Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Когда фашиста прогоним, отдадите за меня Любашу, Анна Афанасьевна? — спросил ее Михаил.
— Скорей гоните его, басурмана.
— Тогда отдадите? — не отставал Михаил.
Петру по душе пришлась жизнерадостная, общительная старуха.
— А что, Анна Афанасьевна, если сюда придут враги, — спросил он, — останетесь или уедете?
— Не придут они сюда, — пренебрежительно ответила Анна Афанасьевна. — Ни в жизнь он не переборет. — И, вздохнув, добавила: — Наш тоже воюет, еще с финской, Сереженька…
Перед вечером она вместе с Любашей вышла за ворота проводить гостей.
— Вы ж, сыночки, не забывайте нас, — дрогнувшим голосом сказала старуха. — Если что не так, извиняйте.
Любаша провожала их почти до самого военного городка. Обратно она побежала, не оглядываясь и не обращая внимания на то, что косы ее расплелись и рассыпались по спине.
Перед тем как войти в ворота, Михаил сказал:
— Эх, Петро, как тяжело на душе! Неужели таким вот придется под вражеским сапогом жить?
— Старуха никогда не покорится.
— Конечно! А Любаша… она ведь совсем молодая, жизни не видела.
Петро промолчал. Вспомнились ему мать с отцом, Оксана. Не скоро он их увидит, не скоро обнимет.
Возле казармы его ожидал расстроенный, взволнованный Федор.
— Куда ты запропастился на весь божий день? — накинулся он на Петра. — Мы уже вещички на машины положили. Через час выезжать.
— Куда?
— Да в лес. Степан уже уехал. Поклон тебе низкий передавал. Его в танкисты забрали.
— Ну и добре, — оживившись, ответил Петро. — Скорей на передовую попадем.
IXПетра зачислили в пулеметный взвод. Спустя день туда же назначили и Михаила Курбасова.
Об этом побеспокоился лейтенант Людников. Ему поручили командовать ротой, укомплектованной новым пополнением. Вскоре после прибытия полка в лес он увидел Петра и Михаила, с жаром споривших у разобранного «максима».
— Знакомая штука? — коротко спросил он, показав рукой на пулемет.
— В академии стрелял, — ответил Петро, поднимаясь с земли и отряхиваясь. — Не мазал.
— Подтверждаю, — сказал Михаил. — Петро Остапович здорово пулемет знает, — добавил он.
Лейтенант мельком посмотрел на них и перевел взгляд на пулемет.
— Проверим… Стреляете автоматически. После скольких выстрелов будете менять в кожухе охлаждающую жидкость?
Петро наморщил лоб, подумал.
— После тысячи.
— После тысячи? — вмешался Михаил. — По наставлению — после двух тысяч. И то вода не закипит.
Людников печально покачал головой. Привычным движением он вставил замок пулемета и сказал со вздохом:
— Доверь вам сейчас оружие! Не тыщу и не две, а всего-навсего пятьсот. И по наставлению и практически. Вижу, оба здорово знаете.
— Получимся — будем знать, — не смущаясь, сказал Петро. — Очень хочется стать пулеметчиком.
— Вы, видать, люди образованные, — задумчиво сказал Людников. — Сумеете…
— Высшее образование, — скромно сообщил Михаил. — Сумеем.
— Я и говорю: сумеете писарями служить. При штабе спокойнее.
Петро не понял, смеется над ними лейтенант или говорит серьезно.
— Таких, как мы, миллионы идут в армию, — сказал он, вспыхнув. — Так что же, всех в писаря? Нет, это не пройдет!
— У него брат подполковник, — сказал Михаил ни к селу ни к городу, кивнув на Петра.
— Это ни при чем, — ответил Людников, вытирая о траву пальцы, испачканные смазкой.
Однако на Петра он посматривал теперь с большим уважением и о переводе друзей в штаб, на писарские должности, больше не заговаривал.
В полку день и ночь шла напряженная учеба. Километрах в двух от землянок, на истолоченном учебном поле, практиковались в рытье окопов и ходов сообщения, по нескольку раз в день штурмовали опушку соснового леса, учились маскироваться, стрелять, ползать по-пластунски.
Через неделю, глядя на Петра, трудно было подумать, что у него еще недавно были пышные кудри, нежная, по-юношески свежая кожа на щеках. Он остригся, заострившееся лицо его огрубело, словно солнце и ветры дубили его долгие месяцы, Михаил, встречаясь с ним, критически оглядывал его выгоревшую гимнастерку с залубеневшими пятнами пота, красные от пыли и усталости глаза и насмешливо вскрикивал:
— Ну и вояка!
