Анатолий Климов - Северные рассказы
Пластинка осталась только одна. Остальные стали жертвами любознательности кочевников-ненцев, приезжавших на факторию. Услышав музыку и человеческую речь пластинок, ненцы долгим упорным расследованием обязательно хотели установить, кто сидит в черном кругу и шаманит. Они брали пластинки, гнули их, пробовали на зуб, резали ножами, плевали, стараясь «стереть говорку». Уцелела только одна пластинка. Она давно надоела, но что поделаешь, если под руками не было больше ничего, что бы напоминало о другой жизни — с музыкой, театрами, улыбками...
Вальс носился в воздухе, успокаивал и раздражал. К горлу подкатывался комок какой-то глубокой необъяснимой обиды, истошной тоски по людям и одиночества.
Борис встал, взял за лапы огромного пса, лежавшего у порога, и закружился по комнате...
— Перестань, слюнтяй! — истерично закричал с койки другой зимовщик. — Ты же сам идешь к сумасшествию, дурак! Сколько раз ты пророчил эту участь мне — больному, а теперь я вижу, что...
Вдруг входная дверь звонко хрустнула и широко открылась. Вместе с клубами холодного воздуха в комнату вошел высокий, с голубыми глазами незнакомец с большим куском льда в руках. Весь вид человека, в истерзанной, задымленной одежде, с грязным лицом от пота и гари чадных костров в снегу, обросший взъерошенной щетиной волос, говорил о трудном пути и страшной усталости.
В первую минуту внезапного вторжения незнакомца в маленькую комнату фактории обитатели ее оцепенели. Борис отпустил собаку, она подошла к вошедшему, обнюхала его оленью малицу и, обнаружив запах своры, глухо, но дружелюбно зарычала. Незнакомец протянул к ней руку, но, опустив ее на головку собаки, внезапно застонал. Тут только оба зимовщика заметили, как странно — одной рукой — держал человек громоздкий, неудобный лед.
— Рука! Что с вашей рукой, товарищ? — громко закричал с койки больной.
Услышав вопрос товарища, Борис подскочил к граммофону и резко схватился за вертящийся круг. Хрип прекратился, и в то же мгновенье в комнате раздался звонкий хруст. Лопнула последняя пластинка. Но Борис вздохнул по этому поводу, пожалуй, даже с облегчением. Ему казалось, что в эту минуту музыка оскорбляет гостя.
Вошедший не удивился, только чуточку кверху поднялась одна бровь да глаза его стали блестящими, жесткими, когда он вздохнул в себя затхлый, тяжелый запах комнаты. Он быстро оглядел грязную, неубранную комнату и ее хозяев, едва заметно улыбнулся, прихрамывая прошел к столу и, сбросив лед на стол (лед зазвенел), проговорил:
— Почта для фактории «Грешная река». Сюда ли я попал?
Получив утвердительный ответ, гость внезапно смяк, упал на стул и сказал:
— Ледяной воды для руки, зубную щетку, спирту и... там голодные ребятки, — поднял здоровую руку, чтобы махнуть на дверь, но рука на полдороге бессильно упала вниз.
Незнакомец спал.
У фактории лежала выбитая из сил свора собак и тоже видела сны...
III
— В морской пучине
Кто слезы льет, —
Тот не мужчина,
А кашалот...
Запеть захотелось сразу же, как только он проснулся: не ныла рука, тело отдыхало и было удивительно тепло после постоянного пребывания в снегу. Он проснулся, но глаз еще не открывал. Сладостная истома хозяйничала во всем организме, соскучившемся о покое. Теперь он спал раздетым на мягкой постели, забинтованная рука успокаивающе зудилась, а за спиной жарко-жарко гудела «буржуйка».
Прислушался...
— Я этому тюленю набью физиономию, когда он встанет. Слышишь, Борис, честное слово, набью. Нет, каково! — целый угол у «Известий» оторвал и потерял, а?
— Сколько раз писал своим: никогда не пишите мне письма на Север чернилами или химическим карандашом. Этот морж где-то искупался сдуру, а теперь изволь разбери, что написано. Сплошная фиолетовая размазня. Тоже мне купальщик: в феврале в Карском море. Побить его, конечно, стоит, Андрюша. Эту миссию я возьму на себя, а тебя — больную цынготную калошу — он быстро разорвет.
— Ну, чего ты орешь, как ишак, во всю мочь — он спит ведь.
— Однако встречают меня относительно любезно. Может, не просыпаться, пока цел? — улыбнулся незнакомец, потом быстро сел на кровати и спросил:
— Руку в воде держали? Терли зубной щеткой и спиртом? Как ребятки?
