Всеволод Вишневский - Матросы: Рассказы и очерки
Шаг ступит Коцура — слушает. С любого места окликнуть могут. Только бы на край добраться, а там — в горы. В горах кизил, вишня, груша, яблоки есть. На баштаны и виноградники руку положить можно…
— Стой, кто идет?
— Свой.
— Проходи.
Подошел. Спичка чиркнула.
— Хлопцы! Матрос!
— От–то герой, гуляет!
Посмеялись казаки.
— Дэ рубить будемо?
— Пийшли до моря, хай в води плавает! Руки порубаем — хай плавает.
— Добрэ.
Повели к морю. А чуть светать стало — холодок. На пристань пришли.
— Молысь, хлопчэ, просы за грехи.
Отчего не помолиться — пару минут лишку пожить?
— Отче наш (что делать, а?)… иже еси (бежать, бежать)… на небеси (только соображай)… да святится (так вашу… людей губят)… имя твое (может, так?)… да приидет царствие твое (эх, пропадать)…
— Помолывсь?
— Уже.
— Раздевайсь!
Стал бушлат снимать. Снял. Потом форменку… Снял. Снимает медленно, будто руки не действуют.
— А ну, швидче!
Стал тельняшку снимать. Сел — ботинки расшнуровывает. Ну, минутку бы еще…
— Братцы казаки…
— Ну?
— Возьмите бушлат.
— Добрый який. Все визьмем.
— Братцы казаки…
— Раздевайсь, бисов сын!
— Братцы, в бушлате зашитое есть…
— Го. Що такэ?
— Деньги, николаевскими три тысячи.
Боже ты мой! Как затрусились казаки, кинулись бушлат пороть. Коцура ботинки снял. Осталось брюки да сподники снять. Только дурак снимать их будет, а не матрос. Дернул Коцура в море, нырнул. А казаки бушлат порют. Бух–бултых!
— Шо, дэ? Стой!
Забегали казаки. Стреляют в воду, а в воде нет никого.
— Мабуть, втонул?
— Мабуть, вбили?
Бушлат распороли.
— Ото ж, сукин сын, ото ж, гадюка — грошей нэмае! Подырявили действительно бушлат, а грошей нет. Вот досада–то! Кто такой бушлат купит? Ай–ай–ай!
Вот нехороший матрос, чтоб ему ни дна ни покрышки.
Под пристанью, у свай — под сводом у берега — сидит Коцура. Вода теплая, — что матросу сделается!
Дернул браток ночью, босенький, через Стандарт в горы, на перевал. Прощевайте, казаки! Кланялся вам красный моряк Коцура. Это тот самый, що грошей николаевских три тысячи вам сулил…
Ленинград
1930 г.
ВЗЯТИЕ АКИМОВКИ
Бронепоезд «Грозный» выходит из Мелитополя в бой… Флаг на ветру полощется. Палуба ходит под ногами, дым окутывает кормовые орудия… Пахнет углем и маслом.
Рисково идет бронепоезд. Два матроса вылезли на крышу рубки и наблюдают: где «Сокол», где этот враг неуловимый?..
Над рубкой пристрельный разрыв — «Сокол» бьет. Катятся все по местам. Боевая тревога. Командир кричит:
— Прице–лл с–с–емьдесят три–и!
Кричать приходится потому, что ветер свистит, воет — команду заглушает.
«Грозный» дает больше ходу и бьет по дальнему дыму «Сокола».
— Отдай Акимовку! Не раздражай нервных!
Пятеро пулеметчиков молча сидят у пулеметов. Один из нас заводит:
Как это ни странно,
Люди постоянно
Имеют невеселый вид…
Услышали команду:
— Эй, там, в лавочке! Огонь!
Ага…
Пулеметы затряслись.
Орудие передней площадки бьет яростно и часто.
— А ну дай, а ну дай еще! Белые шьются в балку!..
Все закругление за Мелитополем пройдено, и бронепоезд идет по прямой на Акимовку. «Сокол» кладет снаряды совсем близко, взрывается земля… По крыше рубки молотят камни и зло шуршит песок.
— Даст вот раз — четыре лапки кверху, и дух вон.
Тут не до трепатни. Струя песку с грохотом врывается в амбразуру. Снизу палуба щепится в шести местах.
— Ой, спасибо!
«Грозный» еще прибавляет ход и вырывается из поражаемого участка. Снаряды пролетают через бронепоезд, разносят насыпь…
Уже вдали виден семафор. До Акимовки осталось версты две. Белых в степи не видно. Стрельба стихает. «Сокол» опять подался назад.
Все вылезают на воздух.
— Развед–чики!
«Грозный» дает малый ход. Разведчики соскакивают и бегут проверять пути и стрелки. От станции, навстречу нам — появились какие–то люди.
— Дунуть?
— Одень очки!
Слышим:
— Това–арыщи–и!
Подбегают к нам и неистово кричат:
— Товарыщи, бельяки втикли! Вот ось же стре́лки на путях повзрывалы. Було их пихоты три роты, по балкам втикли, а бронэвик за мост ушел. Во, на Сокологорную тикают.
