Василий Катунин - Возвращение Остапа Крымова
Обзор книги Василий Катунин - Возвращение Остапа Крымова
Василий КАТУНИН
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСТАПА КРЫМОВА
Глупость — это хорошо скрытая форма счастья.
Остап Крымов (Полн. собр. соч. Т. 1, гл. 18)ПРЕДИСЛОВИЕ
Будучи маленьким наивным мальчиком, я смеялся над бедным глупым Буратино, зарывшим свои монеты в землю. И только став взрослым седеющим мужчиной, я понял, что в Стране Дураков действительно растут золотые деревья.
В этой книге столько же вымысла, сколько и правды, ибо сама жизнь, являясь невероятным выдумщиком, ежедневно стирает границы между реальностью, фантазией и бредом.
Мир удивительно многообразен. И недостаток денег у людей — это не единственный их недостаток, — как людей, так и денег. Все мы — объекты, движущиеся в системе трех координат: деньги, секс, власть. Для многих первая координата является главной, для некоторых — единственной, превращающей их жизнь в движение по прямой.
Как врач-патологоанатом, я бы посоветовал прочитать эту книгу, поскольку в ней нет ни одного трупа. Как экономист, я порекомендовал бы почитать ее тем, кто хочет очень быстро стать миллионером. Книга эта может так же показаться познавательной и для тех, кто думает, что в этом мире что-то может происходить случайно.
Написав книгу, я еще раз убедился в том, что время — это пространство, в которое можно входить в любой его точке. Если жива память…
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Если нас куда-то тянет, и вы — не алкоголик, то это — или женщина, или Родина.
Остап Крымов (Из показаний следователю.)Стоял ясный солнечный день середины апреля 1998 года. На ступеньках здания Харьковского вокзала возвышался броский молодой человек с лицом, исполненным достоинства и уважения к каждой минуте уходящего времени, неумолимо отсчитываемого электронными часами на колонном фронтоне. Он стоял, будто отлитый из тяжелого металла, словно памятник неизвестному пассажиру, в честь которого еще не успели зажечь вечный огонь вечного движения. Он стоял и полной грудью вдыхал утренний воздух большого города, не отличающийся идеальной чистотой, но точно передающий тревожные запахи времени.
Пегий, явно перекормленный кот, — по всей видимости, завсегдатай вокзальных буфетов, — грелся на солнышке возле колонны. Его не покидали приятные воспоминания о прошедшем марте.
Большой город просыпался, как просыпается человек, — проклиная похмелье и чистя зубы, удивляясь беспричинной эрекции и заваривая кофе, нанося мимикрический макияж и намазывая мыло на отросшую щетину, с отвращением заглядывая в холодильник и хороня вечерние экзальтированные планы, прощая себе вчерашние ошибки и обманывая себя предстоящими перспективами, выглядывая в окно и восклицая: «Действительность, ты опять снишься мне!»
В воздухе висел напоминающий детство запах мокрой пыли. Аналогичный ностальгический запах веселых отроческих лет — битумное дыхание промасленных шпал — встретил молодого человека десять минут назад, когда поезд «Москва — Харьков» высадил его на мокром перроне вокзала. Легкий и влажный утренний бриз трепал, как черные пиратские флаги, широкие штанины брюк новоприбывшего. В боковом кармане дорогого пиджака незнакомца покоился паспорт гражданина СССР, выданный в городе Тамбове на имя Семена Семеновича Кольского. В нагрудном кармане того же пиджака лежало агрессивно краснокожее удостоверение на имя Остапа Крымова, где в графе «должность» было грязно-синим по мято-белому написано: «режиссер-постановщик». Судя по фотографиям, оба документа принадлежали одному и тому же лицу, что могло удивить кого угодно, кроме самого обладателя этого лица.
Еще в юные годы Сеня Кольский, узнав о том, что многие великие люди из артистического и литературного бомонда известны в миру по своим псевдонимам, решил сменить и свое девичье имя. Таким образом, уже выступая в институтском вокально-инструментальном ансамбле в качестве ударника, Семен Кольский стал называться Остапом Крымовым. Любящий жаркое черноморское солнце юноша, не долго думая, поменял содержащееся в его фамилии название северного полуострова на аналогичный южный, а имя взял у своего любимого литературного героя. Остап не стал юридически оформлять эту метаморфозу, дабы не огорчать старика Кольского, своего дедушку — героя Гражданской войны, красного командира и грязного горлопана, рубавшего, как капусту, еще в те мутные времена и белых, и зеленых, и красных (по ошибке), и полностью бесцветных. Голубые тогда еще не афишировали себя настолько, чтобы на них можно было завести статистику.
