Василий Еловских - На Сибирском тракте
Вот, наконец, под ногами листья папоротника.
Степка до боли сжал руку Саньки и шепнул:
— Начинай!
Сам он быстро обшарил один лист, второй, третий, четвертый — волшебного цветка не было. Санька тоже не нашел цветка. Они передохнули и снова стали искать. Может, он такой волшебный, что его не ущупаешь…
Сзади раздался громкий звук, как будто сломалась сухая жердь. Степка испугался, одним рывком сорвал целую кучу листьев папоротника вместе с колючей травой и выскочил на берег оврага. Тут он подумал, что это могла хрустнуть сухая палка под ногами Саньки. Санька бежал сзади и никак не мог догнать Степку. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хотел разрыдаться. Степка понимал, что брату страшно, дождаться бы его, но нет сил дождаться. За каждым кустом чудятся изогнутые рога и бородатая морда лешего. Ноги у Степки стали как деревянные. Кажется, пожелай остановиться и не остановишься — сами собой бегут. Совсем рядом кто-то беспрерывно насвистывает. Степка знает, что это не Санька, он так не свистит. Значит, леший или чертенок какой-нибудь. Но оглядываться нельзя. И Степка бежит, бежит из последних сил.
У околицы он услышал встревоженный голос:
— Чё тако, робятишки?
Возле ворот крайнего дома стояли люди. Видно, парни собирались на вечеринку.
Степка остановился. В спину ему сейчас же ткнулся Санька. От долгого бега и страшной усталости затошнило. С горлом у Степки что-то не ладно: при каждом выдохе посвистывает. Видно, при беге горло и свистело, а совсем не леший.
Степка и Санька нырнули от парней в переулок. За углом им повстречался Афоня-сумасшедший. Афоню знают в поселке все — от мала до велика. Направляя кого-нибудь на эту окраину, боктановцы говорят: «Да вот туды иди, где Афоня-дурачок живет». Афоня всегда улыбается жалкой улыбкой и в любую погоду лепечет: «Славно как на уличке-то». И сейчас, увидев ребят, он сказал «Славно как на уличке-то» — и пошел дальше.
Степка и Санька уже успокоились. Но в ушах еще шумело. Степка посмотрел на Саньку, разглядел внимательно папоротниковые листья и с досадой бросил их на землю. Цветка среди них не было.
Дом был уже рядом. Степка открыл ставень, легонько, одним пальчиком, как цыпленок клювом, постучал в окно. К окну подошел тятька и мрачно посмотрел на сына.
Открыла ворота мать. Она не сказала ни слова, закрыла ворота на тяжелый запор и пошла сзади сыновей.
Тятька смотрел строго, но спросил обычным голосом:
— Ну, где были?
— В лесу были, — тихо ответил Степка.
— Так. А чё там делали?
Степка рассказал все по порядку. Он не успел придумать ничего другого.
Тятька не спеша снял с полатей тонкую, просмоленную веревку и сказал Степке:
— Иди сюда, старшой.
Степка подошел и заплакал. Отец просунул его голову между колен и стал бить по спине веревкой, отсчитывая каждый удар: раз, два, три…
Степка кричал и плакал, а Санька стоял рядом и дрожал, и ему было почти так же больно, как брату.
С каждым взмахом тятькиной руки огонек в керосиновой лампе колыхался, пуская на потолок струйку дыма. В избе становилось то светлее, то темнее, и в окно, не закрытое ставнем, было видно, как на улице черная мгла при каждом ударе сменялась синею мглой.
Примечания
1
Свейки — здравствуйте (латышск.).
