Давид Константиновский - Есть ли у человека корень
Обзор книги Давид Константиновский - Есть ли у человека корень
Давид Константиновский
Есть ли у человека корень
Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»От инженера Иванова ушла жена. Ушла, уехала в другой город. Через полгода Иванову удалось заполучить сына на зимние каникулы. Был Иванов тридцати пяти лет, крупный, черноволосый, с ясными серыми глазами, щекастый, как ребенок. Работу свою он знал и любил ее за то, что она ему давалась. Он быстро вырос, изведал вкус власти и принятия крупных решений, и ему доставляло удовольствие раздумывать о том, какой путь открыт перед ним. Природная рассудительность и инженерская привычка к анализу сделали его человеком уравновешенным, уверенным в прочности мира и в том, что жизнь устроена скорее просто, чем сложно. Порою его удивляли чьи-то поступки, сомнения, радости и огорчения; порою он удивлял нас своими бесстрастными суждениями; во всех случаях он искренне оставался при своем мнении. Все привыкли к этому; в конце концов, приходили к нему за техническими решениями, а не за житейскими советами. Умел он глянуть через очки так четко, коротко, чуть прищурившись, с едва намеченной улыбочкой, что становилось не по себе от этого проницательного, враз прочитывающего вас взгляда, и то мгновение, которое он длился, лицо Иванова казалось неподвижным. А мог бросить очки на стол, потянуться, заложить ногу за ногу и улыбнуться так, что на щеках появлялись ямочки. Но это давно уже никого не обманывало. Никто и не удивился, когда жена ушла от пего.
Сына Иванов привез рано, еще в двадцатых числах. Ходил за мальчиком по дому, отмечая, как узнает он квартиру. Сын вытянулся, похудел и побледнел; заглядывая ему в лицо, Иванов то принимался искать в нем черты жены, то воображал его, первоклассника, за партой; Иванову было и сладко, и грустно. На кухне ему влетело за погубленные цветы:
— Папа, ну неужели так трудно полить цветочек?
Иванов смутился.
— Папа, ты же знаешь, как мама любит эти цветы!
Сын говорил огорченно и деловито.
— Ну что с тобой поделать, папа!
Иванов рассмеялся, и детские ямочки появились на его розовых щеках.
А потом зазвонил телефон. Иванов снял трубку, продолжая смеяться; затем враз стал серьезен:
— Когда? Сколько? Где? Кто пострадал?
Сын взял его за руку:
— Папа, папа! Я во двор, к ребятам, ладно?
Иванов кивнул ему, помог одной рукой надеть пальто, а другой прижимал трубку, выслушивал детали.
— Ясно, — сказал он, — Сейчас буду.
Распахнув окно, Иванов позвал сына. Мальчик поднял к нему голову, победно взмахнул над головой каким-то прутиком и вприпрыжку помчался к двери подъезда.
Иванов уже проверял свои карманы: пропуск… ручка… удостоверение по технике безопасности…
— Сын, — сказал он доверительно, — я должен ехать на работу. К вечеру вернусь. Будь тут молодцом. Договорились?
— Ладно, папа, — торопливо ответил мальчик. Он был занят другим. — Смотри!
Иванов не видел ничего особенного в сухом ощипанном прутике.
— Я посажу его, и он вырастет!
Мальчик воткнул прут в цветочный горшок, примял землю.
— Хорошо, — сказал Иванов за недостатком времени. — Я поехал.
У инженера Петрова жены не было вовсе. Сначала война, а потом привезенные с нее заботы мешали Петрову. Молчун, скептик, он холодно взирал на мир маленьким голубыми глазами. Новичков пугали его худоба, желтизна его лица, отсутствие жестикуляции. Никто никогда не видел, чтобы он сделал шаг навстречу собеседнику, — скажем, улыбнулся или смягчил интонации. И потому вам начинало казаться, будто вы имеете дело с говорящей машиной. К тому же, подавляющей своей квалификацией. И тут вас могло выручить только чутье. Если вы принимали эту игру и пытались тоже показать себя машиной, то вскоре обнаруживали, что стоите за кульманом в другом отделе. Если же интуиция подсказывала вам открыть Петрову человеческие качества, — вы могли считать, что судьба ваша устроена. Я встречал у Петрова конструкторов, полностью; живших по его советам. Да и мне случалось обращаться к нашему старику в трудную минуту…
Иванов пришел к нему зеленым инженером. Старик вырастил его и сделал ближайшим своим помощником. Бывало, старик ложился в больницу на полгода и доверял Иванову все технические задачи. С людьми у Иванова получалось хуже, и старику приходилось принимать сотрудников в палате. Иванов давно мог бы получить собственный отдел, да старик его придерживал. Из-за этого у них уже начали портиться отношения. Как обычно бывает, пошли разговоры, что Петров не дает расти своим сотрудникам.
