Иван Вазов - Повести и рассказы
Учитель Гатю взобрался на большой камень, носивший название «Вол».
— Скажи нам оттуда речь, учитель! — крикнул Иван Бухал.
— О чем?
— О чем хочешь, — ответил Головрат.
— О грехопадении Адама и Евы, — сказал, смеясь, Мирончо.
— О побежденном Никифоре, — откликнулся Хаджи Смион, кинув убийственно-иронический взгляд на Йоту (Хаджи Смион был весьма сведущ в болгарской истории, с которой был знаком по песне «Захотел гордый Никифор»{82}).
— О малом посте, который скоро наступит, — сказал осторожный Хаджи Атанасий, так как боялся песен, способных навлечь на его голову беду.
— О свободе! — воскликнул господин Фратю, оттолкнув учителя и заняв позицию на «Воле».
— О свободе! О свободе! — в восторге закричали все, так как господин Фратю считался первоклассным оратором.
Господин Фратю воодушевился, воздел руки и глаза к небу, взъерошил волосы на голове и, приняв театральную позу, начал торжественно-высокопарно, в современном духе:
— Братья! Атмосфера накалилась! Горы содрогаются и долины стонут от рева скованного балканского льва! Libertè! O libertè![16] Придет время, и ты воцаришься в этих прекрасных местах, где теперь вздымается сатанинский полумесяц нашего пятивекового врага и притеснителя! Скоро на величественных вершинах нашей старой матери (он указал на Стара-планину), где в течение целых столетий лилась болгарская кровь, будет развеваться гордое знамя болгарского героя, внука славного Крума, Асеня и Симеона{83}. Уже грянул первый ружейный выстрел нашей libertè — и знаете, о чем говорит этот гром? Подымайтесь, храбрые болгары! Конец рабству и притеснениям! Братья! Атмосфера накалилась!..
— Да здравствует Болгария! — восторженно воскликнул учитель Гатю.
— Учитель, идем в участок. Тебя бей требует! — послышался чей-то грубый голос, произнесший эти слова по-турецки.
Все в ужасе расступились, давая дорогу жандарму.
XIV. Атмосфера накалилась
Оратор все стоял на камне, выпрямившись, окаменелый и неподвижный, подобно древней Галатее{84}. Хаджи Смион притулился за толстым стволом орехового дерева. Хаджи Атанасий спрятался за Мирончо, у которого возглас «браво!» замер на устах. Остальные стояли с раскрытыми ртами, в полной растерянности.
Жандарм повторил приказание.
Учитель Гатю, несколько опомнившись от изумления, оделся, шепнул помощнику «Спрячь все» — и твердо промолвил:
— Идем, Гасан-ага.
Они ушли.
Перепуганная компания понемногу пришла в себя. Помощник учителя Мироновский юркнул в кусты и исчез. Все сбились в кучу и стали обсуждать совершившееся.
— Зачем вызвали учителя? — спросил Иван Капзамалин, у которого даже нос побелел.
— Как зачем? Разве ты глухой? Я ведь сказал: о посте надо было речь говорить… Вот вам и «атмосфера накалилась» и «да здравствует Болгария!» — мрачно произнес Хаджи Атанасий.
— Не верю, чтобы это было из-за речи, — сказал Мирончо.
— Как? Тогда за что же?
— Чтоб услышать эту речь, сидя у себя в конаке, бей должен был бы иметь уши длинней ослиных, а Гасан-ага — быть каким-то волшебником, чтоб так скоро перепорхнуть сюда. И потом — забрали бы и Фратю.
— Тут другое. Учитель, наверно, заварил какую-нибудь кашу, — многозначительно прошептал Поштянка. — Этого человека прямо с улицы взяли, не спросивши, кто он такой, откуда, и поставили учителем… Еще спалит все село, того и гляди. Очень просто.
— Не бойтесь, братья! Кураж![17] — промолвил господин Фратю, испуганно озираясь.
— Где Хаджи Смион? — спросил кто-то.
Все оглянулись по сторонам.
— Куда-то убежал.
— Вот он!
Хаджи Смион показался из-за орехового дерева, без шапки, белый как полотно.
— Ушли? — спросил он и, оглядевшись, прибавил: — Что теперь делать?
— Говорите! — озабоченно промолвил Мирончо.
— Я убегу, — объявил Хаджи Смион.
— Убежишь?
— С какой это стати — бежать? Кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает, — сурово произнес Хаджи Атанасий.
— У меня совесть чиста. Я политикой не занимаюсь, — смиренно промолвил Иван Капзамалин.
— И я тоже, — откликнулся Иван Бухал беспечно.
— Моя политика — у меня на ночном колпаке. Пускай бей приходит, — она и ему будет по вкусу, сакраменто дио[18], — заявил Мирончо.