Мы все это видим и знаем, но слушаем, как музыку. Мужики — среди них много старых солдат — идут цепью рядом с нами, руками размахивают и шумят:
— Ото ж лыхо було, ото ж було! Та вы це сами знаетэ. В Опанаса дочку покралы…
Мы спрашиваем:
— Флотских у вас нет?
— Та дэ там. Повтикли у партизаны вси. Кажу, дочку в Опанаса покралы, тай и нэмае аж по сэй день.
Другой говорит:
— Подходил я до их бронэвика. Так що на взгляд — орудия дюйма четыре, но разглядеть вже не вдалося.
Спасибо, товарищи, за каждое слово. Спасибо, дядько, за разведку, за четыре дюйма. Повесить могли тебя, дядько, за эти четыре дюйма; знаем, дядько, эти четыре дюйма, все знаем!
«Грозный» подошел к платформе. Обедают ребята досыта.
А по степи, с белой стороны, тачанка едет. Прикинули — что б это могло быть? Прямо к нам едет. С тачанки слез старый дед, к нам идет. Подошел:
— Кажить, добри люды, дэ здесь бильшовыки?
— Мы будемо, диду. Мы здесь бильшовыки.
— Вы будэте? Добрэ.
Повернулся к тачанке и приказал старухе, что коней держала:
— Несы сюда.
Старая женщина приблизилась. В руке несла в чистейшем полотне кулек. Стала подле деда и тихонько поклонилась нам. Дед протянул руку — взял у женщины кулек, снял шапку, очи поднял к небу и начал молитву читать — благодарение богу.
Обнажили головы и вытянулись матросы — так же, как это сделал дед. Дед широко перекрестился, подошел к самому высокому из нас — к Буке, поклонился в пояс и сказал:
— Хлиб–соль! Нэ побрезговайтэ, товарыши.
И старая женщина перекрестилась и вслед за дедом согнулась в поклоне.
Бука принял хлеб–соль, троекратно поцеловал деда и старую женщину. Тогда все накрыли головы, и дед спросил:
— Сынов моих у вас нэмае? Хведор и Семэн Крупки зовуть.
— Нема, диду. Армия прийдет — пошукаемо. Там твои сыны. Уси мужики там, диду.
Дед молвил:
— Потрапезуйтэ, сынки, вы з бою голодни. Потрапезуйтэ.
Мы сыты, но кланяемся деду:
— Дякуемо, диду. Спасибо, диду. Будемо исты, будемо коштуваты ваше печение. Заходьте, диду. Заходьте и вы, мамо.
Мы приняли стариков на пулеметной, самой просторной площадке. Устлали палубу брезентом и сделали два кресла из патронных ящиков.
— Сидайтэ, диду. Сидайтэ, мамо.
Посидели дорогие гости и все товарищи. Командир разрезал паляницу — белейший хлеб Украины, и мы стали есть, держа ладони под шматами хлеба, чтоб не просыпать крошек столь драгоценного дара.
— Вы, диду, через хронт проихалы?
— Эге ж!
В небе лопнула над нами шрапнель. Это опять «Сокол» бьет.
— Слизайтэ, диду. Слизайтэ, мамо. Бой будэ!
Дед молвит:
— Николы в бою не був. 3 вами пийду, подывлюся.
Дед на коней посмотрел. Шрапнель посыпала опять.
— Жинка, доглядай на коней! Отводи, шоб не вбыло!
Старая женщина поклонилась нам. Мы ответили ей, подняли ее и на руках бережно опустили на землю…
— Вертайтэся, сыночки! Вертайтэся!
— Скоро, мамо, скоро!
Шрапнель секла землю. Старая женщина пошла к коням, чтоб их не убило. А мы с дедом пошли гнать «Сокола» из Таврии.
Ленинград
1929—1930 гг.
ДЕЛА БЫЛЫЕ…
Талые степи Украины. Год девятнадцатый…
В вагон политотдела Заднепровской бригады бронепоездов вваливались матросы, занимая скамьи. Собрание…
— На повестке — организация Особого отдела. Районы бандитские, — бьют нас тут со всех румбов. Человек оправиться выйдет, а его в расход… Поезда под откос пускают. Приходится подумать. Слово для предложения имеет секретарь.
Секретарь ячейки встал.
— Тут одного ранило. В строю ему трудно. Пока пускай в Особый идет. Володька, встань.
Раненый встал и глянул одним глазом из–под громадного кома грязной марли, окутывавшей распухшее лицо.
Секретарь продолжал:
— Еще кандидатура Петра Попова. Они с одного корабля — с «Вани–Коммуниста». Попов, встань.
Человек встал.
Раздался голос:
— Попов, у тебя какая специальность?
— Машинист.
— Вот и верти–вали.
Секретарь докладывал:
— Вот, товарищи, им все и поручим.
— А инструкции какие?
— Какие инструкции? Чудак! Доглядай да поспевай — вот и все. Ну, возражений нет? Кто за Володичку, за Петичку?
Прогудело:
