Юрий Бондарев - Батальоны просят огня (редакция №2)
В тот момент, когда Иверзев получал приказ, он знал уже, что батальону Максимова грозит окружение, что батальоны начали бой и просят огня, и на какую-то долю секунды он с тревогой испытал холод под ложечкой и мление в ногах. Он сказал, что два батальона в тылу немецкой обороны завязали бои, что батальон Максимова, по-видимому, в окружении, что дивизия готова к броску, и, говоря об этом, он все время думал о батальоне Бульбанюка, с которым не было связи по рации, и о неполном комплекте боеприпасов. После его доклада командующему об уничтоженном немецкими самолетами эшелоне боеприпасов, которые не успела принять и разгрузить дивизия, генерал нахмурился, и Иверзев сейчас же добавил, что более половины боеприпасов спасено. Он сказал также, что сам был на этой станции и видел, как сильно пострадала материальная часть других дивизий, и поэтому не просит боеприпасов из резерва. Этого требовала справедливость по отношению к другим дивизиям.
Генерал сказал:
– Ваши батальоны удачно нащупали разрывы в немецкой обороне и начали действия южнее Днепрова под Ново-Михайловкой и Белохаткой. Эти действия носят вспомогательный характер. Цель батальонов: сковать силы противника на этом участке, затруднить их переброску в район севернее Днепрова, где будет нанесен главный удар нашей армией. Ваша дивизия входит в состав ударной группы на севере. Вы поняли меня, конечно?
Иверзев ответил:
– Так точно, товарищ генерал.
– Отлично. Теперь эти батальоны многое решают. Они заставят обратить внимание немцев на себя. Они оттянут сюда часть сил от Днепрова. Там немцы усиленно контратакуют Тринадцатую гвардейскую дивизию. Как говорят пленные – хотят искупать русских в Днепре и отстранить угрозу от Днепрова. Передайте батальонам – вести бой на правобережье. Держаться в любых обстоятельствах.
И в ту минуту Иверзев опять ощутил желание сказать командующему о том, что батальон Максимова, очевидно, в окружении, что неизвестно положение в батальоне Бульбанюка, но это уже, как он понимал, не имело решающего значения. Выслушав приказ, он сказал тихим голосом: «Слушаюсь», – и вышел решительно, твердыми шагами.
Однако по дороге в дивизию он почти расслабленно полулежал на заднем сиденье, и шофер не оглядывался на него – знал: когда полковник садился не рядом, а позади, тогда оглядываться и спрашивать не стоило. Командир дивизии не любил в эти минуты излишнего любопытства.
Думая о разговоре с командующим, Иверзев сознавал, что именно теперь, после нового приказа, он не сможет поддержать батальоны всей силой огня, как было задумано прежде. Выбор один: или огонь, поддерживающий под Днепровом дивизию, или огонь, облегчающий в какой-то мере участь батальонов. Другого выхода нет. И хотя он мучился тем, что не попросил снарядов из резерва, не попросил дополнительных огневых средств, он понимал, что и это не решало положения. Он должен был перебросить артполк на северный плацдарм. Так или иначе, смысл операции ясен. Батальонам держаться насмерть своими огневыми средствами. Этого требовали сложившиеся обстоятельства.
Он внезапно приказал остановить машину и сел возле шофера с холодным, непроницаемым лицом, с тем самым выражением надменной непреклонности, какое видели всегда подчиненные и которое вызывало у них неприятное к нему чувство.
Утро медленно входило в силу, тусклое и пасмурное, осеннее. Туман, как серая вода, до крыш затопил деревушку, подступил, прилип к окнам. В штабе полка не гасили ламп. Никто не спал ночь, никто не вздремнул в сонливый час рассвета.
Полковник Гуляев, накинув на плечи шинель, опершись локтями о стол, сидел, прикрыв тяжелые веки, дрожащими пальцами гладил лоб. Рядом ерзал на лавке, аккуратно прижав бечевочной петелькой к уху телефонную трубку, связист Гвоздев, наивный, губастый парень с наголо остриженной головой. Он изредка старательно дул в мембрану, и тогда полковник спрашивал отрывисто:
– Ну? Что? Что вы там шепчетесь, Гвоздев?
– Никак нет, – шепотом отвечал Гвоздев. – Молчат…
Визгливо скрипнула дверь. На пороге выросла высокая фигура начальника штаба майора Денисова. Молодой, свежий, всегда весело улыбающийся дерзкими живыми глазами, которые, казалось, готовы озорно подмигнуть, он любил риск, острую речь, носил щегольские шпоры и порой чем-то напоминал полковнику капитана Ермакова.
– Не отвечают, товарищ полковник, – сказал Денисов, подходя к столу. – Будь моя воля, снял бы я штаны с Бульбанюка да всыпал бы ему по тому месту, где спина теряет благородное название, и приговаривал бы: «Не хитри, не хитри, крестьянская твоя душа!» Ведет давно бой – и ни одного слова по рации. Час назад я успел передать одно слово: «Держаться!» И не получил данных. Что с ними? Что у них? Потемки… Не верю, чтобы Бульбанюка накрыло. Чрезвычайно осторожен.
