Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
— Нехорошие эти новости, Ванек, нехорошие.
— Как так? — Ваня поставил блюдце на стол и посмотрел на дядю с удивлением.
— А так: мельница эта — Сычева Семена Трофимовича. Во-от. А мост строил он же. Взял подряд от сельсовета и по договору построил. На эти деньги можно два моста сделать, а он всю смету на мосты заграбастал… Вот тебе и новости, Ванек. Плохие это новости. Чего ж было о них и писать. У тебя там своих делов много.
— А я и не подумал… вот так Сыче-ев… — сказал Ваня, потупившись.
— Думай не думай, а так оно идет. А что дальше, Ванек?
— Скоро, дядя, должны быть большие перемены.
— Что же еще менять?
— Наступление на нэп будет.
— Это что же: опять хлеб отбирать будут? Как продналог?
Ваня отрицательно покачал головой, потягивая чай, и ответил:
— Если так дальше идти, то снова вернемся к капитализму и…
— Это — к царю?!
— Логически рассуждая, может быть, и к царю.
— Как это «логически»?
Ваня засмеялся, дядя — тоже. Ребятишки, полагая, что и им позволено, прыснули, отклонившись от стола; а у меньшого, семилетнего Сереньки, чай пошел носом. Гость понял, что речь его стала в чем-то непохожа на паховскую, и он, улыбаясь, объяснил:
— Логически — значит мыслить последовательно… Понимаешь? Вот, скажем, если так пойдет и дальше, то сначала возродится кулак и торгаш, потом помещик, потом фабрикант и, наконец, — царь.
— Ага! Понял, понял! Не-ет, пожалуй, так не надо. — Дядя закурил новую трубку, пыхнул дымком, затянулся и затеребил бородку. — Не-ет! Логогически не надо. Сычев уже логогически мельницу паровую состряпал. Землицу прибирает к рукам… Матвей Сорокин у него в батраках ходит…
— Матвей? — спросил Ваня, привстав.
— А то кто же? Матвей… С Андреем Михайловичем у Сычева дружба завелась и… водочка.
— Об этом слыхал, — сказал Ваня, снова присев за стол.
Ваня понимал, что дядя играет словом «логически», шутит без смеха и одновременно высказывает свои думы. Хитрый дядька! Он уже давно думал обо всем этом и о том, как дальше будет.
Тетя незаметно, одними глазами, выпроводила из-за стола многочисленное и дружное семейство. Остались, сидя друг против друга, дядя и племянник.
— Слух был, Ваня, будто Андрея Михайловича на волкоме разбирали: дескать, не полагается с кулаками партейному человеку водку пить.
— Ну и что же ему?
— Вроде упредили. И записали, говорят, так: нитнюдь, дескать, не пить.
Ваня задумался. Почему-то стало грустно. Дядя заметил это и утешительно сказал:
— Раз волко́м сказал, то должон не пить.
Они немного помолчали и вновь стали обсуждать деревенские новости. Просидели за полночь, беседуя тихо и радуясь встрече. Уходя спать, дядя Степан сказал:
— А что насчет колхозов говоришь, то, пожалуй, правильно. Раз, говоришь, Ленин сказал «неминуемо», то, значит, правильно… Ленин — всегда правильно. Это уж я знаю — поверь. Я, брат ты мой, Ленина нутрем чую, хоть и не логически. — При этом последнее слово он произнес правильно и серьезно, без шутки.
Дружное семейство из восьми человек уже спало по разным местам, от пола и до печки.
Ваня долго лежал с открытыми глазами.
А утром он пошел к Андрею Михайловичу. Тот все так же жил одиноким. Правда, изба подновленная, выбеленная, вновь перекрытая, но сарайчиков уже не было — вокруг пусто. Видно, хозяйством не занимается. Да и какое хозяйство можно вести председателю сельсовета, не имеющему семьи? Даже ел он урывками, иногда и у чужих людей. Где там до хозяйства!
Андрей Михайлович встретил Ваню в дверях и стал его мять в своих могучих руках, приговаривая:
— А ну, как ты поплотнел? А ну, мускулы!.. От ты какой прочный! — После этого он скороговоркой, непохоже на него, проговорил: — Посиди чуточку. Я сбегаю. — И выскочил из избы. Через несколько минут вернулся с бутылкой водки и сказал, ставя посудину на стол: — Ради встречи!
Ваня не хотел обижать его и поэтому отпил два глотка, отодвинул стакан, оправдываясь:
— Почти непьющий. Только в торжественные праздники.
Андрей Михайлович просил его, настаивал и наконец, видя безуспешность своих хлопот, выпил полный стакан.
— Ну, будем живы! За встречу! — Он понюхал хлеб, закусил и только после этого поднял глаза на собеседника. Казалось, он был обижен и в то же время смущен чем-то.
Ваня задал вопрос:
— Какие новости на селе?
