Анатолий Климов - Северные рассказы
Обзор книги Анатолий Климов - Северные рассказы
Северные рассказы
Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.
Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.
В книге два отдела.
В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.
А. М. КЛИМОВ
СЕВЕРНЫЕ РАССКАЗЫ
ЧЕЛЯБИНСКОЕ ОБЛАСТНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1950
Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.
Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.
В книге два отдела.
В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.
ИЗ ЖИЗНИ НАРОДОВ СЕВЕРА
ВАУЛИ ПИЕТТОМИН
(Из прошлого ненцев[1])
ГЛАВЫ ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ
ГЛАВА 1
Весть!..
Она пришла неожиданно и быстро полонила всю Ямальскую тундру от Енисея до Уральского камня. Ни ветры, ни пурги многодневные, заносные и колючие, ни долгая темень полярной ночи, ни бездорожье безмолвного снега, ни древние курганы предков и старых тадибеев-шаманов Конца Земли — не смогли удержать ее у себя и упрятать. Они не в силах были схоронить ее под снегом, не сумели запутать в лабиринтах звериных следов, безымянных речушек, взгорий и в урочищах лесотундры...
Весть неслась по тундре: она проносилась по бестропью, боролась с ураганами снега, распутывала хитрые следы нарт и неизбежно пробиралась к чумам ненцев-кочевников; она врывалась в жалкие бедные чумы громкая, торжествующая, если ее принимали как свою, как долгожданную, и просачивалась в щели жилищ тихо, медленно, но упрямо, если ее встречали настороженно, боязливо, с содроганием, а иногда и с проклятиями...
Дряхлые от времени шаманы — глашатаи бога Нума, хитрые и желчные старейшины родов — правители и законники пытались украсть ее у снегов. Они прятали ее у себя в просторных, теплых, обильных женами и песцами чумах, глушили и перевирали. Но весть неслась все дальше и дальше, властвуя, ликуя и побеждая своею правдой косноязычность и ложь богатых князей... Она неслась на легких ездовых нартах за четверкой стремительных, подобных порыву ветра, оленей, искала дорог на лыжах и из уст в уста, из чума в чум, из стойбища в родовые станы, плескалась над снегами.
Весть!..
* * *
В истерзанном ветрами жилище Нырмы Тырово властвовал холод. Сам хозяин чума лежал умирающий на ветхих шкурках ногами к огню. Всю жизнь, долгую жизненную тропу Нырма пас чужих оленей и не видел счастья. Горе постоянно сопутствовало ему... Тырово умирал.
Вокруг костра сидели его пять сыновей. В бабьем углу безмолвно ютилась жена, выплакавшая все свои слезы. Умирающий говорил:
— Вы слушали, мужчины, голос снегов? Весть пришла ли к вашему огню?
Сыновья молча кивнули головами.
— Мои дети, говорю вам, — идите на зов! Идите на Таз, уходите дальше от царских людей, купцов и русских шаманов с их лживыми и такими же мертвыми, как и наши, богами! Ступайте к нему, сыновья. Он — истина. Он — правда. Бегите к нему от несчастий, от горя и нищеты. — Нырма закашлялся...
Старик был слаб и немощен. Удивительным казалось, что он еще живет. Только глаза у него иногда вспыхивали внутренним стремлением и упорством — жить! Он знал, что умирает, и старому Тырово было тяжело. Жаль было умирать именно теперь, когда в тундру пришла эта весть о герое, освобождающем его народ. Пришла правда, которую он так безуспешно выслеживал всю свою жизнь.
— Скоро Нум позовет меня к себе и я уйду. Князя белых оленей — лютого Ваську Сэротетто, который избил меня и отнял жизнь за пять потерянных в пургу важенок, я отдаю вам, сыновья. Он — несчастье нашего рода... Идите, мужчины, по дороге того ненца с Таза... Идите...
И старик умер.
* * *
Десять упряжек лежали уже у чума беднейшего в роду Пыеда, но новые все еще продолжали прибывать. Пыеда Оковой встречал гостей с мороза и тряски. Пламя костра высоко лизало дымную темноту чума. Два десятка ненцев в разных позах и положениях разместились у тепла. Трубка мира, мудрости и единомыслия беспрерывно переходила из рук в руки...
