Мария Глушко - Год активного солнца
— А где же Юрий? — спросила Кира Сергеевна.
— Не знаю. Зачем он тебе?
Было тепло, здесь тоже еще стоял запах краски, в голые, без занавесок окна било зимнее солнце, освещало пустые стены.
— Возьми дома что-нибудь из мебели, можно ли так жить? Или давай подыщем гарнитур.
Ирина взяла с подоконника сигареты, закурила.
— Успеется. Пока сойдет и так.
Все же странная, подумала Кира Сергеевна про дочь. Она не понимала такого равнодушия к новой квартире, ко всей этой вокзальной неустроенности. Нормальные новоселы — молодые и немолодые обживают квартиру празднично, торчат в мебельных магазинах, несут карнизы, паласы, светильники… Устраивают уютное гнездышко. А тут — как ночлежка, одни постели. Потому что не маялись без жилья, не ждали годами, получили готовым, как должное.
— Чаем напоишь?
— Есть и посущественнее, — сказала Ирина. — Только придется на кухне, ты уж извини.
Она таскала с балкона закуски, передавала Кире Сергеевне, та несла их на кухню. Здесь был стол и два стула, на одном, утонув коленками в мягком сиденье, стояла Ленка, распоряжалась тортом.
— Смотри, вот тебе, вот с розочкой — маме, а это мне…
Рот и пальцы вымазала коричневым кремом, и на шее крем.
— Ты забыла про папу, — сказала Кира Сергеевна. Ленка замерла с поднятым ножом, подумала. И тут же выкрутилась:
— Ничего не забыла, просто не успела… И папе отрежу…
Ирина внесла запотевшую бутылку, на подоконнике, заваленном посудой, отыскала вилки.
— Тебя не шокирует, что я в таком домашнем виде?
— Нисколько.
Кире Сергеевне было приятно, что Ирина не просто ждала ее, а готовилась к встрече, как к маленькому торжеству.
Они выдвинули столик на середину, Ирина устроилась поближе к плите.
— Жаль, отца нет, — сказала она.
— У него конференция. И потом, на чем бы он сидел?
— Ерунда, принесли бы связку книг.
Кира Сергеевна видела, как по-мужски ловко дочь откупорила бутылку, налила вино в граненые толстые стаканы. Даже посуды путной нет.
— За счастье в этом доме! — Она посмотрела на Ирину. Ирина выпила, потом сказала:
— В этом доме если и будет счастье, то для кого-нибудь другого.
Непонятно сказала.
Ленка забралась к матери на колени, запивала торт сладкой водой, выкладывала свои невеселые новости: детсад здесь плохой, девчонки во дворе плохие, кошек нет и качелей тоже нет.
— Кира, забери меня домой, мне надоело здесь жить. Лицо у нее сделалось жалобным — вот-вот заплачет.
Прижала голову к плечу, заглядывает Кире Сергеевне в глаза. Никак не привыкнет, что теперь ее дом здесь.
— Давай заберу ее на воскресенье.
Ленка посмотрела на мать.
— Возьми, — согласилась Ирина.
Ленка всплеснула руками, скатилась с колеи матери.
— Я Андрейке и Максимке подарки понесу!
Вприпрыжку умчалась к игрушкам, гремела там железками, выбирала из «металлолома» подарки для соседских мальчишек.
— Скучает, — сказала Кира Сергеевна.
— Привыкнет.
Ирина закурила, выбросила на стол пачку. Кира Сергеевна потянулась к ней. То ли от вина, то ли из-за настроения сейчас она чувствовала себя расслабленно, жалела Ирину и Ленку, обе казались маленькими, незащищенными. Хотелось обнять дочь, прижать к себе, просить за что-то прощения — родное мое дитя, тебе всегда не хватало матери, но что же делать, если так круто замесила я свою жизнь и по-другому не могу? Когда-нибудь, когда отполыхают над тобой житейские бури, страсти и придет к тебе мудрое Время Работы, ты поймешь меня.
Но ничего, конечно, она не сказала — не такие между ними были отношения, чтобы плакать на плече друг у друга.
— Может, и ты проведешь воскресенье с нами? — Кира Сергеевна погладила руку Ирины и почувствовала холодную неподвижность этой руки.
— Нет, у меня завтра стирка.
Кира Сергеевна убрала свою руку. Посмотрела в окно — там все изменилось. Плотная пелена наползла на небо, даже здесь чувствовалось, что воздух огрубел, потяжелел. Значит, пойдет снег.
Они молча курили, сбивая пепел в пустую тарелку.
— Помнишь, ты как-то сказала, — начала Кира Сергеевна, — что мы удобно устроились?
Ирина быстро посмотрела на нее.
— Но надо, мама. Извини меня за ту фразу…
Кира Сергеевна жестом остановила ее.
— Погоди, я ведь не обиделась. Просто хочу знать, что ты имела в виду.
