Сергей Сартаков - Гольцы
После первого зазимка Ильча стал торопиться со сборами.
От света до ночи копался, налаживая сбрую, сумы, готовя припас. В тайгу, на промысел, ехать — надо изладить все как следует.
Сколько лет Ильча собирался купить новое ружье — больно уж расплющился пистонник и курок стал шататься, — да все из нужды выйти не мог. Промыл керосином ствол, прикрутил проволокой расколотое ложе и отставил ружье в сторону, что ж делать — зиму еще отпромышляет. Где заплаточками, где ремешками, зашил, заштопал, починил Ильча всю снасть свою таежную — ехать можно. С харчами только вышло похуже: одни сухари. Да ладно, подсохло тело у мужика, жиру не просит. Мясо в тайге будет — рябчики, глухари, а не то и белку можно бросить в похлебку, если от собаки останется. Пса надо накормить в первую очередь. Он всему промыслу голова.
На дорогу Клавдея истопила баню пожарче, сама хорошенько протерла мочалкой спину Ильче, пропарила веником — не обовшивел бы мужик в тайге, месяца три без бани ходить придется, грязному да потному. Ладно, если к зимовью где-нибудь прибьются, хоть в котелке воды скипятят — оботрут тело.
Ильча, ты гляди, горячий в снег не ложись, — уговаривала его Клавдея. — Знаю я тебя: пристанешь — нет чтобы на ногах постоять, охладиться, сразу хлоп на спину. А на простуду ты приимчивый. Долго ли болезнь схватить? И напарник твой Егорша тоже уму не наставит — беспечный человек, нет заботы о себе.
Ладно, ладно, Клавдея, — отговаривался Ильча, — не маленький. Ты вот давай тут… оставайся… Петруха обещал отдать камасья, — помнишь, брал он взаем себе на упты? Так ты проделай их помягче да сшей, к Николе-престоль-ному чтобы мне новые обутки надеть.
Сошью, сошью, — кивнула головой Клавдея.
Каурка, заемный мерин лет шестнадцати, подбирал обвислыми губами сено, натрушенное у ворот. Дамка, в пест-ринах молодая сучонка, скулила возле порога. В тайгу Дамка шла первую осень.
Собольку не забывай, Клавдея, припаривай ногу почаще. Эка ведь, пятнай его, напасть па кобеля свалилась! Тоже, поди, душа изнывает, в тайгу просится. Семь лет с ним отпромышлял, спасибо ему… Ну, поехал я, Клавдея, — и поцеловал ее в губы. — Давай оставайся, — махнул он рукой.
Иленька, — робко остановила его Клавдея, — ты же через Рубахину поедешь. За Егоршей заезжать будешь.
Ну?
Спроси его… как Лизутка… с Порфирием живет… Наверно, Егорша знает. Пусть и мне с кем перескажут. Ведь более как полгода, с самого сретения, я у нее не была. А теперь Порфирий дома, поди, и Лизапька должна быть с ребеночком…
Слушай, Клавдея, — глухо сказал Ильча, — ты мне об этом не напоминай, не трави душу.
Ильча, — потупившись, тихо вымолвила Клавдея, — дочь ведь она паша, родная. Ты ж ее сам за Порфирия отдавал.
Отдавал, чтоб мне со стыда не сгореть, чтоб не видели глаза мои ворот, мазанных дегтем. Обманул Порфирия, за человека его не посчитал. Думал: только бы позор не нести! Так с какими глазами я про дочь у него теперь буду спрашивать?
Ты через людей спроси.
Будто легче это для меня! Спросишь — и скажут тебе… Очень, мол, доволен Порфирий, не нарадуется. Провалиться мне тогда сквозь землю? Или просто плевок утереть?
Да как же, Ильча? Вот и меня ты к ним не пускаешь…
А не все равно, мне или тебе в глаза плюнет Порфирий? Сходила раз, пока рубил Порфирий лес в тайге, хватит! А теперь, когда с ребенком она… когда Порфирий…
все понял… Да мпе в тысячу раз стыдпее теперь, чем год назад было!..
— Лиза-то в чем виновата, что нельзя к ней ни отцу,
ни матери?
Не спорь! Знаю! Грызет меня вот здесь, — ткпул он в грудь, — грызет совесть, все нутро выела: зачем обманул Порфирия? Только… пусть лучше совесть грызет, а позор свой на люди сам я не понесу. И тебе не дозволю.
Хлопнув дверью так, что задребезжала на столе посуда, Ильча вышел во двор*?распахнул ворота, вскочил на коня и, злобно хлестнув его поводом по морде, поскакал вдоль деревни. Каурка, тяжело нагруженный вьюками, хрипел, перебрасывая мохнатые ноги. Пестреньким комочком сзади катилась Дамка.
Навстречу попался Петруха Сиренев, сын кулака Иннокентия, у которого прежде жил Ильча в работниках. Петруха вез сено на двухколесном одре. Красивый, с высоким, чистым лбом, густыми, нависшими бровями и пристальным взглядом, он не пропускал случая, чтобы не задраться с любым встречным. Сидя на спине раскормленного чалого жеребца, Петруха ядовито взглянул на Ильчу.
Куда поскакал, хозяин, больно хлестко?
