Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»
Так было, пока мы не встретили однажды на Нижне-Портовой, недалеко от вокзала, человека лет тридцати, одетого в бушлат военного образца. Над его смуглым по-цыгански лицом нелепо при форменном бушлате нависал козырек мятой кепки, а глаза смотрели устало и зло. Семен принялся тискать его в объятиях и все твердил, будто какой-то кореш сказал ему в Петропавловске: «А Андрей-то наш погиб на фронте». Втроем мы отправились на базар, где Семен на последние свои — я знал — два блока сигарет купил спирта и тушенки, а потом спустились на берег Амурского залива и удобно устроились на черном днище перевернутого кунгаса, у самой воды.
Сердитый матрос в бушлате и Семен пили из одного стакана, говорили все громче, перебивая друг друга. Спиртом они меня не угощали, я просто сидел рядом, слушал и ел понемногу тушенку — с ножа, ковыряя в неровно вспоротой банке.
Постепенно из разговора я узнал, что фамилия Семенова приятеля Щербина, Андрей Щербина. Коренной владивостокский житель, он был знаком с Семеном с давних, каких-то еще нэповских лет. Года за четыре до войны пути их разошлись, потому что Щербину призвали в военный флот и он стал сигнальщиком на плавбазе подводных лодок. В сорок первом осенью из добровольцев формировали морскую бригаду, и Щербина сменил черную флотскую шинель на серую пехотную. Воевал под Москвой, в Сталинграде, где его сильно ранило, валялся, как он сказал, в госпиталях и вот наконец объявился в родном городе с бумажкой об инвалидности второй группы и «ходом в два узла, как при тумане».
Когда Семен наполнил первый стакан, Щербина взял его и тотчас отставил:
— Такая дыра, братец, под лопаткой, что нельзя.
— Пей! — ободрил Семен. — Зигзаг в медицине называется. Зигзаг возвращает к нормальной жизни!
Щербина зло блеснул равными зубами:
— Доктор в госпитале тоже обещал нормальную жизнь. Между прочим, вылитая копия с вот этого, — он повернулся ко мне, — тоже с пробором, красивенький... — И, тряхнув чернявой головой, вдруг выпил залпом.
Он потом пил еще и еще, распаляясь, рассказывал о себе, нападал на Семена и презрительно поглядывал на меня.
— Э-эх! Там люди сражаются, гибнут, а тут одна забота — в американских робах пощеголять! За-ащитники Родины!
Семен лениво отбивался:
— Ты в меня пальцем не тычь. Я тыловик, а фронт без тыла — нуль!..
Досталось и мне. Щербина выяснил, что я из Москвы, болтаюсь пока без дела, и стал задирать, обзывал самодельным штурманом, а потом заявил, что «раз уж за десять тыщ километров притащился», то должен отведать спирта.
Семен никогда не заставлял меня пить, а этот двинул стаканом так, что у меня цокнули зубы о стекло, и еще торопил. Должно быть, я раздражал его тем, что напомнил врача, наградившего инвалидностью второй группы, а не третьей.
Голодного, меня быстро развезло от первого в жизни стакана, и я ушел на ватно подгибавшихся ногах. Кое-как добрался до общежития. Свалился на кровать и проснулся только в половине десятого с дикой головной болью и пугающей мыслью, что проспал завтрак. И тогда услышал, как за изголовьем кровати отворилась дверь.
— Левашов! Опять филонить собрался? А ну вставай! — Голос по-хозяйски метался по палате. — Слыхал? Или повторить?
Я сделал вид, будто сплю, но одеяло, уютно хранившее тепло, взметнулось вверх.
Делать нечего — я соскочил с кровати.
— Ну вот, — сказал парень, сдернувший одеяло. — А теперь одевайся!
Он был довольно высок. Застиранная рубашка обтягивала сильные округлые плечи, и руки висели по швам тоже сильные, хваткие. Нахмуренный лоб прикрывала темно-русая, зализанная набок челка.
Я не приглядывался к живущим здесь, в бывшем санатории, но этого парня приметил и фамилию его знал: Маторин, Сашка Маторин. Он был назначен старшим по всему этажу, его полагалось слушаться. Я давно чувствовал, что Маторин следит за мной и видит, как, отлынивая от работы в порту, я каждый день после завтрака неприметно исчезаю.
Что ж, таскаться с Семеном, настоящим моряком, мне было куда интереснее, чем ходить на разгрузку. Такое при желании можно понять. Но Маторину, старшему по этажу, я наверняка представлялся обыкновенным с а ч к о м. До сегодняшнего дня ему не удавалось подловить меня, и вот теперь его час настал. Он смотрел пристально и строго, полный решимости показать свою власть.
«Ладно, увидим, кто кого», — подумал я и снова лег на постель, уже остывшую, чужую.
