Сергей Сартаков - Гольцы
«Где-то здесь взлаивала», — оглядываясь кругом, соображал Ильча и сердито выругался:
Вот падла, пятнай ее, опять бросила!
Внизу, в распадке, откуда с таким трудом поднимался Ильча, небрежной побежкой, принюхиваясь, по валежине семенила Дамка. Добежав до комля^ она остановилась, села на задние лапы и, вывалив набок красный язмк, часто задергала грудью.
Дамка, Дамка! — крикнул Ильча, стиснув в злобе кулак. — Фью, фью, фью, фью!
Дамка радостно бросилась на зов.
Ищи, — сказал Ильча, показывая пальцем на вершины кедров, — ищи. Где она, белка?
Дамка склонила голову и, захлопнув черногубую пасть, вопросительно уставилась на хозяина, силясь понять, чего он от нее хочет.
Ну, белка, белка где? — допрашивал Ильча. Дамка внимательно глядела на кончик его пальца.
В желтых ее зрачках зажегся веселый огонек. Не поиграть ли с ней хочет хозяин? Она умильно махнула хвостом.
«Никак не понимает, — с горечью подумал Ильча. — Напромышляешь с ней!» — и, подбежав к дереву на четвереньках, залаял по-собачьи.
Дамка обошла вокруг него и, опустив морду на вытянутые вперед лапы, залилась звонким лаем.
Подлюга! — простонал Ильча и ткнул ее кулаком в бок.
Дамка отскочила и, обиженно вздохнув, улеглась за деревом.
«Ну что я с ней буду делать? — тоскливо рассуждал Ильча. — Вот и опять за три дня — четыре белки. Без Собольки ей ни черта не осмыслить. Ах, пятнай тебя, жисть такую!.. На старости лет с голоду издохнешь».
С вершины кедра оборвались серые чешуйки коры. Острый глаз Ильчи различил между сосулек зеленого мха, повисшего с ветвей дерева, серую спинку белки. Он быстро расставил сошки. Пискнул тоненький выстрел. Круглая, самодельная пуля оборвала с кедра мягкую хвою и чиркнула по коре соседнего дерева. Сверху охлопьем снега упал мягкий зверек. Дамка на лету подхватила его зубами. Блеснули острые клыки.
Цыц, падла! — вскрикнул Ильча.
Было поздно. Серенькая тушка развалилась надвое. Дамка выплюнула ее на землю.
Испакостила шкурку, — с сожалением разглядывая кровавый комок, сказал Ильча.
В этот день он на табор принес двух белок. Егорша добыл шестнадцать…
Дрянь твое дело, — покачал головой Егорша. — Без собаки в тайге не промысел. Хорошо еще, бельчонка пока на месте держится, а ходом пойдет?
Ильча ему ничего не ответил. Все понятно и так, что еще языком трепать попусту!
Они лежали у костра. Сухие кряжи весело выбрасывали желтые языки пламени. Тайга потемнела, будто залитая варом. Впереди выступали серые стволы деревьев. В вершинах резвыми птицами метались сполохи огня. В котелке хлюпала постная похлебка. Дичь не попадала, а тушками белок накормили собак.
А что, Ильча, — заговорил Егорша, — я тебя все спросить хочу про зятя твоего, про Порфирия. Ты видаешься с ний или нет?
Ильча молчал.
Чего молчишь? Ты разве в сердцах на него?
В сердцах, — с усилием выговорил Ильча.
Так я и догадывался. А с чего?
Не твое это дело, Егорша.
Как знаешь. Мне Порфирий никто. Только так я подумал… Прошлую зиму срубили мы вместе с ним на Джуглыме зимовье. Хотел с Лизаветой Порфирий уйти на житье туда. Про тебя поминал. А ушел из дому один, надо думать — на Джуглым все-таки. Ну, а про Лизавету плетут теперь всякое. Под пьянку, дескать, женился Порфирий. Вроде обманом окрутили его, потом распознал он, вот и ушел. Знать ничего не знают, а языками чешут без путя. Мне тоже обидно: сватом был, — вздохнул Егорша, снимая котелок с таганка. — Пошто дочь к себе не возьмешь? Всех мер девка…
Ильча молчком отошел от костра и исчез в ночной темноте. Вернулся он часа через два, и, взглянув ему в лицо, Егорша понял: о дочери с Ильчей разговаривать не следует.
«Ох, и нравный мужик! — подумал он. — Чего он на Дочь свою так распалился? Удалась она, что осочка весенняя, мягкая, ласковая. И никакого пороку за ней нет. Живет у Аксенчихи — не нахвалится бабка…»
К полуночи плотнее сдвинулся морок. В тяжелом беззвучье замерла тайга. Над пугливым костром закружились зубчатые снежинки.
— Эх, зимушка идет! — проснувшись, пробормотал Егорша. — На свежей пороше славно попромышляем.
А снег шел все гуще и гуще. Сыпался сверху, как мука в редкое решето. Разлапые сучья пихты отвисали под тяжестью мокро!о снега, кедрачи стояли, будто окутанные белыми шубами. Внизу, под деревьями, вздыбленной шерстью торчали оголенные прутья черничника. Подкрадывался бледный рассвет.
