Владимир Тюрин - Право на риск
— В тридцать. И вы в тридцать. Вернее, вам еще не было тридцати. В двадцать девять с хвостиком.
Комбриг исподлобья посмотрел на Логинова беспокойным взглядом, что-то прикинул в уме и впервые за последние часы заулыбался всем своим широким сдобным лицом.
— А ведь точно… — удивился он. — Сами салажатами в командиры вышли.
— Мы ли одни, Юрий Захарович? Вспомните, кто командовал лодками в начале войны: старший лейтенант Стариков, капитан-лейтенант Фисанович. А Щедрин?
— Тьфу ты! Заморочил голову: Стариков… Щедрин… — опомнился комбриг, сбитый с позиций, казавшихся ему абсолютно незыблемыми. — То ж война была… — Он помолчал, потеряв нить мысли, потом ухватил ее и продолжил: — Вот ты говоришь, тоже в тридцать лет командиром стал. Тебе сейчас сколько? Тридцать восемь? А скажи-ка, за восемь лет командования сколько раз ты сталкивался с другими кораблями? Ни разу. А Золотницкий при абсолютной видимости в борт сейнера въехал. Море для него, видишь ли, узким оказалось. Сколько раз при дифферентовке ты проваливался на грунт? Ни разу. А Орлов и Козодоев в док после таких дифферентовок становились. Ты когда-нибудь корежил себе цистерны при швартовке? Нет. Вот то-то. — И вдруг, вспомнив утренний конфуз, комбриг снова вспылил: — Наконец, сегодня твой «подготовленный» и «грамотный» Березин гюйс вверх ногами поднял. Стариков… Щедрин… Были бы это Щедрины, а то сплошь Орловы, Козодоевы… Птичий двор какой-то… Вот они где у меня! — Комбриг гулко пошлепал себя по шее. Звук был такой, будто шлепает он по плоскому булыжнику.
— Юрий Захарович, но ведь те же Козодоев и Золотницкий первыми сходили в автономное плавание в Атлантику. И хорошо сходили, сам главком их отметил.
— Ну и что с того, что сходили? Не верю я им, Коля, ни на грош. Правильно ты говоришь: хорошо они себя показали в Атлантике. И главком отметил. Это точно. А я вот, их комбриг, не уверен, что завтра в самой простой обстановке они не отчебучат чего-нибудь. Ненадежные все они, легковесные. — Щукарев сморщился и вдруг как-то неожиданно и искренне огорчился: — Они, чудики, мою осторожность, заботу мою, чтобы они ЧП не наделали, принимают за трусость. Тоже мне, труса нашли… — обиженно и уже вполне миролюбиво фыркнул комбриг.
Хотя и был Логинов среди командиров лодок самым старшим и старым, если такое допустимо сказать о тридцативосьмилетнем человеке, хотя многие из них прошли у него выучку и до сих пор, сами став командирами, обращались к нему на «вы», но все же он жил теми же интересами, заботами, нуждами, что и все остальные командиры. Он лучше Щукарева знал, что заботит командиров, что таят они в своих душах. Их интересы были и его интересами. Поэтому разговор по душам с комбригом Логинов и сам уже давно мечтал завести. Однако, помня, что Щукарев болезненно обидчив, что он всегда и все знает лучше своих подчиненных, Николай Филиппович щадил его самолюбие и выжидал удобного момента. Сегодня же комбриг сам затеял такой разговор, и Логинов решился.
— А может, мы сами в этом, Юрий Захарович, виноваты?
— Это в чем же?
— Да в том, что они, как вы говорите, ненадежны, в том, что мы боимся им доверять.
— Вот тебе и раз! Мы их учим, учим, они фортели выкидывают, а мы же и виноваты?
— Да ведь беда-то вся в том, что мы их не столько учим, сколько опекаем, трясемся над ними. Как чуть посложней задача, так в море рядом с командиром лодки комбриг или начальник штаба. И командир не моги что-нибудь сделать, не взглянув в рот начальнику. А раз его постоянно лишают самостоятельности, стало быть, он не приучается и к чувству ответственности. Отсюда и все ошибки. Ведь так они, глядишь, вообще плавать без поводыря разучатся. — Логинов на мгновение замолчал, присмотрелся к реакции комбрига. Тот вроде еще не заводился. — Неужто мы их до старости в море пасти будем?
— Будем, Коля, будем! От себя самих их оберегать надо. Иначе они таких дров наломают, что и уголовного кодекса не хватит. Новый сочинять придется. Не тебе же мою историю рассказывать, сам знаешь.
Логинов, конечно, знал, по каким ухабам пришлось трястись служебной колеснице Щукарева. В английском флоте в личном деле капитанов кораблей есть в анкете графа: везучий или невезучий? Так вот у Щукарева наверняка написали бы: «Невезучий». Да еще добавили бы: «Очень». Правда, где-нибудь в скобочках оговорили бы: «…После войны». В войну он не только остался в живых, но и неуклонно шагал вверх по служебной лестнице, причем довольно быстро. А в последние годы злодейка судьба что-то обиделась на Щукарева.
Это комбригство у него было уже третьим. Впервые бригаду он принял давно. Был самым молодым комбригом. Бригаду сформировали из новых лодок послевоенной постройки. Приходилось одновременно и командовать, и учиться. Его усердия хватало на троих, шло все преотлично, бригада его была на хорошем счету. А вот беда пришла какая-то неожиданная и чудная, ранее ни с кем не приключавшаяся. Случилось это в начале зимы. Ледок в бухте был так себе, в полвершка. Щукарев получил приказание перешвартовать лодки бригады, чтобы для какой-то надобности освободить пирс. Перешвартовал. Мог ли он знать, что у новых лодок на заднем ходу засосанные струей воды осколки такого льда могут принести неприятности? Не мог. И никто не мог.
Такое произошло впервые. Старые лодки — «катюши», «сталинцы», «щуки», «малютки» — через лед перли как танки, хочешь — вперед, хочешь — назад. И никогда с ними ничего не делалось. Снизили Щукарева до начальника штаба бригады и вновь послали служить в далекий гарнизон.
Через два года он во второй раз принял бригаду.
И опять беда пришла, откуда Щукарев ее не ждал: один из лучших командиров после удачной торпедной атаки на приз Главнокомандующего Военно-Морским Флотом потерял от радости голову и при всплытии, понадеявшись только на данные гидроакустика, проскочил перископную глубину и всплыл прямо под форштевень идущего по инерции с выключенными двигателями сторожевика, выполнявшего роль корабля охранения.
Никто, слава богу, не пострадал, но начальство с этим не посчиталось. И опять Щукареву пришлось «сдавать назад».
После всех этих не по своей вине передряг он стал опасливым, и к нему намертво приклеилось прозвище «дед Щукарь».
— И все-таки я убежден, Юрий Захарович, что командирам надо больше доверять. Вспомните мудрые слова: «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться». А какой же прок от ученика, которому не веришь?
— Почему ты решил, что я не верю? Верю. Тебе, например. Не меньше, чем себе. — И вдруг Щукарев расхохотался. Хохотал так же басовито, как и ругался, издавая при этом какие-то округлые звуки, нечто наподобие «хо-о-о-хо». А весело ему стало от внезапно пришедшей в голову смешной мысли: — Недаром, Коля, тебя все чалочным капитаном кличут… Хо-о-о-хо! Все из-за моего доверия к тебе… Хо-о-о-хо!
Логинова на бригаде действительно шутливо прозвали чалочным капитаном. Условия швартовки в гавани были сложными, и Щукарев, доверявший только Логинову, на все перешвартовывающиеся лодки непременно посылал Николая Филипповича. Он чувствовал себя спокойней, если рядом с молодым командиром на мостике стоял многоопытный Логинов.
Логинов подождал, пока отхохочется комбриг, и, стремясь придать голосу извиняющуюся окраску, чтобы, упаси боже, не обидеть Щукарева, проговорил:
— Не смеяться нам, Юрий Захарович, надо, а плакать. У нас на бригаде скоро ни один командир, кроме меня, швартоваться не будет уметь. Еще бы нам на бригаду одного Логинова, чтобы он за всех торпедами стрелял, и тогда других командиров можно было бы разогнать. За ненадобностью. Благо сейчас сокращение Вооруженных Сил идет. Как раз было бы в духе времени.
— Ишь как ты его! Комбрига-то своего! Так его! Так! — Щукарев неожиданно обиделся. — А мне где место определил? В скотниках или овощеводах?!
Логинов смотрел на расходившегося комбрига и тоскливо думал: «Неужто не дошло? Неужто не понял?»
— Я теперь у вас всех вроде кандалов на ногах. Мешаю. Так сказать, вы в прогресс, а я вас за уши обратно. Инициативу глушу, свободы лишаю… Так, что ли? — Голос Щукарева дрожал от обиды.
— Я этого не хотел сказать. Вы меня учили, хорошо учили, строго спрашивали, но и верили. И я вам за это благодарен. Но я что-то не упомню, чтобы вы у меня, молодого штурмана, над душой стояли или за меня прокладку вели. А сейчас… — Логинов замялся, подбирая слова поделикатнее, чтобы высказать, наконец, то, что уже давно наболело на душе не только у него. — Вы простите меня, Юрий Захарович, но сейчас вы порой бываете… Как бы это лучше сказать…
— А чего ты деликатничаешь? Сажай прямо под дых!
— Бываете чересчур уж осторожны. Давите на командиров. Не даете им самим выбрать правильное решение. — Комбриг вздел было свою лапищу, намереваясь остановить Логинова своим излюбленным «стоп моторы», но тот, что называется, закусил удила: знал, что другого такого случая может больше не представиться и что если сейчас не выскажется, то потом уже вряд ли когда на это решится. — Откуда же в нашей бригаде, подчеркиваю — в нашей бригаде, командирам набираться умению? Перешвартовываюсь за них я. Штаб чаще всего проверяет не то, что умеет делать командир или вахтенный офицер, чему он обучен, а чему надрессирован, что знает назубок. Чего стоят все эти вводные вроде «человек за бортом» или «срочное погружение без хода»? Это же все задачи для филатовских медведей. А вот сумеет тот же молодой командир правильно самостоятельно действовать при неожиданной встрече с противником под водой? Сумеет ли он в невыгодных для себя условиях упредить противника и первым выйти на него в атаку, использовать оружие? Вы это умеете делать. И флагманские специалисты умеют. А этому надо обучать командиров, не бояться доверять им. Я вот помню, в войну какое сложное время было — и то, будучи молодым вахтенным офицером, вдвоем с сигнальщиком на мостике оставался. И всегда все в порядке было. А сейчас у нас на мостике стоит вахтенный офицер и рядом с ним днем и ночью или командир, или старпом, или кто-нибудь из штаба. И основная обязанность этого бедолаги не командовать кораблем, а не прозевать и правильно отрепетовать[3] команды начальства. Дальше идет цепная реакция: вы не доверяете командиру, он, естественно, своим офицерам.