На кудыкину гору! — отплюнулся Ильча. — Пятнай тебя, под руку бормочет… Не видишь, куда?
Вижу. Либо от черта бежишь, либо за счастьем гонишься. — И засвистал вдогонку ему: — Эй, хозяин! Подвяжи веревочкой своего рысака, не то на бегу развалится: ноги — на дороге, голова — в кустах…
20
Вперекрест нападавшие, лежали буреломы. Сучья цеплялись за одежду, когда Ильча, не найдя обхода, лез прямо через валежник. Острые камни впивались в подошвы. Склон горы, весь в старых гарях, обращен был к открытой, широкой долине. Узкой лентой зеленели в ней чахлые соснячки и березники. И среди них круглыми пятнами моховые болота.
Соболиный след вел прямо к ручью. Давно гнался по нему Ильча, но никак не мог настичь осторожного зверька. Дамка не пошла, — она ничего не понимала в следах, повертела хвостом, виновато посмотрела па хозяина и вернулась на табор. Ильча выругался и пошел один. Соболь мог оправдать весь промысел. Найдя след, Ильча не позвал Егоршу. Что тому? У него собаки идут хорошо, и так напромышляет. А тут если бы соболя!
Он останавливался отдыхать только тогда, когда тайгу заливала непроглядная ночь и острый глаз его уже не различал следа зверя. Тогда Ильча рубил сухие валежины, складывал костер и ложился, обдумывая: есть здесь гнездо у этого соболя или попал ходовой? Едва отбеливалось небо, Ильча вскакивал и снова пускался по следу. Каждое утро падала легкая изморозь, и Ильча видел, что он идет все время по свеясему следу. Иногда он останавливался и, чувствуя, что соболь совсем где-то близко, пристально рассматривал дальние пирамидки засыпанных снегом камней, ожидая, что вот-вот среди них мелькнет черная спинка зверька. Ружье он держал наготове. Но соболь уходил незамеченным.
Эх, пятнай его, нет собаки, — шептал Ильча, понимая, что больше ждать бесполезно, соболь ушел. — Знал бы я, что Дамка пустая окажется, на себе Собольку носил бы. Пусть безногий, да где надо залаял бы.
И опять цепочка следа уводила его вперед.
Достигну, — упрямо твердил Ильча, — хоть в Бело-горье за ним уйду. Только погодка такая еще постояла бы.
Кругом высились незнакомые горы. Соболь пересек ручей, попетлял немного среди моховых кочек и широким махом пошел в хребты. Теперь идти за ним стало труднее. Ильча останавливался отдыхать и, с тоской поглядывая назад, думал, что если он соболя не добудет, сколько времени зря пропадет. Да каков еще окажется обратный путь. У него оставалась в котомке только горсть сухарей. Дорогой попадались рябчики — Ильча их не стрелял, боялся выстрелом напугать соболя.
К концу дня он перевалил через хребет. Крутыми откосами сползали с гор узкие пади, все в зарослях пихтача. А по ту сторону стояли чистые кедровники, и от них, поднимаясь ступенями выше и выше, громоздились новые горы, все в скалах, утесах, обрывах. На самом верху они выгибались ровным горбом, и ничего, кроме сверкающего снега и черных крапин отдельных камней, там не было.
В гольцы пошел! — удовлетворенно сказал Ильча. — Там я тебя и возьму.
Он посмотрел вниз в расщелину пади, и подумал, что если соболь пошел в гольцы, не имеет смысла идти за ним неотступно, карабкаясь по камням, можно обогнуть стороной, косогором, и обрезать след к кедрачам. Он пошел, забирая вправо, и вскоре наткнулся на старый, засыпанный снегом сяед человека. Ильча в удивлении остановился. Кто же еще мог забреди в такую глухомань? Он подумал: но на свой ли след набрел опять? Нет, здесь он не был, хорошо знает. Соболь не кружил, шел прямо к Белогорью. Ильча осмотрелся кругом. Еще дальше, за гольцами, поднималась к небу сияющая плотными, вечными снегами трехзубая острая вершина. Белое облако медленно наплыло на нижний остряк, разорвалось и, колыхнувшись, поползло дальше. Мелкие его клочья повисли над трещинами, тая и сливаясь со снегом.
Ильча здесь никогда не бывал, но узнал это место по описанию стариков. Трехзубая вершина — Уляха. Правее, кусочком льда в холодном небе, чуть видный отсюда, блестит Орзогай. Там главпый перевал — Ергик-Таргок-Тай-га — и начинаются южные склоны Саян.
«Кто же здесь ходил? — опять склоняясь к человечьему следу, подумал Ильча. — Бродягам здесь делать нечего».
Он обошел распадок кругом и углубился в кедрачи, соображая, где ему легче будет обрезать след зверя. А солнце скатилось уже за трехзубье Уляхи, и быстро темнела тайга. Ильча заторопился, бросился по следу чуть не бегом. Надо убедиться, ушел соболь в гольцы или остался в распадке. В последнем свете отцветающих сумерек он увидел частые пятнышки следов. Значит, он рассчитал правильно. И главное — сотоль шел спокойно, не чувствуя за собой погони. Местами рядом со следом лежали скушенные сухие былки травы — соболь баловался.
