Николай Серов - Комбат
«Проняло, кажется», — облегченно подумал Тарасов.
— Не совсем гладко все вышло, — пояснил комиссар. — Сенин не разобрался, в чем дело, крикнул: — «Финны!» К оружию пополз. Насилушку угомонили…
— Я думаю, господин полковник поймет их? — не извиняясь, но и без той мстительности, которая при прошлом разговоре непременно бы вырвалась у него, спросил Тарасов пленного.
— Я понимаю, — без зла в голосе ответил пленный. Что бы там ни было, но это уже была покладистость, и комбат втайне обрадовался.
— Садитесь, господин полковник, — движением руки пригласил он.
— Ничего, постою.
Чуткость комбата была обострена до предела, и он тотчас понял, что за этой холодностью ответа крылось. Полковник не хотел принимать добра от него, думая, что за этим скрывается желание размягчить его, а потом все-таки добиться того, что не удалось при первом допросе.
— Я не собираюсь допрашивать вас снова, господин полковник, — откровенно сказал он. — Дело совсем в другом.
Полковник удивленно посмотрел на всех и сел к столу. Сел и Тарасов с комиссаром.
— Кривить душой, господин полковник, сейчас нельзя. Это первое мое условие разговора, — спокойно, не быстро произнося слова, начал Тарасов, глядя в лицо пленному.
Полковник не отвел взгляда. Слушал и смотрел внимательно.
— Вы видели, в каком положении наши раненые? У нас нет медикаментов, и не трудно понять, чем это раненым грозит. Не так ли?
— Это я видел и понял.
— Мы хотим, чтобы вы, господин полковник, обратились к своим и сказали им, чтобы они пропустили наших раненых за линию фронта. У нас есть один танк с горючим и сани для двадцати пяти человек. Подумайте также, что если будете упорствовать, я просто не смогу гарантировать вашу безопасность. Каждого за руку не удержишь. Можно только своими делами расположить к себе людей. — Последние фразы были произнесены решительно и твердо.
Пленный откинулся на стуле и замер. Он не говорил «нет», но он не говорил и «да». По лицу его, замкнувшемуся вновь, трудно было понять, что он думает. Боясь получить отказ, комиссар не выдержал и сказал:
— Господин полковник, давайте считать это переговорами вашего и нашего народов.
Полковник быстро посмотрел на комиссара и спросил:
— Если я вас правильно понял, вы, не веря мне, верите в честь и гуманность моего народа? Это ваша последняя надежда сейчас. Так я понял?
— Да, так, — подтвердил комиссар.
— Я не могу переварить все это сразу, — проговорил полковник и пошевелил руками, показывая, какая у него сумятица в голове.
— Подумайте, господин полковник, — уже радуясь, что хоть этого удалось добиться, проговорил Тарасов и посмотрел на комиссара. Комиссар взглядом ободрил его: хорошо, Коля, хорошо!
Полковник прикрыл глаза и долго молчал. Тарасов не выдержал, заходил по подвалу.
— Ваши гарантии? — наконец проговорил полковник, оставаясь в той же позе, только чуть-чуть приоткрыл глаза.
— Как? — враз остановившись и повернувшись к пленному, изумился Тарасов. — Речь идет о жизни моих товарищей и, как я уже сказал, вашей. А вы с нас же требуете гарантий? Чем вы можете гарантировать жизнь наших людей?
— Успокойся, Коля, — вмешался комиссар. — Господин полковник, очевидно, еще не вполне поверил нам н думает, что мы собираемся воспользоваться пропуском раненых еще для каких-то целей. А может, ему кажется, что все это и затевается с целью организовать прорыв, вылазку или еще что-то в этом роде? Вы боитесь этого, господин полковник?
— Да, — ответил полковник.
— Но мы не вы, черт вас возьми! — оскорбленный невероятной чудовищностью такого подозрения, закричал Тарасов. — Мы не ходим в атаки за спинами женщин и детей, не стреляем в раненых, не торгуем чужими жизнями, не…
— Коля, Коля! — быстро встав и подойдя к нему, перебил комиссар и, положив на плечо руку, попросил:
— Успокойся.
Тарасов понял, что накалять вновь отношения было нельзя, и замолчал.
— Вы должны понять и это, — сев снова, обратился комиссар к пленному. — К вам лично такие претензии, может, напрасны, но вы воюете вместе с фашистами, а они это делают. От этого никуда не уйдешь. Какие ваши условия, господин полковник?
— В танке должен быть один водитель, я сам проверю, что на санях действительно раненые, и мне должна быть представлена возможность проводить сани до линии вашей обороны, чтобы я мог предупредить своих, если вы пойдете на обман.