— Сказывали ненцы: он сзывает к себе всех бедных и дает им оленей богатых... — перекрикивая других, сообщал Порунгуй Хэвко, батрак князя Мессовской тундры Мочидомо Хороля.
— Он разоряет богатых и ничего не несет к себе в чум — все отдает бедным, — добавляет Тер Хэлло.
— Говорит: платить ясак царям, попам и князцам не надо...
— Товаров, сахару, жиру, калача, и медных вещей будут давать много-много за шкуру зверя...
— С каждого охотника, умеющего стрелять из лука, будут брать не двух, а одного белого песца...
— Работник у богатого будет у него в чуме жить, есть много будет, за работу оленей получать будет...
...Говорили все.
Трубка мира и мудрости много раз заново наполнялась и обходила сидящих вновь и вновь. Выкрики, говор, возбужденные восклицания слились в один дышащий надеждами и гневом крик. И над всем этим носилось гневное, но простое, ласковое и суровое, близкое, но и далекое имя:
— Ваули...
— Вавля...
— Пиеттомин...
Крики вместе с дымом вырывались в дымоход чума и хороводились вокруг в морозном застое. Потом вдруг налетал ветер и уносил в снега, в незнаемые просторы — не обхоженные, не объезженные — ликующую весть и простое имя:
— Таз... Фю-у!.. Мятеж... Вавля... Народ... Ясак... У-ух!.. Собирайтесь... Правда... Ваули!
Шла весть могучими порывами, и она была желанной. А имя — Ваули Пиеттомин суровые дети снежных, промороженных тундр произносили с такой же любовью, как некогда произносил имена Степана Разина и Емельяна Пугачева русский крестьянин.
* * *
И до всесильного, главного тадибея[2] заснеженного Ямала[3] — хитрого, хромоногого Вывки — дошла весть страшная и тревожная. Старый Вывка еще пять лун назад разослал по тундрам двадцать зарубок о дне большого сбора князей, почетных шаманов и старейшин родов, чьи оленьи отрубы[4] мощнее туч на хмуром небе. Сегодня, в день сбора, одна за другой мчались оленьи упряжки с богатыми, сильными в тундре ездоками.
Когда все собрались и молча расселись на снег вокруг святого кургана, не смея войти к великому шаману и помешать его разговору с божествами, Вывка вышел и, ковыляя, быстро направился к кургану. Святое, привычное для Вывки место, встречало его уже обильной данью приезжих: золотом, мануфактурой, серебром, шкурами песцов и лисиц и черепами оленей.
Вывка вошел на курган, напялил на сутулую спину и детские плечи одежду из тряпья и лент и начал свой бессмысленный, неистовый обрядовый танец... Все молчали, боясь гнева могучего тадибея. Только слышалось ритмичное постукивание руки в пензер (бубен) и смех игривых бубенцов и медных побрякушек. Да луна бесстрастно глядела на танец Вывки прямо из-за кургана. Шаман танцовал, нелепо извиваясь и бормоча. Ударами кулака он все чаще и чаще пробуждал неподвижную жизнь звуков бубна. И было непонятно, во что же колотит Вывка: в бубен или в луну, вырисовывающуюся за его спиной.
После пляски шаман, обессилев, упал. Все молчали, затаив дыхание.
Долго лежал тадибей, пока, наконец, не пришел в себя от порывов холодного ветра, поднялся и глухим нечеловеческим голосом заговорил:
— Великое горе идет, ненцы. Ой, горе! Сами себя убивать будем! Роды разбредутся врозь! Мох исчезнет и олени умрут и разучатся узнавать своего хозяина! Кто виноват? — взвизгнул Вывка. — Все он, проклятый!
Люди под курганом шарахнулись в сторону от злобы Вывки и притихли.
— Он, проклятый!— донеслось, наконец, из-под кургана.
— Ваули — наше горе! — продолжал шаман. — Он отбирает у богатых оленей, он грозит отменить ясак, — Вывка покосился на дары приезжих, — он рушит законы тундры, старейшины! Он смеется над ними! Пусть будет проклят такой ненец, люди!
