Давид Константиновский - Яконур
Столбов перебросил тумблер.
Что безотказно, так это связь, будто самое важное в производстве — чтобы он получал плохие известия без задержки!
— Ты в курсе?
— Главный, мне вчера…
— Я не о вчерашнем. Я о сегодняшнем. Давай сюда немедленно, слышишь?
Вчера…
Сегодня…
Вчера, получив телеграмму, — из санатория в аэропорт, к утру долетел, за полчаса до смены был в диспетчерской и тут узнал о второй аварии, ночной!
В динамике щелкнуло.
— Главный, у меня…
— Знаю. Сделал? Лично проверь.
— Только вот еще с тем…
— Сделай, как я тебе сказал. И будь готов.
— А когда…
— Можешь никому не докладывать, но сделай обязательно.
— Мне бы…
— Знаю. Делай.
Он был инженером, он принадлежал своей отрасли, он был главным инженером, и все, что происходило на комбинате, касалось его лично. Он платил каждый день, такова была его работа; платил за ошибки главка, директора, проектировщиков, своих замов, рядовых инженеров, своих рабочих, за свои собственные ошибки, платил не глядя, не считая, привык к этому и готов был платить и дальше.
Динамик:
— Главный…
— Ну?
— В гармошку смяло…
— Замени и снова.
— А куда…
— Сбросишь.
— Без очистки? А савчуковские?..
— Я сказал — сбросишь!
Этот сосед по столу, который вызвался поймать такси, его любезность, его помощь, ничего не скажешь, такая нужная; а потом его вопрос, на прощанье, — отчего предприятия размещаются там, где они производительнее, а не там, где они не вредили бы природе! И его приятель, который помог поставить чемодан в багажник, а затем спросил, уже протягивая Столбову руку, почему люди едут в отпуск в Крым, в Кижи, в Бухару и не спешат осматривать химические комбинаты!.. Вот и там настигла его эта орава, суетящаяся вокруг комбината… научники, — кормятся за его счет, а пользы ни хрена… контролеры разные, мешающие работать… да все кому не лень. Для них он был монстром, нечистью, нахалом, выскочкой, врагом природы и человечества, неучем, технократом, исчадием ада… А кушать, граждане, вы иногда хотите? А голыми бегать не желаете? А кто все это будет вам делать и где?.. Он помчался на комбинат, а они остались в Ялте; надели красивые рубашки, не без его волокна, и отправились любоваться закатом!..
Первый слева тумблер.
— Бориса мне.
— Главный, это я, Галина, а Бориса нет…
— Где?
— Он в больнице, Главный… и состояние еще тяжелое…
— Ты мне будешь нужна.
— Главный, вы бы его уговорили перейти в инспекцию, что ли, нельзя ему больше на комбинате, он просто не выдержит…
— Я тебя вызову.
Опять динамик:
— Главный…
— Это ты? Чтобы к вечеру был акт. Я сегодня должен подписать.
— Да тут вот…
— Ну, до двенадцати завтра.
— Там должна была блокировка сработать, как же она могла не сработать…
— Тогда не я, тогда директор будет подписывать, понял?
Второй тумблер слева.
— Машину мне к двум. И апельсины или что там. Побольше… В больницу.
Посмотрел на электрические часы над пультом; сверил со своими.
Оглядел пустую диспетчерскую — всех выгнал, чтоб не было суеты; прошелся, встал у окна.
Дед, наладчик, первый его специалист, сидел внизу на скамейке и курил.
Плавление, варка, гидрирование, добавление щелочи и кислоты, подача водорода, нагрев, перекачка в промежуточные емкости, загрузка катализатора, окисление, ректификация, промывка, сушка, перемешивание, резка, полимеризация, обработка сероуглеродом, фильтрация, удаление воздуха, отбеливание, высаживание из раствора… все остановилось, все!
Эстакада, как засохший ствол, и на ответвлениях трубопроводов от нее, — цеха гроздьями мертвых плодов…
Снова голос в динамике:
— Главный, здесь осталось на полчаса, заканчиваем…
— Знаю.
— Будем опробовать, Главный, и…
— Сообщишь.
Стоял перед пультом…
Главный, Главный, Главный! Это слово заменяло его имя, его отчество и фамилию. Главный, Главный! Будто он запускает не комбинат, а космическую ракету. Главный! Иногда ему вправду казалось, что он запускает свой комбинат, как космическую ракету.