Ильча встал первым. Поправил горящие головни и повесил на таган котелок. Он хмуро поглядывал на огонь. Всю ночь давило в боку. Это осталось с тех пор как он гнался за соболем, а теперь по глубокому снегу ходить будет еще тяжелее. Правда, на свежей пороше весь след звериный виден как на ладони. Кто хочешь разберется. Дамку обучить бы. И он стал торопливо собирать снаряжение.
В хмуром небе появились синие оконца.
С Егоршей условились так: Ильча пойдет от верховья Огнита влево, а Егорша — вправо, с тем чтобы не перебивать друг другу дороги. Справа бельчонка будто и лучше держится, да поросль там очень густая, без собаки все равно не взять, уйдет вершинами белка, не догонишь. А Дамку в редколесье лучше натаскивать, по теплому следу.
Ильча шел северным склоном хребта, поросшим коряжистым черным кедрачом. Беличьих следов не встречалось. Дамка обнюхивала крестики — отпечатки куропачьих лап — и в недоумении останавливалась, когда они, взъерошив взлетом пушистый снег, обрывались прямо посреди поляны. От быстрой ходьбы Ильча вспотел, его донимала одышка. Он присел на камень, стал оглядывать взгромоздившиеся впереди него горы.
«Хороша таежка чернеет на том вон хребтике, — подумал он, тиская ребра рукой, — непременно должна белка стоять. Пройти, что ль?»
Встать было труднее. Кольнуло в спину, и так и осталась ноющая боль. Ильча пробивал сгибаться в разные стороны — не помогло, поясница ныла, как сбитая в позвонках.
Спустившись с хребта в распадок, он наткнулся на первый след. Подозвал Дамку и ткнул ее носом в звездочку беличьего следа. Она отфыркнула снег, отскочила в сторону и стрелой метнулась в густую чащу. Через минуту она звонко затявкала. Ильча, захлебываясь воздухом, бросился на голос.
Дамочка, милая, — шептал он, — не уходи. Дождись меня.
Дамка ему попалась навстречу. У Ильчи брызнули слезы. В сердцах он сдернул винтовку с плеча.
— Пятнай тебя, падла проклятая! Извела меня… Тукнул выстрел. Дамка мордой сунулась в снег. Ильча,
не оглядываясь, зашагал прочь. Горло сжимали судороги. +
Следы стали встречаться чаще. Словно ничего и не случилось, Ильча прилежно кружился между деревьями, следуя прихотливой побежке зверька. Там, где след сплетался, теряя направление, Ильча делал круг — обрезал я, если след из круга не вырывался, искал белку в середине. За опояской у него болтались уже четыре желтобрюхие тушки.
Эх, Собольку бы! — вздохнул он. И сразу жалость к убитой Дамке и стыд за свою горячность заскребли его сердце. — Зря я ее… Молодая, не бывалая…
И как-то сразу рассудок подсказал: «Вот и Лиза… молодая, что она знала?.. А ты ее тоже так…»
До вечера ходил он как в тумане, не глядя даже, в какую сторону идет, не сознавая, бежит ли по следу, гонится за зверем или кто-то другой бежит за ним, а сам он, как зверь, старается спрятаться, притаиться в чаще. Порфирий мутным видением стоял у него перед глазами. Пришел он в себя, когда на разгоряченную шею упал комок рыхлого снега. Деревья отряхивались.
К морозу, — сказал Ильча, сбрасывая снег.
Нет, не к морозу. Над лесом широкой полосой двигалась низкая серая туча. В вершинах шебаршил ветер. Солнце упало за тучу, в распадок. Вечерело. Тайга темнела вокруг, чужая, незнакомая.
«Куда же я забрел?» — удивился Ильча.
Сзади него цепочкой тянулись глубокие следы. Впереди раскинулась снежная осыпь.
«К ночи не выйти на табор, — решил Ильча, — заночую здесь».
Он вытащил топор из-за опояски и стал готовить костер. Нарубил, натаскал сухого валежника и, натесав на разжигу смолевых щепок, потянулся за спичками. Они всегда лежали за пазухой. Но в этот раз рука тщетно шарила по горячей рубахе. Ильча распустил опояску — спичек не было.
Дела! — протянул он, съежившись от мелкой дрожи. — За ночь к черту заколеешь.
Серая туча задернула небо. В глубине распадка гудела непогодь. Ильча спиной прижался к толстому дереву. Промокшие ноги стыли, ветер пронизывал тело насквозь. С вершин деревьев птичьими стаями летели рыхлые комья снега. Наступила непроглядная таежная ночь.
Вдоль распадка тяжелой поступью шел ураган. Трещали, ломаясь, деревья. Хлестался о камни нежными сучьями прижатый к земле упругий молодняк. Жесткие крупинки мерзлого снега стегали обомшелые скалы. Ветер по-волчьи выл в узких щелях. Ночная муть забелилась пургой.
В такую ночь страшно сидеть даже вдвоем у костра, в хорошем балагане. Еще страшнее сидеть одному без огня, слушать разноголосый рев урагана, видеть, как вьется в темных глубинах колючая пурга. Негде укрыться от ветра, нечем прикрыть озябшие ноги. Промокшая от пота однорядка теперь жесткой коркой застывала на спине. Ильча прижался к земле, стараясь согреть дыханием грудь. Мыслей у него не было никаких. Пусто. Ночь тянулась, страшная, бесконечная.