Он видит: хозяева сидят возле печки и занимаются необычайным делом. На раскаленной «буржуйке» лежит тот самый кусок льда, что привез он на «Грешную реку». Обильные ручьи воды с шипеньем стекают с печи на пол и подбираются под сидящих на полу людей. Пар клубами бродит по зимовке, как в бане. Вся комната окутана веревками, и на них развешаны — так прачки вывешивают белье — листы газет — жизнь страны, новости, радости...
Зимовщики не замечают ничего вокруг: ни воды, на которой сидели, ни пара, в котором начали теряться очертания предметов, ни жаркой печки, ни пота, обильно струившегося по их лицам. Они с трепетом и любовью оттаивали свою почту.
— Мы терли вас, товарищ...
— Меня зовут Игнат.
— Мы терли тебя, Игнат, щеткой, как полотеры, но ты, видимо, дошел до точки, даже не проснулся, — рассказывает высокий зимовщик с открытым лицом и круглым подбородком.
— Тебя можно было свежевать, Игнат, и ты не услышал бы, пожалуй. И только когда рука стала отходить, ты запел о какой-то Нелли.
— Это песня, — отозвался Игнат, — морская песня. Ты — Борис?
— Да.
— А это, значит, Андрей? — обернулся Игнат ко второму бледному, тщедушному зимовщику. — Это тот самый, извините за выражение, человек, который опустился до цынги, и теперь с ним нужно разговаривать в противогазе, ибо изо рта у него пахнет и десны разваливаются? Ну, хорошо, будем знакомы. Но предупреждаю, Андрей: девушки не будут любить вас без десен. Теперь о почте — я шел к вам через Байдарак и три раза проваливался в полыньи: ветры пригнали воду в губу под лед, и его сломало. Словом, я не большой охотник до зимних купаний, друзья.
IV
Игнат перевернул зимовье на «Грешной реке» вверх дном. Тяжелую обстановку на ней он угадал сразу же, как только вошел в первый раз в факторию. Обычно в подобных условиях люди редко кончают зимовку добром. На больших зимовках, в больших коллективах, человек сильнее ощущает свое место в жизни, он находит радость и успокоение в общении с десятками разнохарактерных, новых и интересных людей. Здесь же в одной комнате живут только два человека. Целый год они видят только друг друга, говорят, делятся воспоминаниями, перекапывают прошлое, узнают друг друга до конца, до самых интимных, сокровенных тонкостей. Дополнительного нет ничего, ни радио, ни самолетов, почта от случая к случаю, оказии здесь редки. Когда проходит первый период увлечения друг другом, спадает последняя пелена таинственности и они остаются обнаженными во всем, в жизнь их вторгается раздражение и скука. Нередко подчас прекрасные, но слабые люди болезненно переживают зимовку.
Игнат взвесил все. Он угадал на Реке ту грань, которую слабые люди называют отчаянием. Один из зимовщиков— Андрей — уже перешагнул эту черту и слепо шел к концу, безразлично к какому, лишь бы это был конец. Тогда в голове Игната явилась мысль о выходе из положения. Нужно было встряхнуть людей, заставить их со стороны посмотреть на себя, оголить их души, высмеять ничтожество, изгнать навсегда отчаяние и, если надо, сурово приказать им, подчинить властному руководству сильнейшего.
Борис, под влиянием Игната быстро сбросил с себя хандру. Игнат научил его, когда это нужно, быть суровее и по отношению к себе, и ко всему окружающему. По утрам они вместе вскакивали с постели и на целый день шли на мороз, на бодрящий ветер. Они отгребали снег от домика, ремонтировали собачьи котухи, заготовляли по берегам реки запас тальника для печки, охотились и, если не было никакой работы, возились с собаками.
— Воздух, ребята, и здравый рассудок — бич цынги, — говорил Игнат, — лень, безволие, неподвижность порождает застой в крови. А этого только и ждет цынга. Витамины — вещь хорошая, но ведь ненцы и тунгусы никогда не едят салата, огурцов, лимонов и яблок и не болеют цынгой.
Хуже было с Андреем. После, кратковременного подъема, принесенного на факторию свежим человеком и новостями с «Большой Земли», он было немного оживился, но вскоре снова вернулся к прежним своим губительным привычкам: неподвижно лежал и спал. Никакими (силами нельзя было его вытащить на воздух. Болезнь въедалась в организм все глубже и глубже. Кровоточили десны, ночами судороги сводили опухшие, покрытые синими пятнами ноги. Андрей стонал.
Игнат сначала пытался уговорить больного. Он просил не спать, звал на охоту, пробовал увлечь интересными рассказами. Андрей соглашался с логическими доводами товарищей, осуждал себя, но всегда беседы кончались неизменной фразой:
— Да, это верно. Эх, пойти поспать, что ли!.. — и валился на постель.
Однажды ночью, разбуженный стонами больного, Игнат долго раздумывал, затем оделся и растолкал Бориса. Они вышли за дверь. Там Игнат убедил Бориса присоединиться к плану спасения друга.
