Иван Вазов - Повести и рассказы
Несколько крупных камней, лежащих на одинаковом расстоянии друг от друга и заливаемых водой, привлекли внимание Иванчо и Хаджи Смиона, образуя случайный и опасный мост, по которому все же можно было перейти на ту сторону.
— Иди, Иванчо, — промолвил Хаджи Смион, в страхе глядя на воду.
Иванчо озирался в смущения и растерянности.
— Поставь ногу вот на этот камень, — продолжал Хаджи Смион, — потом вон на тот, что немножко заливает вода, потом прыгни на тот острый, потом перескочи как-нибудь вон туда, на синюю плиту, что криво стоит, а с нее — хоп на берег!.. Если оступишься — крикни… Я в Молдове похуже одну реку так вот переходил…
Но Иванчо не нуждался в уговорах Хаджи Смиона. Собравшись с духом, он стал на первый камень, потом на второй. Тогда Хаджи Смион принялся воодушевлять и ободрять его, но шум волн заглушил его голос.
На четвертом камне Иванчо остановился неподвижно: вода, бурля, заливала ему ноги. Он испугался, но, услыхав ободряющие возгласы приятеля, взял себя в руки и благополучно перепрыгнул на острый камень, на котором почти не было места, где встать. Только тут он понял, на какое опасное дело пошел, ибо один только Марко Королевич мог бы перепрыгнуть через мутную бездну, клокочущую меж двух камней перед ним. Оглушительный рев реки ошеломил его, заставил застыть в оцепенении. Ему показалось, что камень двинулся и плывет против течения. Он хотел вернуться назад, но было уже поздно. Вдруг он закачался, как пьяный, вообразив, что Хаджи Смион выдергивает камень у него из-под ног; он бросился на синюю плиту, но упал в волны, сбившие его с ног своим буйным напором. Между тем Хаджи Смион делал всяческие усилия, чтобы помочь своему бедному другу: кричал, махал руками, отчаянно прыгал, кинул ему свой фес, чтобы тот за него ухватился, и ругательски ругал строителей дрянного моста.
Иванчо еле вылез на берег, промокший до нитки, без феса, без обуви. С рукавов и брюк его, журча, текли мутные ручьи. А в это время Хаджи Смион, решив, что в данный момент благоразумней отложить купанье, пошел искать ниже броду. Напрасно Иванчо выразительно махал ему рукой: иди, мол, тем же путем. Он нашел более удобный переход.
— Хорошо, что ты вылез, — сказал он, снова сойдясь с Иванчо. — Я бы тоже за тобой перешел, ежели бы ты меня не удержал.
— Как? Я? — воскликнул Иванчо со злобой.
— Ну да. Ведь ты махал мне рукой, что перейти нельзя. Но где же твой фес? Тю! И мой тоже пропал! — воскликнул Хаджи Смион, тронув свою голову.
Между тем Иванчо отряхивался, чертыхаясь.
— Хорошо, что я тебя подбодрил. Мне ведь такие широкие реки в Молдове переходить случалось — страшное дело! Это все пустяки… А вот каково в море тонуть? — продолжал сострадательный Хаджи Смион утешать приятеля, взбираясь вместе с ним вверх по откосу.
Иванчо только пыхтел, напрягая все силы, чтобы идти вперед, так как мокрая одежда стесняла его движения.
Хаджи Смион часто оборачивался назад, чтоб убедиться, что их никто не видит. Они спешили, хватаясь за крепкие корни и бурьян, а иногда продвигаясь вперед даже ползком.
В одном месте, на большой крутизне, оба вдруг поскользнулись и невольно протянули руки, чтоб уцепиться за какое-то зеленоватое корневище. Хаджи Смион ухватился за спасительный предмет, опередив своего спутника, но тотчас в ужасе отпрянул назад: это был хвост змеи. Увидев помертвелое лицо онемевшего от страха приятеля, Иванчо подошел ближе, схватил камень и ударил свернувшуюся кольцом змею по голове. Змея стала отвратительно корчиться и, наконец, застыла. Только хвост ее продолжал шевелиться. Хаджи Смион тотчас снял один башмак и бесстрашно хватил им по воинственному хвосту. Потом торжествующе поглядел на друга:
— Я ее прикончил… Хорошо, что не ты за нее схватился. Перепугался бы.
Наконец они дотащились до входа в пещеру, которая должна была служить им убежищем. Вход шириной в два локтя вел во внутреннее помещение довольно правильной формы, похожее на настоящую пещеру со сводом; пол был покрыт следами пребывания коз. Беглецы юркнули внутрь и только тут перевели дух после трудного, полного опасностей путешествия.
XVIII. Дворец Мунчо
Хаджи Смион забился в глубь пещеры, а Иванчо остался у входа, чтобы погреться в косых лучах заходящего солнца. Хаджи Смион из глубины указывал приятелю, куда смотреть, и время от времени осведомлялся, не видит ли тот кого — скажем, онбаши или…
Иванчо отвечал, что никого не видно. Он был мрачен.