Иванчо молчал. А господин Фратю воскликнул:
— Не волнуйтесь, братья! Свобода требует жертв…
— Что ты там ищешь, Хаджи? — спросил Мирончо.
— Свой фес.
— До него ли теперь? Иди сюда.
— Зачем?
— Надо посоветоваться, что делать.
— Я убегу.
— Убежишь?
— Убегу.
— Ты с ума сошел!
— Ничуть не бывало.
— А мы все остаемся.
— Убегу.
— Один?
— Нет, с фесом своим, — ответил Хаджи Смион, возобновляя поиски.
— Как? А жена, а дети? — спросил Хаджи Атанасий.
Хаджи Смион поглядел на него растерянно.
— Какая жена? Какие дети?
— Твои.
— Мои? Ах да, ты прав. Никуда не побегу. Где их повесят, пусть и меня там… Но куда же девался мой фес, черт возьми?
И он окинул взглядом головы товарищей. Потом промолвил:
— Видно, тот забрал.
— Да, да, учитель взял его, — подтвердил Головрат.
— А его фес где?
— Да вон он, на суку висит… Возьми его, Хаджи, и пойдем, — сказал Мирончо.
— Я? Упаси боже.
— Бери. Не все ли равно?
— Что я? С ума сошел? Фес бунтовщика! Ох! — И он схватился за голову.
— Что случилось? — спросил Мирончо, заметив, что Хаджи Смион страшно побледнел.
— Да тот теперь в моем фесе перед беем стоит! Я пропал!
— Кураж, Хаджи! Свобода покупается дорогой ценой, — зловеще изрек господин Фратю.
Хаджи Смион поглядел на него с испугом, потом, совсем растерявшись, спросил:
— А если нас арестуют?
— Арестуют — свяжут, — кислым тоном ответил Мирончо.
— Неужто свяжут?
— А потом — веревку на шею.
— Ну, а потом?
— А потом затянут — и кончено.
— Это ясно.
— Я убегу.
— Куда?
— В горы, на вершины, к хэшам, к воеводе Тотю и Хаджи Димитру. Драться буду.
Несмотря на серьезность положения, это внезапное проявление воинственности Хаджи Смиона рассмешило всю компанию. Но Иван Стамболия успокоил его:
— Чтобы нас повесили — этого я не думаю. Что мы такое сделали, чтобы вешать нас? Ну, может, придется две-три ночи на голубятне провести, пока не разберутся.
— Это пустяки, — ободрившись, промолвил Хаджи Смион. — Слава богу, совесть у нас чиста. Идем, а там — что бог даст. Не робейте.
Но тотчас остановился и обернулся к Йоте.
— Иванчо!
— Что такое?
— Давай обменяемся фесами. Этот на колодке сидел и к тебе больше пойдет.
— Не надо мне его, — благоразумно отказался Йота.
— Ей-богу, пойдет.
Иванчо вытянул руки вперед и отбежал в сторону, ускользая от настойчивой руки Хаджи Смиона.
— Ну, возьми ты себе, Хаджи Атанасий.
— Что ты, что ты, что ты! Я, старик, — в таком фесе?
— Мне тоже не подходит, — сказал Хаджи Смион. И, хищно взглянув на Иванчо, прибавил:
— Да в чем дело? Ты что? Феса боишься?
В чаще как будто кто-то показался.
— Жандармы! — вскрикнул один из присутствующих.
— Сакраменто дио! — тревожно промолвил Мирончо. — Эти агаряне — такие скоты. Того и гляди устроят нам ловушку и замучают, по судам таская. Проклятое время!.. Иди тогда, кланяйся чорбаджи Цочко.
— Тебе что? У тебя патент. А вот мы, бедные, — жалобно протянул Хаджи Атанасий. — Эх, «атмосфера накалилась»!.. Где они теперь? Хотелось бы на них посмотреть, — прибавил он, ища взглядом учителя и господина Фратю.
На лице Мирончо вдруг появилось выражение решительности. Он побледнел.
— Если это за нами, давайте запремся в монастыре, — сказал он, вглядываясь в чащу.
Все посмотрели на него с изумлением.
— Запремся в монастыре и будем защищаться, — продолжал он. — В башнях есть бойницы, а у отца игумена пороху на целое войско… Тут настоящий Севастополь!{85} Пусть только сунутся, негодяи… Перебьем их как собак — и в горы…
Лицо Мирончо стало страшным.
Все глядели на него с ужасом.
— Где Фратю? — спросил он, желая знать мнение последнего.
Господина Фратю нигде не было. Он испарился. Только через минуту заметили они кисточку его феса, то мелькавшую на подъемах, то исчезавшую где-то среди огородов.
— Сбежал! — раздался общий негодующий возглас.
— «Атмосфера накалилась!» А сам где сейчас? — крикнул в бешенстве Хаджи Атанасий.
XV. Господин Фратю
