Виктор Подольский - Елена
Уцелевшая рука тянется к карандашу, и строчки, одна за другой, ложатся на серую бумагу фронтового блокнота. Карандаш и блокнот его друзья. Им поверяет он свои мысли и чувства.
Война пришла в тот год, когда Иван Ивченко закончил Харьковский институт журналистики.
В республиканском Центральном Комитете партии, в Киеве, его поздравили и дали назначение на юг в областную газету…
— Ну, Рыжик, теперь ты увидишь уже не игрушечные, а настоящие большие корабли с мачтами и палубами, — сказал Иван маленькой дочке.
— Ура! — весело захлопала в ладоши Леночка. А потом с любопытством спросила — Папа, а почему ты называешь меня Рыжик?
— А потому, что ты принесла нам с мамой солнышко. Вот посмотри в окошко. Оно такое же, как твоя головушка.
«Рыжик». С тех пор это имя закрепилось за ней, хоть справедливости ради нужно сказать, что цвет ее волос был скорее каштановым, хоть и с рыжеватым отливом.
— Попрощаемся, Рыжик, — обнял дочь Ивченко. — Я уезжаю на работу. А когда мама сдаст госэкзамены, вы тоже поедете на юг. Будем все вместе. Поняла, Рыжик?
Но Рыжику так и не пришлось увидеть тогда настоящие большие корабли с палубами и мачтами. Вместо этого она услышала рев самолета над поездом, увидела огромное слепящее пламя, неподвижное, застывшее лицо матери. Бойцы встречного эшелона, направлявшегося на фронт, похоронили вместе с другими жертвами воздушного налета и выпускницу-отличницу юридического факультета Светлану Сергеевну Ивченко. А документы матери передали начальнику эшелона, который вез эвакуированных в глубь страны.
— Считайте и нас ее отцами, — сказал немолодой солдат.
Бойцы его отделения, ехавшие навстречу сражениям, оставили начальнику эшелона свои довоенные адреса и львиную долю солдатского пайка.
Нелегок путь на запад под обстрелами вражеской авиации и артиллерии, мотоциклетных и танковых десантов врага, но и на восток ехать — не намного лучше. Теплушки, до верху наполненные горем, сутками стояли в тупиках, переформировывались, изменяя маршруты, увозя людей в неизвестность. На одной из станций Казахстана эшелон закончил путь. В детском доме, куда попала Леночка, бережно хранили ее документы, по всем фронтам разыскивали отца. А тем временем батальонный комиссар, ничего не зная о судьбе семьи, сражался в окружении. Был дважды ранен, но оставался в строю до тех пор, пока третья пуля не настигла его. Он без сознания упал на сухой, порыжевший бурьян…
IV
В большой светлой комнате четыре окна, четыре стола, четыре телефона. Один стол массивнее и нарядней. Он важно стоит на четырех резных дубовых ножках. На нем и письменный прибор подороже, чем на остальных: из белого мрамора. В высоком красном стаканчике десятка два очиненных карандашей. На остальных столах таких стаканчиков вообще нет. И графин с водой не чета своим собратьям. Он широк, с ручкой, закрывается не какой-нибудь притертой стеклянной пробкой, а хрустальной крышкой, увенчанной шарообразной пуговкой. К подножию нарядного стола протянулась персональная дорожка. За этим столом восседает заведующий отделом писем Яков Филиппович Курганский. Ограниченная редакционная площадь не позволила выкроить для заведующего отдельный кабинет. Поэтому завхоз редакции мобилизовал всю свою неуемную фантазию на то, чтобы любой посетитель сразу же и безошибочно определил, кто в этой комнате старший. Как трудолюбивый муравей, он тащил сюда все, что проходило через его руки. Так появилась бархатная дорожка, остаток от замредакторской, шикарный резной стул (видимо, за одним из таких гонялся в поисках клада неугомонный Остап Бендер) и огромная настольная лампа.
Курганский до самозабвения любил свой отдел. Опережая учетчиков, он зачастую сам распечатывал конверты, несущие радость или боль, спокойно-деловые или бьющие в набат. В письмах этих чувствовалась жизнь, не приукрашенная цветистыми фразами, а такая, как она есть, со всеми плюсами и минусами, радостями и горестями.
Читая строки жалоб, Курганский всегда верил в торжество справедливости и, точно врач «скорой», спешил на помощь человеку, попавшему в беду…
В первые послевоенные годы кто-то и посоветовал школьнице Лене Ивченко обратиться за помощью в редакцию, к Якову Филипповичу.
Дверь комнаты приоткрыла худенькая, бледная, взволнованная девочка.
— Входи, входи смелей, — поманил ее рукой Курганский.
Встретив сочувственный взгляд, услышав приветливое слово, девочка бросилась к Яше и громко заплакала.