— Скажи по правде, Иванчо: не ты сочинил прокламацию?
— Нет, нет, не бойся, брат!
— Мы не пострадаем?
— Нет.
— Так зачем же мы сюда убежали? — спросил Хаджи Смион.
Иванчо кинул на приятеля меланхолический взгляд.
— Мы мученики за народ, — тихо промолвил он.
Хаджи Смион поглядел на него с удивлением.
— Что ж, и ночевать здесь будем?
— По-моему, надо ночевать здесь, — ответил Иванчо.
— А зверей нет?
— Зверей нет, — ответил Иванчо.
Некоторое время оба молчали.
— Нет, нет, зверей нету. Могут прийти медведи, но только ночью… Будь я сочинитель, как ты, — бормотал Хаджи Смион, думая о другом и оглядывая свод над своей головой, — я бы описал всю эту историю… Мы с тобой теперь, как Геновева с младенцем{88} в пещере, помнишь?..
Иванчо не ответил. Он к чему-то внимательно прислушивался.
— Ты что-нибудь слышишь? — спросил Хаджи Смион.
Иванчо сделал ему знак молчать. Оба затаили дыхание.
Послышался шум осыпающегося песка. Как будто кто-то с огромным трудом карабкался по обрыву, видимо, направляясь к пещере. С каждым мгновением шуршание песка слышалось все ближе. Кто бы это мог быть? Двое беглецов боялись выглянуть. Сердца у них страшно бились, глаза были прикованы к входу. Вдруг раздалось нечеловеческое мычание, от которого волосы у них на голове встали дыбом. Песок и куски глины сыпались вниз с сильным шумом; слышался стук мелких камней. Конечно, все это производили чьи-то невидимые шаги. Вдруг опять послышался какой-то непонятный звук, безобразный глухой стон запертой скотины или лесного зверя, и снова — шорох сухого песка и стук камней, быстро скатывающихся вниз по обрыву.
— Сюда идут! — прошептал Хаджи Смион.
Мычание перешло в какое-то дьявольское пыхтение, а через некоторое время — в страшный хрип.
— Зверь! — воскликнул Хаджи Смион, прячась за спину Иванчо.
И тут Иванчо осенило вдохновение. Он решил испугать животное: широко открыв рот, страшно выпучив глаза, мучительно наморщив лоб, безобразно скривив нижнюю челюсть, он издал ужасный, нечеловеческий вопль, похожий одновременно на медвежий рев, ослиное пенье и волчий вой.
Застонала пещера, застонали окрестности.
Хаджи Смион был потрясен. Напрасно он отчаянно махал приятелю рукой, щипал его за локоть, колотил по спине, чтобы тот замолчал, а то онбаши услышит. Иванчо продолжал реветь; глаза его выкатились чуть не на лоб; лицо утратило образ человеческий… Горные долины стонали.
Хаджи Смион почувствовал себя раздавленным.
Вдруг что-то похожее на голову показалось у входа и заглянуло внутрь. Это была голова человека, но чудовищно страшная на вид. Смятое, зверообразное лицо с парой светящихся безумием глаз, свирепо вращающихся и выпученных, заканчивалось острой, перекошенной челюстью, чавкающей и пускающей слюну, наподобие жвачных животных. Нестриженые, свалявшиеся и косматые волосы длинными, скрученными седыми сосульками падали на шею и лицо. Вся голова напоминала чуму, как она рисуется пугливому детскому воображению.
— Юродивый! — воскликнул Иванчо.
— Мунчо! — воскликнул Хаджи Смион.
Юродивый стоял у входа, ухмыляясь и разглядывая гостей. Они не знали, что эта заброшенная пещера с некоторых пор служила местом отдыха для дурачка, который каждый день приходил сюда из монастыря поспать в холодке послеполуденной порой.
— Ах, черт бы тебя побрал, Мунчо! Что ты наделал! — промолвил Хаджи Смион, кисло улыбаясь: с ним, помимо его воли, случилось происшествие, о котором он ни в коем случае не хотел сообщать Иванчо Йоте.
Он ведь такой болтун, этот Йота!
— Он побьет! — проревел Мунчо, плетясь по направлению к ним.
Иванчо испуганно взглянул на Мунчо.
— Это блаженный. Что его бояться? — заметил Хаджи Смион.
— А если он нас выдаст?
— Ты прав. Может, это шпион, — сказал Хаджи Смион, призадумавшись.
Но Мунчо ни на что не обращал внимания. Теперь он окончательно вступил в свой дворец, бесцеремонно занятый незваными пришельцами, впрочем дружественными. Эта непринужденность поведения Мунчо вернула ему доверие беглецов.
— Не станет он предавать нас; ведь он — блаженный! — промолвил Хаджи Смион, глядя с любопытством на Мунчо, который, выпучив глаза, хрустел пальцами и мотал головой.
