Василий Еловских - На Сибирском тракте
— Сколько их всего было? — прервал переводчика Чебякин.
— Он отказывается на этот вопрос отвечать.
— Что? Скажи ему… — взводный свирепо глянул на Романенко, будто тот был в чем-то виновен, — скажи этому негодяю, что я из него котлету сделаю и на сковороде поджарю. Скажи.
Пленный снова бойко залопотал.
— Он говорит, что их было восемь человек.
— Оружие?
— Пять винтовок, восемь пистолетов, три ручные гранаты и… финские ножи.
— Дальше.
— Сегодня утром он ходил на хутора, думал найти продуктов, но не нашел. Когда возвратился, то его товарищей уже не было. Они куда-то ушли. Вскоре он увидел наступление советских солдат и решил, что его окружили.
Пленный замолчал, почесал лысоватый затылок. Помолчал и Романенко, а потом снова стал переводить:
— В землянке валялся резиновый шланг. Его однажды нашел на дороге мой товарищ Курт. Я взял один конец шланга в рот и быстро забежал в речку. В воде присел и стал дышать через шланг.
Романенко нахмурился и добавил:
— Он думал, что укрылся вполне надежно, и, говорит, даже посмеивался про себя над недальновидностью иванов.
Когда задержанного увели, лейтенант Чебякин похлопал Воробьева по плечу:
— А здорово ты, слушай, сообразил!
— Я бы, наверно, и не обратил внимания на этот шланг, — ответил Воробьев. — Но на том самом месте, где он лежал, была трава примята. И примята в сторону речки. Посмотрел поближе — вижу следы человека. Ясные такие следы. Кто-то, думаю, в воду зашел и почему-то не вышел. А может, к другому берегу поплыл? Так зачем, опять думаю, переплывать речку, когда вон там, совсем не далеко, мостик виднеется. По нему-то куды лучше пройти. Думал, думал я и вдруг кумекнул: наверно, он, дьявол, через шланг дышит.
Вскоре солдаты подошли к деревянному мостику, соединяющему оба берега. Мостик стоял высоко над водой; был он узкий — в две доски, с перилами из легких жердочек. На нем с трудом могли разойтись двое. Видимо, мостик был построен рыбаками, которым не хотелось каждый раз плыть по студеной воде. К нему со всех сторон подходили тропинки. Трава у берега примята, — сразу видно, что здесь бывают люди.
Солдаты недоверчиво посматривали на противоположный берег. На нем рос настолько густой кустарник, что казалось, будто это один длинный-предлинный куст. Берег, на котором стояли бойцы первого взвода, был более высокий, здесь тоже росло много кустов.
На той стороне речки, метрах в тридцати от воды, поднялась в воздух стая птиц.
— Птицы чем-то обеспокоены, — сказал Воробьев. — Отлетали, понимаешь ли, все сразу, быстро и кричали. Может, там наш третий взвод?
— Нет, — лейтенант Чебякин отрицательно мотнул головой. — Третий взвод должен быть дальше в лесу. Он едва ли успел подойти так близко. А следов здесь не видно? — Чебякин был горожанин и в лесных приметах разбирался слабо.
— По тропинке, наверное, прошли, — сказал как бы про себя Илья. — Вон веточка обломана. Но это еще в прошлом году… Нет, не вижу.
— М-да! — крякнул старший сержант Романенко. — Видно, бандиты опытные люди. Тут может быть хорошая ловушка, товарищ лейтенант. Пока мы здесь за кустами — ничего. А когда пойдем по мостику, откроют огонь.
— Это, конечно, опытные убийцы, — сказал Чебякин, — только воинской хитрости у них маловато. Ни черта они не догадаются, что в тылу у них наши бойцы.
Всем было ясно: надо перебираться на другой берег, на этом берегу бандитов нет. И, конечно, легче пройти по мосту, чем переплыть речку. Чебякин стал осматривать солдат — кого бы из них послать первым.
— Разрешите мне, — сказал Романенко.
— Направляйте меня, — предложил грубоватым голосом, как будто сердился на кого-то, ефрейтор Баранов.
Пробежать по мостику вызвались еще человек десять, и в том числе Илья Воробьев.
Командир взвода несколько минут раздумывал, все больше и больше нахмуривая лоб, а потом твердо сказал:
— Вот что… Через мост первым пробежите вы, Воробьев.
— Есть!
— Пробегайте быстрее, не останавливайтесь.
— Знаю.
— Давай!..
Пригнувшись, держа на изготовку автомат и как-то необычно широко расставляя ноги, Воробьев быстро побежал по мосту. Послышался частый и громкий стук сапог о доски, как будто по доскам ударяли топором. Солдаты молча и напряженно всматривались вперед. Вот Воробьев пробежал третью часть моста, половину моста… Уже близко противоположный берег. Солдаты облегченно вздохнули, радуясь тому, что ничего страшного не случилось. Но неожиданно послышался громкий треск, Воробьев вскрикнул и вместе с досками и шаткими перилами повалился в воду. Бандиты подпилили сваи в центре моста.
И сразу же с противоположного берега раздались одиночные выстрелы из винтовок и пистолетов. Наши бойцы стали стрелять по кустам из автоматов.