— Не надо, мама, — повторила Ирина, сдвинув брови. — Ты сама все хорошо знаешь, а та идиотская фраза просто сорвалась с языка.
Она поставила на газ чайник, свалила в раковину тарелки. Опять села, вытянула сигарету.
— Ты много куришь.
Она не ответила. В комнате Ленка все стучала железками, доносился ее тонкий голосок — она жалобно пела про воробья.
Снег сменился дождем, быстрым, бурным. Было видно в окно, как на крыше соседнего дома проседает и сереет снег, крыша становится топкой, плоской. Женщина выбежала на балкон, стала срывать с веревок белье.
— Как хочешь, — сказала Кира Сергеевна. — Не боишься, что фраза эта так и будет занозой во мне? Ведь и Юрий однажды кинул примерно такую же.
— Этого не может быть! Юрий ничего не знает!
Кира Сергеевна посмотрела на нее.
— А что знаешь ты?
Ирина развязала полотенце, стащила с головы. Бросила на спинку стула.
— То же, что и ты.
Она как чужая, подумала Кира Сергеевна.
— Ирина, мы взрослые женщины, но почему-то играем в прятки. Ты прячешься, а я тебя ищу…
— Да, мы взрослые, но не на равных — ты мать.
— Тем более между нами должно быть все ясно и честно.
Закипел чайник. Ирина сполоснула под краном стаканы, налила чай. Пахучий пар вился над стаканами. Ирина, подперев щеку кулаком, помешивала ложечкой в стакане.
Ладно, пусть молчит. В конце концов, это ее право, решила Кира Сергеевна и подвинула к себе чай.
— Странный дождь, весь седой…
Ирина промолчала. Так сидели они, разделенные столом, забыв о чае.
— Я люблю тебя и отца, мне вас жаль… Но ты не имела права тогда давать советы насчет Юрия.
— Почему?
— Ты рабски придерживаешься условностей, вы втиснули себя в рамки приличий, а ведь самое неприличное — жить ради приличия.
— Не поняла.
Ирина взглянула на мать.
— Я должна назвать вещи своими именами?
— Только так.
Ирина опять потянулась к сигаретам, Кира Сергеевна удержала ее руку.
— Я ведь знаю, что у отца есть другая женщина, а вы живете так, словно ничего не произошло.
Кира Сергеевна сразу поверила — это правда. Как будто яркой вспышкой осветило жизнь, и все стало понятным. Все встало на свои места.
Она нагнулась над стаканом — только бы Ирина не видела сейчас мое лицо.
— Он тебе сказал?
— Ну что ты, нет. Случайно узнала. Оказались общие знакомые.
Почему-то здесь появилась Ленка. Что-то говорила, пришлепывая ладошкой по ее колену. Кира Сергеевна слышала слова и не понимала их. Слова не складывались в фразы и были лишены смысла. Она видела, как ненужно суетятся над столом ее руки, переставляют стаканы, закрывают сахарницу, сдвигают тарелки. Закололо в висках, и она испугалась, что не сможет справиться со своим лицом. Надо молчать. Молчать.
— …и гармошку возьмем? — вопила Ленка в самое ухо.
Зачем гармошку?.. Куда?
— …Хорошо, когда в городской квартире сверчок трещит, — услышала она свой голос и удивилась: какую чепуху говорю!
Встала. Посмотрела на часы.
— Пора.
Ирина тоже встала, запахнула халат. Ее короткие и густые, посеченные на концах волосы шайкой дыбились на голове.
— Переждали бы дождь, — сказала она. — И чай но пила.
Кира Сергеевна пошла одеваться. Никак не могла отыскать рукав у пальто, почувствовала как сразу устали руки.
Ленка притащила в прихожую прозрачный мешочек, набитый игрушками. Ирина что-то сказала ей — Кира Сергеевна опять не поняла, Ленка надула губы, убежала в комнату, вернулась без мешочка.
Ирина сунула в руки матери зонт:
— Отцу не говори, что я знаю. Ладно?
Как теперь жить? — подумала Кира Сергеевна.
32
Вдвоем под зонтом было неудобно, Ленка прижималась к бедру, но все равно на нее сыпался дождь. Кира Сергеевна отдала ей зонт, услала вперед.
— А ты?
— Я люблю под дождем.
Ленка побежала по раскисшей дороге, взмахивая зонтом, останавливалась, кричала:
— Кира, скорей!
Промочит ноги.
От остановки бежали люди, прикрываясь зонтами, сумками, газетами, а она шла, отгороженная нитями дождя от людей, от Ленки, и никто не видел, какое у нее лицо.
Может быть, ничего этого нет — ошибка, недоразумение, он не мог, даже если бы весь свет перевернулся, все равно он не мог.
Она понимала, что это правда и никакой ошибки нет. Его молчание, равнодушие и как он постоянно избегал ее, отгораживался тетрадями, планами, телевизором, и как приходил нетрезвым — так точно и плотно пригонялось все к единственному объяснению, волоска не протащишь…
