Николай Серов - Комбат
— Почему оружие отобрали? — спросил он.
— Так они в бреду хватаются, боязно, не стрельнули бы тут.
— В руки не давать, но чтобы в любую минуту под рукой. Понятно?
— Есть! — впервые, наверное, с удовольствием ответила ему по-уставному Полечка.
19Положение раненых было таково, что если по-настоящему не помочь им, многие не выживут. Это глубоко волновало комбата, и, выйдя из лазарета, он думал только об этом. Что-то надо было предпринимать. Но что?
«А если отправить тяжелораненых с танкистами?.. Нет-нет! Это невозможно! Это же преступление. Фашисты их просто перебьют. Они не щадят ничего и никого. Это он хорошо знал и удивился даже, как такая мысль могла прийти в голову. Отправить людей на явную гибель! А если попробовать договориться?.. Тьфу ты! Да что это меня прет на явные нелепицы!» — рассердился он вконец. Но ведь и оставить их в таком положении равносильно смерти.
Он обернулся, позвал:
— Миша!..
— Слушаю, товарищ старший лейтенант! — тотчас шагнул к нему шедший чуть в сторонке, чтобы ничем не тревожить раздумье комбата, ординарец.
— Танкисты еще не ушли?
— Не слышно было, чтоб заводили.
— Срочно к ним и скажи, чтоб задержались. Если ушли, пусть их вернут по радио или как угодно, но постараются вернуть. Капитана попроси ко мне.
— Есть!
Ординарец нырнул в темноту.
Проваливаясь в снег, Тарасов побежал к штабному подвалу. По дороге заскочил к дому разведчиков. Разведчики, кроме тех, что ходили с Абрамовым, в бою сегодня не участвовали. Тарасов берег их силы на крайний случай. Все спали, один дежурный, молодой разведчик, был начеку. Выражение его лица сразу обратило на себя внимание комбата. Это был коренастый, крутолобый, широколицый, крепкий парень. Полные губы и курносый нос его, спокойное выражение глаз, посадка головы на крепкой шее как-то сразу показывали, что у этого человека уравновешенный и добрый характер. Теперь же парня было не узнать. Непримиримой озлобленностью сверкали его глаза, поджатые губы и нахмуренные сурово брови подчеркивали состояние гнева. Отмахнувшись от доклада, к которому приготовился разведчик, Тарасов встревоженно спросил:
— Что с тобой?
— Да что в самом деле, товарищ старший лейтенант, карауль тут падаль всякую! Не отойди даже дров в печурку принести. Из-за какой-то сволочи торчи тут. Они с нами не больно чикаются. Это мы всегда больно добренькие.
Тарасов понимал, чем вызван этот гнев, осуждать его было нельзя да и бесполезно.
Полковник сидел в углу подвала, откинувшись на заплесневелые бревна. Глаза его лихорадочно блестели — он был бледен.
«Вот когда тебя за живое-то взяли, — глядя на него, подумал Тарасов. — Да уж любого, поди, изморозь возьмет под таким караулом. Пожалуй, Сибрин и хлопнул бы его, не приди я еще маленько. Разрядил бы автомат, а потом сказал — пленный хотел удрать или кинулся на него. Поди там разберись потом. Да и что толку разбираться? Все одно он бы виноватым себя не признал. Понял это, господин полковник, понял. Да и как тут не понять? Поди-ка, небо все это время казалось с овчинку. Может, теперь, господин полковник, поймешь, как разговаривать надо. Поглядим вот».
— Прошу вас следовать за мной, господин полковник, — проговорил Тарасов и шагнул к лазу.
Разведчик знал свое дело, пошел сзади пленного с автоматом наготове.
В штабном подвале комиссар, сидя за столом, тер глаза, борясь с одолевавшим его сном. Голова его была чуть наклонена. Услышав, что кто-то вошел, комиссар резко тряхнул головой и вопросительно посмотрел сначала на комбата, потом на пленного. Вид пленного, видно удивил его, и он снова поглядел на комбата.
— Ничего особенного, Степан Ильич, — чуть усмехнувшись, пояснил Тарасов, — просто сегодняшний день для господина полковника был труден. Утомился господин полковник, испереживался. Сибрин, выведи-ка господина полковника поосвежиться немного.
Когда пленного вывели, Тарасов рассказал комиссару, на что решился.
Прошлой ночью срубили из бревен тракторные сани для того, чтобы увезти с захваченных батарей в глубь обороны батальона запасы снарядов. На этих санях снаряды доставлялись к позициям. Сани были большими, с высокими бортами, на них можно было поместить человек двадцать пять раненых. Если бы с помощью пленного полковника удалось договориться о пропуске танка с санями к нашим, то жизнь многих людей была бы спасена.
— Да-а-а, — выслушав его, покачал головой комиссар и, встав, задумчиво прошелся по подвалу.
