же мысль: вот оно каково, брат, — жить в переломное время. Читаешь про другие, прежние переломные эпохи, — интересно, завидуешь. А своя, случается, озадачивает? Ну что ж, это не читать, это — жить! Прежнее, конечно, уже детально разобрано, понято, объяснено, описано… когда наступила пора ясности и трезвости. Тогда отчего же не судить в тишине поступки тех, кому приходилось с ходу, сгоряча, в споре, в борьбе решать для себя вопросы, которые раньше либо не существовали, либо, может, легко откладывались… Вот тебе и выпало быть действующим лицом. Действуй же!
Стал читать дальше.
«Нужно только приветствовать подвиг строителей Усть-Каракана, которые в невероятно трудных условиях продолжают возводить стены города и цехи комбината. Руководство комбината, партийная и комсомольская организации сочли необходимым ответить в печати профессору Савчуку, Ниже печатается открытое письмо к Савчуку, подписанное от имени молодежи комбината руководителями Усть-Караканского комсомола…»
Перегнул газетный лист. От него еще шел дух типографской краски.
В самом деле! Отношения людей и природы…
Вопрос не менее важный, чем самые существенные виды отношений между людьми.
Переломные эпохи всегда требовали многого.
Исследований… жизней…
«На что нацелены Ваши утверждения? Зачем они? Помочь комбинату? Или настоять на том, чтобы демонтировать комбинат, лишив народное хозяйство продукции, так необходимой в наше время? Мы не говорим, что запроектированные сооружения идеальны. Тут мы согласны с Вами. Но мы не думаем, что многотысячный коллектив ученых, создавших совместно с инженерами, техниками, рабочими космические корабли, электронные счетные машины, получивших новые породы животных и новые сорта плодов, побеждающих смерть и переделывающих природу, не справится и с этой задачей…»
Звонок, Ревякин снял трубку; Кемирчек спросил, будет ли он у себя, и сказал, что зайдет.
Дочитывал статью.
«Правительство доверило ученым Сибири принять активное участие в развитии Прияконурья, и нам думается, что Вам следовало бы идти не по пути запугивания и дезориентации общественного мнения, а включиться в работу по выдаче рекомендаций в направлении очистки промстоков. Если мы все возьмемся дружно и целенаправленно за решение этой проблемы — мы ее решим, и комбинат еще больше украсит берега озера. Красота в созидании, а не в девственном состоянии природы. По поручению комсомольской организации Усть-Караканского комбината…» Подписи.
Свернул газету. Посмотрел конверт на свет; вытянул письмо.
«Ув. тов. Савчук! Посылаю Вам нашу газету, на страницах которой опубликована статья, являющаяся ответом на Вашу позицию в отношении комбината. Думаю, что Вам, после ознакомления со статьей, следует быть на комбинате и рассказать молодежи и комсомольцам, да и нам, старикам, о своих опасениях за судьбу Яконура. Прошу сообщить, когда Вас можно ждать. Директор Усть-Караканского комбината — Шатохин».
Еще раз посмотрел конверт на свет; больше ничего. Открыл ящик стола, сложил туда письмо и газету.
Что еще за последние две недели?..
Ревякин захлопнул ящик стола. Выпрямился. Положил руку на телефонную трубку.
Вот он сидит за столом в своей лаборатории. Его большая красная рука — на телефонной трубке, сейчас он снимет трубку, будет звонить. Все решено. Все, что он будет говорить, обдумано. Он позвонит и скажет.
Его лицо: неправильные черты, все крупное — нос, рот, скулы; красная грубая кожа, изъеденная оспой. Большие красные уши. И маленькие, глубоко посаженные глаза. Одет небрежно. Производит впечатление человека сильного и замкнутого; и то, и другое верно. Когда он наберет номер и заговорит, вы услышите тихий, глухой голос; это, возможно, покажется неожиданным; но слова будут точные, формулировки определенные, логические построения — жесткие, законченные.
Он работал в Москве возчиком, а потом стал механиком в крупном гараже; его трудовая биография шла за его временем. Затем, в продолжение той же естественной последовательности, — рабфак. К началу войны у Ревякина был диплом географа. Он вернулся, да еще и с собственными руками и ногами; ему удалось сохранить привязанность сокурсницы; шло послевоенное время с его трудностями, но они уже были вместе.
Когда возникла проблема Яконура, обратились к доценту Ревякину. Он возглавил экспедицию, затем вторую, третью. Участвовал в подготовке материалов для правительства — охрана природы, рациональное использование ресурсов. Так и втянулся… И когда Савчук предложил ему уехать на Яконур, естественно было дать согласие.
Он считался специалистом прежде всего в том, что связано с методологией, техникой, математическим аппаратом. Любил сложности. Самые сложные и потому любимые проблемы охотно обсуждал с коллегами. При этом — качество, не всегда встречающееся, — к чужим взглядам относился очень терпимо.
