Александр Аборский - Год веселых речек
В СМУ обещали закончить подпор в три недели.
Прорабом направили сюда юнца, по фамилии Довлетов, и хотя парень считался технически грамотным, нераспорядительным он был на редкость. Довлетов кончил институт позже Тагана и, по молодости, нуждался не только в инженерной помощи, но и в самой элементарной. По части организации труда малый вовсе оказался слаб, и его начальство, спекулируя на срочности объекта, исподволь припрягло к джару Тагана.
Он поздно спохватился, проторчав на джаре уже дней двенадцать. Домой являлся только ночевать, а с утра на грузовике или самосвале — обратно. В Ашхабаде пожурили его, — кстати, разговаривая с Ашхабадом, он сам назвал свое излишнее рвение «дурацким энтузиазмом». Но до министерства далеко, а тут только и слышишь: воды, воды! Чарыяр и Мергенов успели «подвесить» к джару засеянные хлопком поля.
Если удавалось оторваться от стройки, Таган наведывался в дальние села, вел там семинары с поливальщиками. Для пополнения оранжевой папки летал попутным самолетом на участок, где, преодолев барханные гряды юго-восточных Каракумов, канал вступает в пределы Мургабской долины. Гонял на Мередовом мотоцикле по оазису, воевал с водхозовцами, и все так складывалось, что за пол-месяца ни разу не встретился с Ольгой.
Дома спрашивала мать, когда Таган возвращался из доездки: как живет русская девушка, видел ли ее? Дед помалкивал, словно бы не помнил о ней.
И железнодорожников, с тех пор как исповедовался перед братом, Таган не видел. Сами вызвали к телефону, Меред заговорил о приближающемся Первомае; Лева сбоку подзуживал: в лепешку разбиться, а праздновать вместе. Но что там чумазые машинисты, когда мысли были только об Ольге. Может, на новое место перебросили, или она больна? А то, чего доброго, и умчится, исчезнет как призрак. Ведь она и появилась тут словно облако над степью, готовое в любую минуту растаять… А какая мягкая и сильная рука у Ольги! А лицо… Смотрит на тебя, немножко боится и взглядом к себе привлекает. Так смотрят женщины, когда хотят нравиться и чем-то жертвовать. Жертвовать всем, отдать все… Может, и это опять обманчивая мечта туркмена, «похожего на абрикос», пустое самообольщение, без малейших оснований?
Нет, очень светлое, очень радостное, как река в пустыне, единственное мгновение все же действительно было. Скобелев шел по саду, громко выкликая их, а она тогда с такой силой рванулась, прислонилась и сжала руку. Кажется, вместе поднялись со скамейки, в точности даже не припомнишь. Она склонила голову, горячей щекой на мгновение сильно прислонилась, но тут же, словно обжегшись, испуганно побежала и потащила за собой.
И — ничего больше. Сколько, дней! Много дней, как болезнь, тянется ожидание. Дедушка — намекни ему — все понял бы; да ведь не вылечит от твоей болезни.
Он чинит арбу, копается, лишь бы руки занять, и разговор ведет необязательный, только чтобы развеять у внука тоску. Превозносит Чарыяра. Им повезло с руководством: башлык себя не унижает, не заискивает перед начальством, а полюбуйся, какую машину у соседя оттягал. За двести человек роет тебе. Все механизмы в мастерской Ярнепеса — перед ней детские игрушки. Вещь, ее сразу видать: три дня собирали, не то что твоя ослиная арба. Если не врет Ярнепес, на всю Среднюю Азию полдюжины таких роторов, не больше.
Дедушка очень красив, породист, и какой работник! Одной земли лопатой перекидал столько, что, наверное, можно три Серебряных холма насыпать. Вот у кого надо учиться жить. Учиться жить у таких как он. Такие никогда не унывают, особенно если им поддакиваешь.
Сидят на поваленной арбе, толкуют два мужика и любуются друг другом. Разного воспитания люди, оба сильные, широкодушные, но оба и себе на уме. Каждый уважает собеседника. С неделю уже Сувхан замечает у внука внутреннюю дрожь, нерешенность, смятение, но не осмеливается потревожить расспросами. Он и так безошибочно определил Таганов недуг, да тут и не требовалось особой проницательности.
— А знаешь, я, похоже, стареть начал, — развлекает он внука, заговаривая зубы, но пока еще неизвестно, куда повернет.
— Устаешь?
— Нет. На усталость грех жаловаться. Хожу легко, рука поднимается, слава богу: при случае и молодого как следует встряхнул бы…
— Память?
— Об этом и хочу сказать, да только смешно: мелкое помню все как есть, нужное не нужное — держу в уме. А крупное вот упустишь — и не поймать. То ли больно много людей развелось кругом, отношения усложнились, или эти машины туманят ум. Думаешь об одном — другое забываешь.