— Как тебе сказать… Хлебозаготовки — досрочно. Оставалось кое за кем, но «хвост» ликвидировал: помог Семен Трофимович Сычев. Он потом сам соберет с них… Ну, с налогом думаю в этом году управиться досрочно: народ меня знает, поддержит. Еще что?.. Кооператив богатеет — новый магазин построили. Избу-читальню выстроили новенькую. Ты пойди-ка, глянь: столы, читальня, для библиотеки отдельная комната, для самодеятельности — отдельная. Поди, поди, глянь! — самодовольно говорил Андрей Михайлович.
— Читаешь в читальне-то?
— Я? — недоумевающе переспросил Андрей.
— Да, ты. Что прочитал в этом году?
— Гм… Кодекс законов — назубок… А больше мне и нечего. Мое дело — руководить народом. Соблюдать законы.
— А главный закон Ленина знаешь?
— То есть какой?
— «Учиться, учиться и учиться»!
Андрей промолчал и с удивлением смотрел на Крючкова. А тот повторил:
— Учиться! Еще раз — учиться! И еще разучиться!
— Это ты — к чему, Ваня? — сурово спросил Андрей.
— Андрей Михайлович! — горячо воскликнул Ваня. — Стоишь на месте. Борьба приближается, а ты стоишь… Сычевы идут вперед, а ты стоишь. Обгоняют!
— И этот — учить, — проговорил Андрей, нахмурившись.
Наступило неловкое молчание. Андрей посмотрел на часы.
— Спешишь? — спросил Ваня.
— Уже опоздал, — ответил тот.
Они встали из-за стола и вышли на улицу.
— Заходи, — сказал Андрей, прощаясь.
Ваня смотрел на него молча, удивленно. А он пошел, понурив голову, слегка ссутулившись. И вдруг Ване стало не по себе — к горлу подступил ком, заныло внутри… Вот он, его и Федора первый учитель, повернулся и уходит. Уходит сильный человек, сильный, старший товарищ, первый большевик в Паховке. Уходит, не желая разговаривать. Хотелось крикнуть, остановить. Но что поделаешь, если не хочет разговаривать!
Ваня медленно пошел к избе Земляковых, к Зине.
…Зинаида жила одна. Сначала, когда она осталась без Федора и Миши, кое-как обрабатывала надел, сдавая исполу, ходила по людям полоть подсолнухи и просо. Потом поступила уборщицей в новую избу-читальню. Там она и пристрастилась к чтению.
Часто книга входит в жизнь человека незаметно, а у Зинаиды это произошло очень заметно. Бывает, живет в деревне девушка и кажется она всем обыкновенной девчуркой. Но вдруг, в один прекрасный день, все увидят: э! да она вон какая! Надела новую кофту — и уже красавица. А раньше девчонкой считали. Что-то похожее случилось и с Зинаидой: уборщица избы-читальни стала заведующей библиотекой. Будто новый человек появился за какие-то полтора-два года.
Заметил другую Зинаиду и Андрей Михайлович. Зашел он как-то в избу-читальню днем, когда посетителей бывает мало или совсем не бывает. Дверь была открыта. Он стал на пороге, осматриваясь вокруг, и не узнал избы-читальни — чистота, опрятность, на окнах кружевные занавески, лампы начищены до зеркального блеска; слева табличка — «У нас не курят». А у шкафа Зинаида просматривала книгу. Она стояла к нему вполоборота. Андрей видел у нее на шее пушок, нежный и густой.
— Что же стали? Заходите, Андрей Михайлович. Давненько вы у нас не бывали.
— Дела. Дела, Зина, — ответил он, войдя.
— То-то вот и оно. Дела-то разные бывают.
— Это как понимать?
— Так и понимать: разные дела. — Она вновь повернулась к шкафу и стала отыскивать какую-то книгу. Потом взяла ее и подошла к Андрею, говоря: — Изба-читальня для председателя — тоже «дела». Зашли бы, — сказала она, чуть смутившись, — побыли бы вечером, посмотрели бы, как мы тут… Книг у нас не хватает. — И вдруг смело, прямо глядя в глаза: — Книг не хватает, а вы денег не даете расходовать.
— Смета. Ничего не попишешь. И ничего не придумаешь.
— Сама смотрела: по смете не израсходовали.
— Ну? Тогда можно. Ты зайди-ка в сельсовет, подумаем там.
Зинаида ответила благодарной улыбкой.
«А брови какие! — подумал Андрей. — Она совсем-совсем другая».
— Что это вы, Андрей Михайлович, так на меня смотрите? — спросила она неловко.
— Вот… смотрю и… — Он не договорил, но глаз с нее не сводил. — Давно смотрю, — невольно соврал он.
Зинаида, отвернувшись в смущении, сказала:
— Ну вас! Нехорошо так.
И зачастил председатель сельсовета в избу-читальню. Вечером, после закрытия читальни, они вдвоем тихо шли по улице домой. «А чего тут особенного, — говорили на селе. — Он еще молодой вдовец, при должности, она — куда там! Да и года не особо велики: подумаешь, двадцать три! Это раньше — плохо, двадцать три девке, а теперь того… Куда там!»