И в тоне его, и во взгляде, каким он посмотрел, говоря это — да-а-а, Тарасову услышалось и увиделось невысказанное: и как ты только мог додуматься до такого!
— Ты уже распорядился? — спросил комиссар, останавливаясь напротив его.
— Да.
— Ну что ж, давай попробуем.
Он сказал это так, что трудно было угадать, что скрывалось за этими словами. Это могло значить: уж раз все решено, не врозь же нам быть теперь. Или другое: попробуем, и ты поймешь, что это пустая затея. Тарасову показалось обидным, что комиссар мог ведь думать: ты еще, видно, не вполне уяснил, с кем мы воюем, ну что ж, лишний раз убедитесь в этом.
Чтобы не оставалось недомолвок, Тарасов спросил:
— Что попробуем?
— Да уж, конечно, не дураком тебя выставлять в случае неудачи, — поняв его, обиделся комиссар, — ты что же думаешь, я не знаю, что упрекателей всегда хватает, а дело делать надо?
Привели пленного.
— Разъясни, Степан Ильич, господину полковнику, о чем мы с ним хотим говорить, — попросил Тарасов.
— Хорошо.
Когда они ушли, Тарасов стал ходить по подвалу, обдумывая предстоящий разговор. Вошел капитан-танкист и Миша.
— Успел? Молодец! — похвалил Тарасов ординарца.
Тарасов объяснил капитану, что было задумано.
— Конечно, ваше дело, но… — капитан пожал плечами.
Иного Тарасов и не ожидал, поэтому заранее был готов объяснить, почему решился на такой шаг. Капитан выслушал и ответил:
— Сани в порядке, все подготовим.
Так он и ушел, не веря в задуманное.
Пока не вернулся комиссар с пленным, Тарасов хотел посоветоваться еще с Каролайненом, послал за ним.
— А я только собирался к вам, — войдя, сказал Каролайнен. То, что он не доложил о прибытии по уставу, как это было всегда, подсказывало Тарасову, что у Каролайнена случилось что-то очень важное, необычное.
— Да-да, дело, на мой взгляд, очень серьезное, — отвечая на вопросительный взгляд комбата, сказал Каролайнен.
— Сходи-ка, Миша, к разведчикам да попроси ко мне двоих, — распорядился Тарасов.
— Есть привести двух разведчиков! — козырнул Миша, и по глазам его комбат увидел, что ординарец понял — ему надо остаться вдвоем с Каролайненом.
— Вот отрывок из письма полковника. В документах нашел, — когда ординарец вышел, подал Тарасову исписанный листок Каролайнен.
«…Вы спрашиваете, как я живу, — прочитал Тарасов, — теперь я имею возможность, не скрывая, сказать вам об этом. Это письмо передаст вам мой адъютант, ему я верю и уже выхлопотал поездку домой. Я здоров, сыт и в относительной безопасности. Так что волноваться за меня не надо — все будет хорошо, и мы непременно будем вновь вместе. Но чем дольше идет война, тем чаще сомнения овладевают мной — то ли мы делаем, что следует делать? Вчера я случайно наткнулся на похороны наших убитых и услыхал, как один из хоронивших, пожилой солдат, с горечью сказал: „Зачем это все?“ Я постарался, чтобы меня не заметили, и ушел. То, о чем невольно думается мне, значит, приходит в голову и другим, и я уже не могу осуждать этого».
— Вот оно что! — дочитав, воскликнул комбат. — Начало брать за живое!
— Нет, ведь вы понимаете, что это значит! — радостно сверкая глазами, без обычной стройности речи, возбужденно заговорил Каролайнен. — Нет, ведь это же что значит! Это ведь… Для меня это праздник. Вы понимаете?
— Еще бы!
— Нет, ведь если такие, как господин полковник, начинают думать по-другому, это же!.. — от охвативших его чувств он не мог больше говорить, но и быть спокойным не мог и быстро заходил по подвалу. Когда Каролайнен поуспокоился, Тарасов рассказал ему о задуманном деле.
— И вы решились, еще не зная этого письма полковника? — удивленно спросил Каролайнен.
— Как видишь, хотел только посоветоваться с тобой, как это лучше сделать.
— Спасибо… Да-да, спасибо… Я думаю… Нет. Я верю… Надо попробовать…
В подвал вошел Миша, а за ним разведчики.
Вскоре вошел комиссар, потом пленный и за ним разведчик с автоматом. Тарасов изучающе посмотрел на полковника. Губы пленного были плотно сжаты, серые глаза задумчиво-суровы.
«Проняло, кажется», — облегченно подумал Тарасов.
— Не совсем гладко все вышло, — пояснил комиссар. — Сенин не разобрался, в чем дело, крикнул: — «Финны!» К оружию пополз. Насилушку угомонили…