С тех пор так и повелось: под одним именем он изредка, на заре своей трудовой деятельности, получал символическое жалование, бывал вызываем грозными и невинными повестками в присутственные учреждения, прописывался в самых неожиданных местах и селился в гостиницах; под другим — был любим женщинами, боготворим друзьями и уважаем коллегами во всех городах и весях бывшей одной шестой части суши, называемой СССР. Поскольку зарплату Остап не получал уже лет пятнадцать, а правило не иметь лично ничего общего с официальными и, особенно, правоохранительными органами стало для него непререкаемым законом, то он как-то потихоньку стал отвыкать от своего первого, доставшегося от папы имени. Тем более что последний раз своего родителя он видел в двухмесячном возрасте и имел все основания плохо разбираться в отцовской ветви своего генеалогического дерева.
Подумав об этом, Остап машинально сунул руку в карман своих широких штанин и вытащил морщинистый, засаленный сотнями казенных пальцев паспорт, который, судя по датам, уже находился в состоянии клинической смерти. С обложки грустно сверкнула до боли знакомая, некогда гордая аббревиатура — СССР. На дворе на нетвердых ногах стоял 1998 год. В начальных классах средних школ бывшей империи ничего не подозревающие дети и подумать не могли, что Россия, Украина, Азербайджан, Чечня, Эстония и Сахалин были совсем недавно одним государством. Остап вспомнил, как неделю назад в анкете Голландского посольства в графе «страна рождения» он написал СССР, и сам удивился тому, как это уже непривычно звучит. Как все же нелепо родиться в одной стране, а затем, заполняя анкету, понять, что ты живешь уже в другой.
Остап поднял глаза на серое, покроя сороковых годов, здание главпочтамта, символизирующее по задумке его авторов-архитекторов корабль, плывущий в коммунизм, и вздохнул:
Эх, такую страну развалили!
Эта фраза была рождена скорее не самим существом этой проблемы, а ее частным отголоском — теми трудностями, которые возникли у Остапа с пересечением границы. Паспорт Крымова, давно подлежавший замене, не имел должных отметок ни с украинской, ни с российской сторон и доживал свои последние дни, находясь в глубокой коме. Единственное, что задерживало Остапа с обменом, — это его нерешительность с выбором гражданства. Бывший подданный СССР ждал, как лягут карты в обеих странах, которые все время лихорадило то с руководством, то с войной, то с погодными условиями и, неизменно, с экономикой. К сожалению, Украина не признавала двойного гражданства. По всей видимости, такая принципиальность была рождена чувством национальной гордости. Это очень огорчало Остапа. Крымову не хотелось как-то делить свою интернациональную советскую сущность. Тем более что он сам для себя не смог бы с уверенностью ответить, где же его Родина. Пропахавший с ранней юности весь Союз от Таллинна до Курил, Остап чувствовал себя тесно и неуютно в рамках одной республики, как матерый волк в вольере зоопарка.
Одни люди живут и учатся, другие — просто живут. Остапу всегда хотелось относиться ко второй категории, но у него не всегда это получалось. Жизнь все время учила его тому, что все происходящее вокруг — это комедия дли тех, кто думает, и трагедия для тех, кто только чувствует. С годами ему все трудней стало находить новых друзей и не терять старых, и в результате в настоящий момент его ближайшим сердечным другом была лишь нательная рубашка.
Внимательный прохожий мог бы заметить, что в одеянии Крымова не хватало одной почти неуловимой детали. Черные шелковистые брюки отлично сочетались со светло-серым строгим пиджаком, но при этом не хватало рубашки. Вместо нее между изысканными лацканами пиджака проглядывала белая футболка, похожая на ту, которую используют для сна солидные мужчины, не очень доверяющие гостиничному белью. Этот факт наталкивал на мысль, что, прощаясь с Москвой, Остап не имел достаточного времени или желания разобраться со своим гардеробом. Эту же мысль подтверждал и скудный багаж приезжего — тонкий черный дипломат с цифровым устройством и круглым разводом на боку, по всей видимости, оставленным чашкой с горячим напитком.
Весь облик Крымова дышал уверенностью и силой. Прямой удлиненный с тонкими ноздрями нос говорил об изрядной доле восточной крови, текущей в его жилах. Богатырская грудь и саженый размах плеч достались ему от здоровяка-отца, уроженца Сибири. Волевой подбородок, начинавший зарастать щетиной сразу же после бритья, выдавал в нем толику кавказской крови. И только серо-голубые глаза, доставшиеся от матери в подарок в первый день рождения, русые волосы и вечно жизнерадостное выражение лица спасали Остапа от бесконечных проверок московской милиции. Без сомнения, Крымов принадлежал к тому типу мужчин, которые нравятся девяноста пяти процентам любвеспособных женщин, включая лесбиянок и политических феминисток. В декабре Остапу исполнилось сорок лет, но торжество пришлось отложить — юбиляру его лет не давали. «Если часы начинают бить, то главное — чтобы не по лицу», — высказал он тогда случайно забредшую в голову мысль. И был прав.