— Так, значит? — протянул Маторин. — Тогда слушай. Я сейчас уйду, а ты все-таки встанешь и поедешь в город. В проходной порта есть список. Назовешься, и тебя пропустят. Потом спросишь, где ребята с Океанской. Разыщешь Надю Ротову, и она скажет, что делать.
— А если я не поеду в город и не стану искать Надю Ротову? — спросил я, лежа лицом к стене.
— Тогда я доложу коменданту.
— И он поставит меня в угол...
— Нет. Он просто вычеркнет тебя из списков, и ты никогда не попадешь на пароход!
Он ушел, а я встал, оделся и отправился в город. И всю дорогу убеждал себя, что подчинился не Сашке, а просто сам решил, что надо включиться в работу. Хотя бы на время, чуть-чуть.
В проходной порта действительно оказался список. Охранник поставил галочку против моей фамилии, и меня пропустили на асфальтированную площадку, над которой нависал огромный нос парохода с торчащим из клюза поржавелым якорем. Раньше я видел пароходы только из города; они и оттуда выглядели внушительно, но этот был тут, рядом, — огромный, пришедший из дальних, заморских стран!
Я стал пробираться стороной, среди наваленных грудами ящиков, больших, в рост человека, катушек кабеля и каких-то выкрашенных ярко-оранжевым суриком цистерн.
«Ребят с Океанской» искать не пришлось. Прошагав мимо трех или четырех пароходов, я увидел знакомые по санаторной столовой лица. И Надя Ротова сама отыскалась, весело замахала рукой в брезентовой рукавице.
— Левашов? — спросила она и показала на ящик: — Помогай, а то вторая бригада обгоняет!
Я стал ездить в порт каждый день. Нас ставили то на перевалку картонных ящиков с тушенкой, то поручали перетаскивать мешки с сахаром (тяжелые, черти!), а то вдруг оставляли в покое. В таких случаях Маторин, занявший после дежурства свой законный пост бригадира, уходил куда-то, а возвратившись, вел на новое место, где работы было пропасть.
Как-то в перерыв я подсел поближе к Ротовой. Мне казалось, что Надя все время по-особому добро смотрит в мою сторону и в чем-то сочувствует мне. Стал жаловаться на нелепую трату времени, сказал, что приехал совсем не за этим. Надя слушала спокойно, снисходительно, а когда я умолк, начала терпеливо объяснять, что, раз ребята приехали по комсомольским путевкам, они не могут сидеть сложа руки, пока их распределят на корабли. Ведь сейчас война идет. Как же иначе?
— Война? Ну и что — война? Она далеко. Вон, видишь, эсминцы стоят — чехлы на пушках, там греблей занимаются, под парусом ходят. — Я показал в сторону бухты. — И нам бы тоже моряцкую профессию осваивать, а не эти дурацкие мешки таскать.
В ту минуту, наверное, и вышел из-за склада Маторин. Я его не заметил. А Сашка подходил все ближе, я наконец увидел его. Мускулы на крепкой шее напряглись, плечи словно бы стали шире, глаза сердито и твердо ощупывали меня.
— Вот что, паря, — сказал он. — Ты свою агитацию брось. Иди-ка лучше вон туда... Вагоны нагружать будем.
Громкий голос Маторина привлек внимание. Ребята потянулись со своих мест, грузчики, работавшие поблизости, повернули головы. Лица у всех были настороженные, только Надя Ротова, казалось, с сочувствием смотрела на меня. Вероятно, это и придало мне храбрости.
— Опять грозишь? — сказал я. — Что ты мне все грозишь? Ну иди докладывай начальству, донос на меня напиши!
— Надо будет, и напишу. А пока воду не мути, топай к вагонам!
— А я вот возьму и не пойду, — оказал я Маторину почему-то тихо, словно по секрету. — Возьму и не пойду. Я не к тебе нанимался. Ясно?
Что произошло дальше, я даже не сразу понял. Грудь сильно сдавило, ноги отделились от земли, и перед глазами выросло напряженно-спокойное Сашкино лицо. Я забился, как рыба в сети. Чуть вывернулся на сторону и увидел, что все вокруг хохочут. Грузчики, ребята, сбившиеся в кучку, а Надя Ротова, та просто покатывается со смеху.
Маторин донес меня до угла и аккуратно поставил на землю.
Понурясь, я со злостью дергал себя за полы сбившейся кверху куртки. Потом торопливо, почти переходя на бег, направился к проходной.
Долго ходил по улицам, надеясь встретить Семена, но тот куда-то запропастился. В конце концов пришлось вернутся на Океанскую. Я выждал, когда в окнах погасли огни, и пробрался в палату. Но уснуть не удавалось. Снова и снова виделся идущий на меня Сашка, и даже мысленно я не мог постоять за себя, вступить с ним в драку: знал, был уверен, что — пожелай он — мне несдобровать. И от этого испытанное в порту унижение терзало еще сильней. Промаявшись так, решил на погрузку завтра не идти, отправиться в отдел кадров и умолить, упросить, чтобы дали назначение на пароход.