Солдаты увидели, как среди досок, плавающих в воде, показалась голова Ильи Воробьева, потом исчезла и опять появилась. Вот Воробьев медленно поплыл, отфыркиваясь, часто погружаясь с головой в воду. Он вылез на берег на четвереньках, лег на траву и громко застонал.
Над рекой и лесом высоко в небо взвилась красная ракета. Это был сигнал — нашему взводу начать наступление.
Дальше все произошло довольно быстро. Бандиты, сделав еще несколько поспешных выстрелов, стали торопливо отступать и наскочили на наш взвод, стремительно повернули на запад и попали под огонь второго взвода. Они еще несколько минут как очумелые шарахались из стороны в сторону, но, видя, что ничего не получается, бросили на траву оружие и подняли руки. Их было только семеро, куда меньше, чем мы ожидали.
Бандитов очень коротко допросили и увели в ближайший населенный пункт, чтобы потом отправить в город.
Солдата Воробьева увезли в госпиталь. Он во время падения поломал руку, и, когда плыл, бандиты ранили его в спину.
Илья все лето пролежал в госпитале, а осенью снова пришел в роту. Его хотели оставить при штабе полка заведующим складом, но он не захотел. «Такая, говорит, работенка не по мне».
МОСТИК
Под вечер батальон прибыл в маленький дачный поселок на берегу Рижского залива. Взвод лейтенанта Турбина разместился на окраине поселка в двухэтажном кирпичном доме.
Солдаты торопливо поднимались по крутой лестнице на второй этаж. Здесь была просторная комната и широкий коридор. Хозяйка не топила печи на втором этаже, и в комнате стоял холод как на улице.
Солдаты поставили винтовки в козлы, а вещмешки положили у степ.
— Дровишек вот нету, — сказал лейтенанту Турбину его помощник старший сержант Капустин. — Где достать? Может, попросить у хозяйки?
— Зачем дрова? — удивился Турбин.
— Да печи затопить. Ноябрь ведь. Как ночью-то спать будем?
— Не нужно топить, — сухо проговорил взводный. — Через час будет тепло.
— Вы думаете, надышат?
— Нечего думать о том, о чем думать не следует. Печи не топить. Помещение проветрить. Ясно?
Резко повернувшись, Турбин прошел по коридору и стал спускаться вниз. Он был недоволен своим помощником. И не только потому, что Капустин предложил топить печи. Хотя, конечно, каждый солдат должен знать: если в небольшом, хорошо утепленном помещении размещается взвод, то вообще можно жить без печки.
Помкомвзвода больше был похож на штатского, чем на военного. Сорокадвухлетний, полный, сутулый. Гимнастерка всегда топорщится, и от этого он кажется похожим на старого взлохмаченного петуха. Голос у него с хрипотцой, будто он вчера крепко выпил, а сегодня не опохмелился. Говорит по всякому поводу много. А строевой командир, и большого ранга и маленького, по мнению Турбина, должен быть молод, правильно сложен. У настоящего строевого командира голос сильный и чистый. Он говорит коротко и ясно.
Самого Турбина в батальоне считали заправским военным. Об армии он стал мечтать еще в детстве. Воинская служба оказалась не такой романтичной, как он ожидал, но все же нравилась ему.
Когда лейтенант, красивый, подтянутый, шел по улице, девушки оглядывались на него. А он лишь слегка косил на них зеленоватые глаза под темными бровями-дугами. Полгода назад Турбин служил на Дальнем Востоке командиром взвода в офицерском училище. Он подал рапорт, а потом второй с просьбой направить его в действующую. К великому своему удивлению, лейтенант попал не на фронт, а в войска НКВД по борьбе с бандитизмом. Они всей ротой вылавливали одиноких фашистов или мелкие группы в три-пять человек, скрывающиеся в лесах. Дело это было важное, хотя и не столь уж героическое. Взвод кочевал с места на место, ночуя в городах, на хуторах, а то и просто в лесу, где крышу заменяло холодное, угрюмое небо, проколотое звездами.
Во дворе Турбин стал чистить сапоги. Он чистил их по нескольку раз в день вне зависимости от того, где находился взвод. Эта обязательность удивляла солдат, особенно тех, которые прибыли с передовой. Впрочем, во время остановок в населенных пунктах все бойцы любили почиститься. Вот и сейчас возле крыльца они драили бархатками сапоги, отряхивали шинели. Скрутив из газеты огромные цигарки, солдаты не спеша, чинно курили едкую махру. Взводный слышал грубоватые голоса и смех. На отдыхе солдаты любили пошутить; шутки у них были обычно незамысловатые: усталому человеку не хочется философствовать. Частенько вспоминали о доме. И вообще говорили все больше о чем-нибудь невоенном. Не было у солдат Турбина крепкой воинской жилки. Лейтенант прислушивался к разговорам бойцов и чувствовал, что в душе его нарастает сильная, до слез, обида. Раньше Турбин как-то не замечал всего этого. А вот вчера, устраивая взвод на ночлег в полуразвалившемся сарае, он задумался. И сегодня те же мысли надоедливо преследовали лейтенанта.
