Александр Аборский - Год веселых речек
— Кто, кто?
— Сергей Романович.
— Ах, спасибо, Мурадыч! — обрадовался министр. — Скобелев? Ну как же! Его в комиссию — непременно. Да вот и все. Ты меня со Скобелевым выручил. Ей-богу. А то целый час бьюсь, никого не нахожу. Короче, так: ЦК там, райком — сами собой, а выполняем задание мы, в первую очередь мы. Это наше кровное… Оценки, технические итоги, какие «на стол» требуются, — за все отвечаешь ты.
Оба подышали в свои трубки, помолчали несколько секунд, затем министр продолжал:
— И мой совет тебе, учитывая важность задания. Ты уж извини, люди мы взрослые, иные там будут старше меня, очень солидные люди, и неловко предупреждать. Но в общем — поменьше увлекайтесь рыбой и дичью. Я уж не говорю об увеселениях в поездке, о девушках и прочем… Знаю: все рыбаки, все первоклассные стрелки, а места по каналу такие — не приведи господь!.. Ты понял меня: меньше лирики и упор на срочность. Чувствуешь, дело чертовски серьезное. Вот это я и хотел сказать, по-дружески, Слышишь, Мурадыч?
— Слышу, Петр Андреевич, — ответил Таган и, положив трубку, стал думать об Ольге. Тотчас же в этом «чертовски серьезном» деле на первый план выступила лирика.
Нельзя было упускать случая. При всей пугающей ответственности дела, комиссия обязана была завершить его в наикратчайший срок. Подпор на джаре тоже будет готов недели через полторы, затем Ашхабад может все повернуть в два счета. Тот же любезный Петр Андреевич снимет трубку, извинится «по-дружески» и назовет Куня-Ургенч, Теджен, Керки — любое. Тогда уж прощай лирика. И жизнь — прощай!
Еще минута раздумья. И он поднял трубку, набрал номер Каратаева. Акмурад оказался дома, разговор с ним недолгий. Условились собрать людей завтра к девяти утра. Товарищ из ЦК прилетит в половине восьмого, до девяти успеет перекусить. Место сбора — пристань в восточном пригороде.
— Да, пока не забыл, Акмурад-ага… пока не забыл…
Действуя именем министерства, Таган распорядился обеспечить также к девяти утра явку двух топографов: техника Чарыева и инженера Лугиной.
Глава двадцать третья
Здесь бы песни петь — о ясном небе, о просторе. Зелена бахрома камыша; зернистый песок берегов отменно чист. Осветленная вода звенит, клокочет под суденышками, и сами они сверкают белизной. Эти полуглиссеры, сделанные на ленинградском заводе, изящно вписаны в каракумский пейзаж.
Небо безоблачное, как и полагается в конце апреля. Сегодня уже двадцать девятое — до мая рукой подать. День знойный, и если не водой ехать, то уже с утра не спасешься от жары.
Первый встречный, погонщик верблюдов, дал полуглиссерам забавное название «чах-пах» (чах-пах — слышатся на берегу выхлопы двигателей). Таких посудин наряжено две, и они тащат комиссию навстречу потоку. Конечный пункт недалеко, можно было бы доплыть в несколько часов, но с остановками потребуется несколько дней.
Секретарь райкома, отстав от комиссии, обещал догнать на машине, а прочие разделились на две группы. Ольга в обществе Каратаева и товарища из ЦК, вместе с Таганом — Скобелев и Чарыев. Сторонкой, чуть впереди, на легких лодочках мчатся участковые объездчики. Они здесь живут, знают каждый метр восьмисоткилометровой дамбы. Глядя на низенькую, почти вровень с зеркалом воды, насыпь, вы опасаетесь размыва, но они вас заверят: ничего страшного нет. Укажут на близкий продольный увал, гарантирующий от прорыва. Такие пикеты, острит объездчик, лишь начальство считает аварийными, и чем выше начальство, тем больше страхов и придирок; помалкиваешь иной раз да посмеиваешься про себя. Но сегодня лукавить не к чему: начальство не слишком высокое и достаточно осведомленное. Притом все они выполняют правительственное задание: увеличить пропуск воды, обеспечив надежность дамб.
Часто требуется причаливать к берегу. За рейс комиссии придется высаживаться много раз.
Где следовало бы досыпать или намыть грунт — на таких пятачках командует Скобелев, а Каратаев ревниво следит за поведением канала. На поворотах меняется скорость течения, возникают опасные завихрения. Не зря Каратаева считали мастаком в управлении арыками: как никто другой, он умел определять на глаз скорость течения, расход воды в сельском оросителе, мог предсказать, как поведет себя ороситель с увеличением пропуска воды. Масштабы иные, но принципы и здесь те же, навык пригодился. А каким способом углублять русло, какова потребность в механизмах — тут, вероятно, Таган с его знанием современной техники, превосходил других. Товарищу из ЦК, грузному седому человеку, которого все называли Николаем Тимофеевичем, а Скобелев попросту Колей, — ему тоже хватало забот.