А уже через несколько минут Курганский и его помощники действовали. Нужно было немедленно найти лекарство, которое могло спасти жизнь инвалида войны — Лениного отца. Лекарство уже было выслано из столицы, но… не прибыло сюда. Заведующий отделом и литсотрудница Березкина объехали одно за другим все почтовые отделения города, проверяли квитанции, накладные, ворошили посылки, прибывшие из разных областей страны. К концу дня в одном из отделений связи обнаружили маленький пакетик, подлежащий возврату из-за ненахождения адресата. Да, такого адресата действительно в городе не было и к работникам связи претензий нет. Но обратный адрес настораживает и вселяет надежду: это тот институт, который выслал лекарство.
Заветный пакетик показывают врачам. Яков Филиппович срочно звонит в столицу. Технический секретарь экспедиции института еще не знает об ошибке. Телефонный звонок огорчил ее и расстроил. Она проверяет номер отправления. Да, лекарство предназначено Ивану Ивченко. И в кровь больного вводится спасительный препарат.
А Курганский? У него уже новые заботы. Приехала издалека дивчина на постоянное жительство к подруге, а та и на порог не пускает, хотя раньше приглашала. «Редакция, помоги!». И помогла. Устроила девушку на работу и в общежитие. Разве перечислить добрые дела отдела писем даже за одну неделю? А за годы? Сколько людей стали вечными должниками и друзьями Курганского. И среди них худенькая, бледная Леночка и ее отец Иван Федорович.
Не раз наведывался к ним Яков Филиппович, стараясь скрасить трудные будни инвалида и его дочери. То занесет бутылочку растительного масла (в районе был, достал), то арбузик или дыньку (завхоз где-то раздобыл, в редакции продавали).
Рассказы отца о неутомимой, беспокойной профессии газетчика, живой пример Курганского определили дальнейший путь девушки. Окончив школу, она поступила на факультет журналистики университета. Буду такой, как Яков Филиппович, мечтала Лена. Не знала тогда Ивченко, что неутомимый и благородный газетчик не обладал одним из важнейших качеств журналиста. Часами мучаясь, просиживал Курганский над чистым листом. Факты распирали его, рвались наружу, сердце горело гневом, а на бумажном листе появлялись стандартные, маловыразительные строки. Зачастую менее значительные материалы других авторов выглядели куда эффектнее и интересней Яшиных. Это была трагедия газетчика. И на слабой струне Курганского больно играл Савочкин, шефствовавший над отделом писем.
— Сколько лет вы работаете в редакции, Курганский, и никаких сдвигов, — говорил Савочкин, перечеркивая целые абзацы.
Курганский бледнел, краснел, худое лицо его еще более вытягивалось, а кончик длинного носа покрывался капельками пота. Согнувшись над столом, Яков Филиппович уныло смотрел, как испещряется всевозможными значками, деформируется и сжимается, точно шагреневая кожа, его творение.
— Только подпись вашу не нужно править, — ворчал Савочкин, превращая корреспонденцию Курганского в небольшую информационную заметку.
Но виза Савочкина не была последней. После него и перед отсылкой в типографию оригиналы читал Петренко. И полуумерщвленная корреспонденция, как сказочный герой, воскресала. Мысли, высказанные автором, сохранялись, но приобретали более совершенную форму и остроту. Богатый фактический материал, собранный Яковом Филипповичем, его живые наблюдения, важность и проблемность корреспонденции вызывали у Петренко стремление сохранить ее для читателей, сделать более яркой, доходчивой. Между зачеркнутыми строками появлялись все новые и новые, вписанные ответственным секретарем. Вместе с корреспонденцией оживал и Курганский. Глаза его благодарно смотрели на Петренко.
— Моя тут только шлифовочка, Яков Филиппович, бархатным напильничком, — доброжелательно говорил Петренко. — Все остальное здесь ваше. К тому же тема интересная, злободневная. Это безусловно будет гвоздевой материал номера.
Заходя затем к замредатора, Петренко возмущался:
— Угробили хороший материал.
— Бездарностей, вроде Курганского, терпеть не могу, — бросал в ответ Савочкин.
— Неправда, себя же вы не только терпите, но и любите.
— Вы неудачно избрали объект для нападок, Михаил Сергеевич. Уж что-что, а писать я умею, вы это сами прекрасно знаете. Мои статьи в центральных журналах и газетах печатают, — Савочкин сжал зубы, в упор глядя на собеседника. — Лучше бы секретариатом серьезнее занялись. Нет там порядка. А от Курганского какой толк? Только что предместкома. Есть у меня на примете молодой парень, выпускник университета. Вот такого бы нам. Молодежью заниматься нужно, талантливой молодежью.