— Сейчас-то что забыл?
— Забыл, какой год у нас. Не по-новому, а как раньше считали: год коровы, год рыбы, год коня, год змеи… Всегда помнил.
— Помочь тебе? — спросил внук, вскочив с арбы.
— Ну, ну? — Дед уставился на него и разом утратил свое красноречие.
— Сейчас год речек! — объявил внук.
— Ишь ты, насмешник. Ты опять про свое. Неплохо поддел. — Сувхан шутя ткнул внука в живот какой-то деревяшкой, а Таган вспомнил, что примерно о том же завели они с Ольгой разговор, когда шли на почту, в день его приезда, но тогда он выразился иначе, назвал речки веселыми.
Негромкую беседу двух мужчин нарушил зычный посторонний голос за виноградником.
— Звонят опять, эй, ребята, где вы там! — Это конторский сторож. Он не прочь был побалагурить и опорожнить чайник чаю, да вот беда — без ноги, не перелезть через арык.
— Меред опять? — откликнулся Сувхан. — Сказал бы разбойнику, пусть совесть не теряет. Пускай приедет, я его лозой высеку. Ха! С каких пор не является.
Сторожа не видно за кустами, только голос:
— И вовсе не Меред, а повыше званием. Да поворачивайтесь вы, ребята, живей!
— Кто звонит? — строго спрашивает Таган.
— Большой человек, из Ашхабада. Не совру, если скажу; министр…
— Ах ты бестолковщина, дурень хромой! Сказать-то не может по-человечески. Такого посыльного куриные пастухи и те не держали бы, — беззлобно бранится Сувхан, а внук уже перемахнул через арык и поспешает в контору.
С Ашхабадом ранее было условлено: Таган должен позвонить после праздников, доложить о джаре и о готовности сети к вегетационным поливам. Какая же теперь надобность? Перемены в аппарате? Жалобы Каратаева с Иванютой? Может, новая командировка — в Керки, в Теджен? Пусть своих заместителей министр посылает или сам прокатится, а Таган останется еще на неделю. Он может даже заявить сейчас, что останется здесь навсегда.
Так размышлял он, пока не поднял трубку. И в Ашхабаде взяли трубку. Как там на Мургабе? Таган докладывает. Каково настроение Каратаева после статьи? В Ашхабаде ее внимательно прочли. Что сказать о своем учителе? Он в норме, рук не опустил и, в общем, страшного ничего с ним не было. Записку о Мертвой пади удалось окончательно похерить, но и это местных богов воды не выбило из колеи. Министр заметил: Каратаеву все-таки «какие-то витамины небесполезны будут, именно сейчас». Отдел кадров министерства уже в некотором роде подготовил вопрос. Впрочем, решения пока не принято, они будут еще советоваться с Назаровым. Но его, Мурадова, на всякий случай ставили в известность.
У министра имелось для него поручение.
— Ты, брат, закопался там в борозду, — не сразу приступил к делу министр. — Блаженствуешь на лоне природы («Блаженствую», — повторил шепотом Таган), а Центральный Комитет нас в оборот взял.
— Мы ведь готовились. Я знаю.
— Знаешь, да не все. Просьбы наши удовлетворены. Помогли нам вчера здорово: цемент высоких марок, полиэтиленовую пленку, полный метраж готовых труб выделили. Только успевай осваивать. Речь о другом. Каракумский канал предполагают по-новому сделать.
— Слушаю, слушаю! — часто задышал в трубку Таган.
— Они у себя опять пересчитывают гектары. Вновь появились рис, овощи на тысячах и тысячах гектаров. И по хлопку подсчеты оптимальные… Требуется увеличить пропуск воды. Запрашивают документально, выдержим ли мы по главному руслу, в районе Захмета, допустим, еще кубов пятнадцать в секунду. Если согласимся добавить эти пятнадцать кубов, то сколько денег в ближайшие месяцы надо и какие механизмы потребны на крепление дамб. Так вот: после праздника точные данные на стол, а бульдозеры в забой.
— Комиссия?
— Поручено образовать. Ее возглавит товарищ… — Министр назвал фамилию гидротехника, давнего уже аппаратчика ЦК, и еще советовался о составе комиссии.
Включили Каратаева. И секретаря райкома включили, почему именно — объяснений не последовало. Позднее Таган узнал: «рисовую кашу» он, Назаров, заварил: его предложение расширить посевы риса и овощей принято. Он же соседей подбил, отчего и всплыли эти пятнадцать кубиков.
— Есть еще одна личность, древний и, по-моему, славный мужик, вот кого бы надо, только, к сожалению, профиль работы у него не совсем… — начал было Таган.