Он раскрыл портсигар, небрежно кинул папиросу в рот, высек огонь зажигалкой и вдруг, поверх огонька, пристально сощурясь, взглянул на серые окна – так иногда смотрел капитан Ермаков.
Полковник Гуляев встал, спросил медленно:
– Ты что… так смотришь?
– Нет, ничего. – Денисов, будто опомнясь, погасил зажигалку и, не прикурив, пошел, звеня шпорами, к двери. На пороге стал вполоборота, некоторое время глядел на Гуляева с тем же пристальным выражением, потом сказал: – Можно сделать попытку прорваться к Бульбанюку взводом. Вот вы послали четырех разведчиков, товарищ полковник. Но нет большой надежды, что они установят связь с батальоном. Пройдут ли они через немецкую оборону?
– Что? Так лучше взвод положить? – Гуляев стукнул кулаками по столу, мигнула лампа, связист Гвоздев вздрогнул и робко нагнулся к аппарату. – Вызывайте батальон по рации, без конца вызывайте! Что предлагают! А! Для чего вас в штабах держат? Для экспериментов с оловянными солдатиками? Ишь, храбрецы!..
– Вы говорите обо мне во множественном числе, – без выражения обиды ответил Денисов и вышел более невозмутимый, чем всегда.
Гуляев слышал: тонко протренькали шпоры майора в соседней комнате, затихли, и потом за стеной прозвучал его шутливый голос:
– Так вот, детка, кака картинка – вызывайте, вызывайте, вызывайте. Душа из вас вон!
Шумно дыша – мучило сердцебиение, – Гуляев движением плеч поправил сползавшую шинель, крупно зашагал от стола к окну, остановился, тупо посмотрел на матово запотевшее окно, как будто еще оставался там, отражаясь, такой знакомый, такой спокойный и самоуверенный взгляд.
«Экая простокваша! – подумал Гуляев, морщась, следя за движением тумана по стеклу, уже жалея, что накричал на Денисова, и поэтому еще более раздражаясь. – Что это я? Для чего? Та-ак. Оч-чень мило!»
– Оч-чень мило! – произнес он вслух и передернул плечами, теперь с отвращением увидев свое грубое, отраженное в стекле лицо, и не увидел, а почувствовал свой полный, оттопыривающий китель живот, всю свою грузную, налитую фигуру, – в нем давно не было дерзостного порыва молодости. Да, да, она, молодость, не оглядывается назад, за спиной нет ни бремени опыта, ни расчетливого, холодного терпения старости.
«А что ж, может быть, действительно прорваться к Бульбанюку? Не думать – и прорваться. Глупость!.. Без артиллерии? С одним батальоном?..»
– Оч-чень мило! – повторил он, круто поворачиваясь, и раздраженно опустил брови. – Оч-чень!..
Гвоздев, нерешительно вынув, разглаживал, мял на коленях кисет.
– Ну? Курить? – брюзгливо спросил Гуляев. – Давно бы закурил. Ну-ка, давай сюда кисет. Что у тебя? Махра? Самосад! Завернем, да? Щоб дома не журились?
– Газетки бы, товарищ полковник, – обрадованно заулыбался Гвоздев, протягивая кисет.
– Найдем. Майор Денисов! – крикнул Гуляев.
Никто не отозвался. Однотонный голос радиста бормотал позывные за стеной, будто капли падали в тишине:
– Ромашка, Ромашка, я Роза… я Роза… я Роза… Даю настройку… Один, два, три…
– Майор Денисов! – снова крикнул Гуляев.
Денисов появился на пороге, распахнув завизжавшую дверь, сказал четко и весело:
– Связь с Максимовым!
Бросив кисет, Гуляев быстро прошел к рации. Здесь неспокойным красным накалом горели лампы приемника. Обросший синеватой щетиной радист, придерживая пальцами наушники, поднял на полковника словно заострившиеся в воспаленных веках глаза и вдруг заговорил поспешно, негромко:
– По приказу остаюсь. Мы в окружении. Веду бои… Потерял больше половины единицы… Больше половины… Почему нет огня? Нет огня… У нас кончились огурцы! Кончились огурцы. Дайте огня… по шоссе… Дайте огня по шоссе. По шоссе из Белохатки… Дайте огня… Я Ромашка. Ромашка. Я кончаю. Я кончаю. Немцы атакуют… Я кончаю… Мы ждем огня… Даю угломер и прицел… Все, – потухающим голосом закончил радист, повторив дважды угломер и прицел.
Все стихло. Радист молча, ссутулясь, прижимал наушники, и полковник Гуляев, глядя в его унылую длинную спину, ждал и думал. Майор Денисов тыльной стороной пальца гладил выбритую щеку, хмурился.