Со здоровенной кучей снега на шапке в подвал вошел Перепелкин. Сам он, видать, отряхнулся, а о шапке забыл. Увидя, что все повернулись к нему, Перепелкин доложил:
— Место для переговоров выбрано, товарищ старший лейтенант.
— Хорошо. Подожди.
— Есть!
Полковник пристально, изучающе поглядывал то на Перепелкина, то на комбата, то на комиссара. Потом удивленно спросил:
— Так вы заранее были уверены, что я соглашусь?
— Не-ет! Мы сначала колебались. Риск для нас может обернуться таким горем, что прощения себе не будет. Но нам показалось, что вы сами уж кое о чем начали думать, кое в чем сомневаться, кое-что трезво оценивать.
— Вы действительно откровенны, — сказал он. — В таком случае я согласен. Но что я должен сказать?
— Вы будете обращаться к своим, и вам лучше знать, как это сделать.
Собрались быстро, но оказалось, что куда-то пропал Миша. Комбат разозлился и хотел уж идти без него, хотя каждый человек был дорог (наши отошли, и была опасность напороться на противника, надо было иметь с собой побольше людей), как запыхавшийся ординарец влетел в подвал.
— Фу-у! Успел, — обрадованно проговорил он.
В руках у него был хотя и неуклюжий, из черной жести, но рупор.
«Ишь ты, сообразителен!» — с удовольствием подумал Тарасов.
…Впереди и по бокам двигались разведчики. Никто не попался им на пути. Перепелкин привел их на вершину сопки, пояснил:
— Там они. Близко подбирался. Кто дежурит, а кто у огня греется.
Один бок противоположной сопки был различим более ясно — в этом месте за нею жгли костры. Светлота то вспархивала выше, то приседала на лесистый склон. Костры шуровали старательно. Полковник весь вытянулся в ту сторону.
— Пора, господин полковник, — напомнил наконец Тарасов.
И то ли справляясь с волнением, то ли настраивая голос, полковник прокашлялся, поднес к губам рупор и закричал:
— Куулкаа! Куулкаа!
— Слушайте, слушайте! — тихо переводил стоящий рядом с комбатом Каролайнен.
Двое разведчиков стояли наготове сзади полковника на случай, если он обманет и вздумает передать своим о том, каково у нас положение.
Полковник немного выждал и закричал снова:
— Говорит ваш полковник. Я у русских в плену. Но я вступил с ними в соглашение только о помощи тяжелораненым русским солдатам. Меня не принуждают силой делать это, мне не навязывали того, что я должен говорить, — переводил Каролайнен. — Я поступаю так оттого, что считаю правильным. Наш народ мужественный, смелый и благородный народ. Этим своим шагом я хочу еще раз подтвердить это. Мы договорились, что за линию фронта будет переправлено двадцать пять раненых, которые нуждаются в помощи, какую им здесь оказать не могут. Если не сделать этого, они умрут. Мы должны быть гуманными, чтобы нас уважали как цивилизованную нацию. С ранеными не воюют, раненым надо оказывать помощь. Так гласит Гаагская конвенция, и я поступаю по правилам международного закона. Мы договорились, что здесь я проверяю соблюдение условий, состоящих в проверке с моей стороны, чтобы это были только раненые. Затем я подтверждаю вам это. Таким образом, опасность обмана исключается. Мы договорились еще, что раненые будут переправлены с помощью…
Вдруг гулкая пулеметная очередь раздалась с финской стороны. Пулемет бил откуда-то сбоку противоположной сопки, от ее подножья. Звук, проносясь лощиной, вырывался сюда наверх каким-то прерывистым глуховатым гулом: гу-гу-гу-гу-гу!
Это сейчас воспринималось издевательским, диким хохотом. И слышалось уже не. гу-гу-гу-гу, а хе-хе-хе-хе-хе!
Смертоносный хохот пулемета сначала парализовал всех. Окаменев, люди не двигались с места. Пули завизжали около ног.
Все кинулись в укрытия, лишь полковник стоял на месте неподвижно.
Каролайнен метнулся к нему, сбил на землю.
Пулемет бил долго, пока не кончилась лента.
— Живо назад! — скомандовал Тарасов.
Поднимаясь из снега, полковник что-то гневно крикнул.
— Чего он кричал? — когда спускались вниз, шепотом спросил Каролайнена Тарасов.
— Шюцкеры — подлецы! — ответил Каролайнен.
— Что ты говоришь? — даже остановился от удивления Тарасов.
— Я и сам удивился, но он сказал именно это, — проговорил Каролайнен.
Шли подавленные.
— Вот оно как, господин полковник! — с тяжелым вздохом заметил комиссар.