— А ты? На себя посмотри, — беззлобно откликался Петро.
— И я такой же, — охотно соглашался Михаил и весело разглядывал свои покоробленные, непомерно большие ботинки, с густо налипшей на них окопной землей.
Они вскоре привыкли и к своему новому виду и к тяжелому солдатскому труду. Однако настроение у друзей начинало резко ухудшаться. Сообщения по радио становились все тревожнее: после ожесточенных боев советские войска оставили Вильно, Брест, Белосток, Ковно.
В помощники Петру дали Брусникина и узбека Мамеда Тахтасимова.
Несмотря на то, что и по жизненному опыту и по характеру парни были разные, сдружились они быстро.
Первое время Брусникин подшучивал над тем, как Мамед, завидев вражеские самолеты, начинал испуганно вертеть головой, норовил соскользнуть в окоп.
— Чего это, Мамед, глаза у тебя квадратные сделались? — спрашивал он добродушно. — Не бойсь, туда, где Брусникин, фашист кидать побоится. У меня слово такое есть.
Мамед смущенно отмалчивался, старался держаться спокойнее.
Однажды за ужином Брусникин, который решительно не выносил молчания, сказал, явно задирая Тахтасимова:
— А хорошо бы, Мамед, сесть в поезд — и домой? Там ни самолетов, ни окопов. Верно?
Тахтасимов вспыхнул:
— Стыдно так говорить. Надо защищать родину, воевать надо. А ты что говоришь?
Он скосил на Петра блестящие глаза, ища одобрения, и, встретив веселый, смеющийся взгляд Рубанюка, тоже засмеялся. К Петру он питал очень большое уважение и невольно подражал ему во всем, даже в мелочах.
Это уважение начало проявляться у Мамеда с того дня, как ему стало известно, что Петро закончил Московскую сельскохозяйственную академию. До войны Тахтасимов работал в одном из совхозов на поливном огороде, и заветной мечтой его было стать агрономом.
И Тахтасимов и Брусникин охотно признавали за Петром превосходство не только потому, что он был образованнее их. Как бы ни уставал Петро после тяжелого учебного дня, он в короткие минуты досуга шел к артиллеристам или минометчикам, наведывался к связистам. Его интересовало все: как заряжать и стрелять из орудия, миномета, как действует радиоустановка.
— Ты какой-то ненасытный, — удивлялся Брусникин.
Тахтасимов с жаром нападал на Брусникина.
— А ты что? — гневно кричал он. — Патронную коробку знаешь, и больше ничего тебе не надо! Петя в бою будет как профессор.
Впрочем, споры были редкими. Все трое привыкли друг к другу и жили дружно.
Однажды вечером лейтенант Людников наведался к ним в землянку. Перед уходом он сказал:
— Живете по-товарищески, уважительно. Это на фронте — первое дело. Особенно для пулеметчиков и разведчиков.
— Почему на фронт нас не посылают? — спросил Петро. — Так и будем все время в фанерных фашистов пулять?
— Пошлют, — сказал Людников, сделав неопределенный жест. — Еще навоюетесь. Фронт близко.
Лейтенант словно напророчил. В ту же ночь Петра разбудил Тахтасимов.
— Встань, послушай, Петя, — произнес он дрожащим голосом.
Приглушенные звуки орудийных выстрелов, близкие разрывы сразу согнали с Петра сон. Он вскочил.
— Буди Митрофана! — распорядился он. — Это не учебные стрельбы.
Через несколько минут полк подняли по тревоге. Из землянок выскакивали красноармейцы.
Невдалеке полыхнули багровые зарницы, гулко разорвались одна за другой три фугаски.
Полк быстро погрузили на автомашины и еще до восхода солнца перебросили за двадцать километров — к большому селу около шоссейной дороги.
XРоте Людникова приказали занять оборону в полукилометре от небольшого хутора.
Петро расположился на высотке с каменистым грунтом, поросшей кустами терновника. Предстояло отрыть пулеметный окоп и ходы сообщения, подготовить запасные позиции.
Все выглядело будничным, как на учении. Впереди и слева окапывались стрелки, в рост ходили командиры, связисты разматывали свои катушки, вдали копошились саперы.
Близость фронта угадывалась по глухой артиллерийской канонаде, которая доносилась с запада.
Каждый раз, когда звуки боя усиливались, Петро напряженно вглядывался в сторону белеющего за садами далекого села, руки его, исцарапанные, с водянистыми мозолями на ладонях, начинали действовать энергичнее, быстрее. «Сколько в разные века русский человек земли выгреб, защищаясь от чужеземцев! — думал он. — Сколько каналов можно было нарыть, фруктовых садов насажать!»