Авария произошла по вине старика. Получилось так, что испытания закончились взрывом. Пострадал ли кто-нибудь? Спасибо железобетонным блокам, никто не пострадал. Кроме Петрова: ему грозило снятие с работы.
Вечером Иванов купал сына и пытался объяснить ему, почему прутик не вырастет. Сын не принимал его объяснений, а Иванов не мог понять, что это за невосприимчивость к логике.
— Ты только посмотри, папа! Он ведь уже подрос. А вырастет еще больше. Вот увидишь!
— Я видел. Как это он вырос, если он не мог вырасти!
— Да ведь я поливал его! Он там растет, как цветочек!
— Поливать мало.
— Папа, я его твоей линейкой померил! Правда-правда! Он вырос. Помнишь, какой он маленький был?
Иванов устал и вымок, и было уже поздно, и голова у него была занята аварией; он завернул малыша в махровую простыню, вытер порозовевшее личико и заглянул в глаза сына. Объяснять из биологии то, что он сам едва помнил? Иванов поднял сына и прижал его к груди.
— Эта палочка не может вырасти, потому что у нее нет корня.
Иванов опустил мальчика на постель, укрыл.
— Понимаешь, сын?
Мальчик вздохнул. Иванов присел на край постели. Мальчик вздохнул еще раз, — глубоко, прерывисто.
— Что с тобой?
— Ничего, папа. Ты посидишь у меня?
— Конечно.
Сын закрыл глаза. Иванов решил, что он заснул.
— Ты здесь? — спросил мальчик, не раскрывая глаз.
— Да. Я здесь.
— Папа, а разве у всех корень? У цветов, у деревьев?
— Обязательно. У каждого цветка, у каждой травинки. И у каждого дерева есть корень.
Сын опять вздохнул.
Потом Иванов увидел, как сын высунул язычок и облизал губы.
— Папа, а у человека есть корень?
Иванов провел рукой по лицу.
— Нет, — сказал он, — у человека нет корня.
Затем, оправившись от неожиданностей, спохватился:
— Хотя, знаешь, в общем-то есть…
— А какой у человека корень? Как у дерева?
Иванов был в затруднении.
— Ну, вот дерево через корень питается, водичку пьет. И мы ведь с тобой тоже…
— Значит, у человека корень в животе?
Иванов опешил.
— Нет… Не думаю. Может, в сердце?
— А почему — в сердце?
— Ну… Оно все-таки самое важное. Вот послушай, как оно у тебя бьется. И ведь так все время, без отдыха.
— И когда я сплю?
— И когда спишь.
— Здорово…. Значит, корень у человека — это сердце?
— Возможно. А может быть, корень для человека — это родители. Как ты думаешь?
Иванов надеялся, что мальчик опит.
— Папа с мамой, да?
— Да, сын, мама с папой…
— Ну, а еще, папа? Рассказывай. Ну, пожалуйста.
— Или, вообще, люди, которые нас растили, нам помогали. Спишь?
— Нет, не сплю. Ты говори, я слушаю.
— А может, это место, где человек родился.
— Родина?
— Да. А еще, может быть, это дети.
— Как я?
— Конечно. Вот ты — мой корень. Самый главный.
— Значит, я твой маленький корень.
— А вырастешь — будешь мой большой корень. Корни вырастают и становятся больше самих деревьев… Да, дети, конечно. И люди, которым мы помогаем. О ком заботимся. Спишь?
Ответа не было. Иванов наклонился к сыну, чтобы услышать его дыхание, и замер так, над его лицом, закрыв глаза, сжав губы. Затем поднялся, проверил краны, выключил везде свет и лег.
Инженер Сидоров был главным конструктором. Седые волосы он постригал ежиком, хранил спортивную фигуру, держался просто, решения принимал с ходу. Обремененный большим хозяйством и множеством обязанностей, он привык руководствоваться простыми рациональными соображениями.
Два дня работала специальная комиссия. На третий день, сверившись с записью в календаре, главный вызвал Иванова. Едва усадив его, Сидоров заявил:
— Ну что ж, сероглазый юноша? Пробил твой час. Принимай отдел!
— Какой отдел?
— Да свой, какой же еще?
— А Петров?
Сидоров посмотрел на часы.
— Петрова, юноша, я знаю с войны. Мы вместе начинали тут работать. Но я ничего не могу поделать! Никаких обстоятельств в его пользу.
— Так. Ну, а то, что он — наш ветеран, и все его заслуги — это не в счет?