В лепешку разбиться, костьми лечь, только пусть пойдет это дело, пойдет, наконец пойдет… Его комбинат, его, его! Он был главным инженером; его дело находилось в его власти, ему принадлежало, он направлял его своей рукой; он был главным инженером и гордился тем, что ему удавалось сделать.
Звонок.
Снял трубку.
Что ж, главк благодарит его, желает ему успеха… Плюс непременный совет быть осторожным со стоками… Если же придется сбросить без очистки, штраф ему компенсируют, как в прошлый раз… Еще благодарность и еще пожелания.
Положил трубку. Стоял, смотрел прямо перед собой.
Он был инженером. Он принадлежал своей отрасли.
Он отдавал ей себя и взамен получал уверенность, что он — часть огромного, мощного, всеобъемлющего, набирающего скорость механизма…
Внезапно руки его поднялись, остановились в воздухе, пальцы сжались в кулаки, затем кулаки с силой опустились на пульт, и следом будто всего притянула его к пульту эта же самая тяжесть, он склонил плечи и согнулся, и замер так, словно прикованный намертво или намертво приковавший себя за собранные в кулаки свои руки к пульту диспетчерской своего комбината.
…Он был инженером, он принадлежал своей отрасли, он отдавал ей себя всего, чтобы взамен получить уверенность, что он — часть огромного, мощного, набирающего скорость механизма.
Отчего же его отрасль поступала с ним так, почему этот огромный, мощный, всеобъемлющий, набирающий скорость механизм отбрасывал его своей растущей центробежной силой куда-то на самый край, на обочину, подальше, прочь от себя, словно стал стыдиться его, Столбова?
Все явственнее становилось видно, ощутимо новое для него, неожиданное, чуждое, неестественное для него состояние, к которому он неотвратимо приближался, в которое постепенно, однако заметно был втягиваем, к которому начинала уже складываться и привычка…
Внутри него все противилось этому переходу его в иное качество, все его врожденное и обретенное им, одаренность, характер, квалификация — все; однако его личная воля ничего не могла изменить, она попросту ничего здесь не значила. Само, приводимое в движение внешними объективными причинами, происходило замещение.
Он еще знал о себе, и это знание полностью соответствовало действительности, что он делает чрезвычайно важное, чрезвычайно нужное дело; что он поставлен на самый передовой и трудный участок работы, от успеха его деятельности зависит многое очень существенное; что так помогают ему, так его поддерживают и так торопят из-за совершенства и необходимости его производства.
И он уже знал о себе, и это знание также соответствовало действительности, что он делает уходящее в прошлое, оборачивающееся ординарным, а затем и сомнительным дело; что он поставлен на участок работы, где лишь короткое время все было совершенным и передовым, а ныне теряет и окончательно утратит скоро какую-либо перспективность; что деятельность его катится от вызывающей восхищение — к оставляющей досаду, ибо успех в ней перестает быть существенным, сохранятся лишь трудности, теперь нисколько не оправдываемые, а поддерживать будут, пожалуй, только из сочувствия…
Он привык быть частью всего, что происходило на комбинате, частью всего, что делалось с людьми, всего, что делалось в механизмах, всего, что делалось с реактивами, — и это было ощущение, что его дело — в его руках! Теперь приходило чувство иное… в нечто иное он превращался… в малозначащий и послушный придаток неумолимо отчуждающегося от него, начавшего жить само по себе, необозримого, многосильного и равнодушного к нему скопления газгольдеров, ректификационных колонн, градирен, железнодорожных путей, цистерн, — всего этого собравшегося здесь вместе, чтобы являть свою собственную, независимую от него силу, холодного и жесткого металла… металл неодолимой своей тяжестью притягивал его к себе, вниз… тянулся от поверхности пульта к его пальцам, затем дальше, обтекая ладони, — и уже обхватывал, обхватывал запястья…
Была ли какая-то ошибка в определении пути развития отрасли, в разработке технологии, затем в размещении комбината на Яконуре или было это обычным, естественным и неминуемым ходом событий, где чередуются пробы, неудачи и находки, потому что многое обусловливается переменчивой скоростью прогресса в познании и в основании знаний?..
Он боролся за вчерашний день, вкладывал себя всего в ненужное дело; проигрыш, неудача, ошибка были содержанием его жизни!
Соответственно изменялись для Столбова его сущность и понимание своего места в мире.
Еще недавно он шел в авангарде, сегодня делал дело сомнительное, а завтра ему предстояло очутиться на обочине…