Запрет на охоту нарушили. Среди иного инструмента на полуглиссере оказалось и ружьишко; а фазаны и утки — чем дальше от города, тем пуще растравляли охотничьи страсти. Каратаев не выдержал: в тихий предвечерний час, словно по заказу, снял четырех уток и двух фазанов. Объездчики выловили и доставили на борт дичь, виновник же авансом принялся оправдываться: дескать, мелочь, по единой на брата. Веселый от удачи, он разыграл целую пантомиму, и, надо сказать, недурно разыграл. Поднял штуку неощипанной дичины, ткнул ею в грудь Ольге — «вам первой» — и положил свой трофей под ноги, а затем то же самое проделывал со следующими экземплярами, предназначая каждому утку или фазана. Все выходило ловко: фазаны достались Лугиной и Мурадову. Поди попробуй осуди «именем министерства».
В будке объездчика их ждал обед, однако начальство сорвало эту затею. Хозяев поблагодарили, от обеда отказались, только зелень взяли с огорода. Удовольствовались сухими бутербродами. А дальше, против следующей будки, на кукане трепыхались жерехи и сазаны, да по шпагату сом ходил вдоль берега. Но опять же только благодарность объездчику от ханжей начальников. Заядлый рыбак, от души желавший угостить городских товарищей, объездчик приуныл и самолично все же погрузил рыбу в лодку, на всякий случай.
Еще до одного домика продвинулись, а солнце — ниже и ниже. Люди были утомлены. Большинство сегодня затемно поднялось, да и по дамбам напрыгались вволю. Таган же как назло выторговывал у Николая Тимофеевича все новые километры, теперь — до скотоперегонного моста.
— Пока не стемнеет. Согласны, товарищи?
— Так ведь условились: до этой будки и здесь ночуем, нечего график ломать! — сердился Каратаев.
— Кто спорит, ночуем, где наметили, но сюда и спуститься недолго. Еще рывок до моста, а там поворот на сто восемьдесят градусов — и пожалуйте к будке.
Каратаев бессильно ярился, ни одна душа не поддерживала его. Тогда он, перемолвившись с хозяином будки, потребовал пятиминутной остановки. Выгрузил рыбу и добился высадки Ольги: «единственная женщина среди нас, хоть умоется, отдохнет часок. Должны же мы совесть иметь…» Затем он любезно помог «единственной женщине» сойти на берег и в чем-то проинструктировал ее.
— Если я не ошибаюсь, под флагом гуманности Акмурад высадил Оленьку помогать объездчице рыбу чистить и костер разжигать, — заметил Скобелев, когда они с Мурадовым заняли опять наблюдательные посты.
— Вполне возможно, — согласился Мурадов. — О его пристрастии к ухе мне кое-что известно. Вы тоже, наверное, отчаянно устали, Сергей Романович?
— О чем разговор. Да чур, не намекните этому чревоугоднику, а то и меня пожалеет, заставит сомов потрошить.
— Вас — побоится, он только с молодыми храбрый. Стоп!.. — скомандовал Мурадов мотористу. — Давайте к левому берегу; видите: они туда гонят.
Скинув на откос и закрепив металлические штыри на проволоке, причалили. На берегу, когда вели замеры, Таган обнаружил, что в отсутствие Ольги работается ему легче, он не испытывает внутренней скованности и взвинченности, спокойнее спорит с Николаем Тимофеевичем, точнее аргументирует. Но, конечно, минуты не проходило без мысли о ней, «единственной женщине», и постоянно требовалось усилие над собой, чтобы не запутаться в спорах и рекомендациях.
У скотоперегонного моста повернули и пошли вниз по течению уже в сумерках. Костер на выемке справа манил путников, точно очаг родного дома. Каратаев жалел, что уха готовится без него.
— От природы все женщины рассеянны, — ворчал и морщился он. — Слишком рано кинут в котел лавровый лист или, по небрежности, переперчат. Уха не студень, варить ее недолго, уж лучше б обождали.
Вместе с такой же, как она сама, молодой хозяйкой Ольга встречала их на откосе. Она держала на руках темноволосую девочку лет двух, дочь хозяев. Переодевшись, Ольга походила теперь на столичную туристку, но было темновато, и мало кто обратил внимание на ее наряд, а Каратаев еще издали осведомился о лавровом листе. Затем он шаром покатился к костру. Объездчики снимали моторы с лодок, сносили на берег топографический инструмент. Скобелев в темноте толковал о преимуществах намывной дамбы перед сухой насыпью.
