Леонид Кокоулин - В ожидании счастливой встречи
— Надо же, — ощупал он подушку, — натолкали ваты — как гиря… — Иван Иванович прилег и потянул на себя одеяло.
— Ну черт с ним, — обругал он то ли Фомичева, то ли себя. — Никто за так ничего не даст. Чирий и тот вначале поскреби, потом сядет. Тот же Борис — на тебе, боже, что нам негоже.
Фомичеву в эту ночь тоже не спалось. Пока за столом с ним сидели Иван Иванович и Федор, было хорошо. Говорили, шутили. О делах у строителей за столом не принято много говорить, тем более если дела не блещут. А вот ушли они, и мечется по комнате Фомичев, не обращая внимания, что половицы скрипят под его нервными шагами. Ну хорошо, не заинтересовал стройкой, но вот придет колонна, там люди, а ведь даже не спросили, где они, куда их… Как же так? Я у себя первым делом поинтересуюсь, накормили ли, устроили человека. А тут после такой дороги!
Владимир Николаевич включил настольную лампу, взял со стола папку и лежа перелистал бумаги, нашел нужную страницу, жирной чертой перечеркнул все двадцать пять вопросов, намеченных на предстоящую неделю. Сверху написал: «Найти место под опорную перевалочную базу». Вынул из папки красный карандаш и подчеркнул слово «найти». Он не стал, по обыкновению, выстраивать цепочку дел, связанных с главным, а всего лишь написал на странице: «Март. 1969 год». Справа от цифр он подрисовал флажок, как бы отмечая населенный пункт, который предстояло взять, точнее — разведать боем.
Так оно и получалось в жизни, — разведка, бой. Другой раз наоборот, — бой, а потом разведка. Первый отряд он сам снарядил из Чернышевского в Магадан. Это три тысячи верст бездорожья, но он долго не мог побороть искушения поехать вместе с колонной. И только вопрос Ивана Ивановича: «А кто же их будет в Магадане встречать?» — отрезвил Фомичева.
Владимир Николаевич, как сейчас, видит: выстроилась колонна, прицепы, трейлеры, груженные лесом, инструментом, дизельная электростанция, на одной из машин бульдозер. Между машинами снуют заиндевелые до самых глаз парни; проверяют сцепки, увязку возов. Якутский мороз поджимает, а Егор Жильцов — улыбается замерзшими губами. «Чему радуешься?» — не выдержал Фомичев. «А как же — дорожку мороз скатертью выстилает».
Да, дорожка От Чернышевского на Сунтар марями. От Сунтара до Якутска Усть-Нера, а там Магаданской трассой тысяча двести восемьдесят верст — по карте посмотреть, и то глазом не сразу окинешь.
Фомичев не знал, что и Лена на пути колонны — барьер многокилометровый, ледяной. Бывали случаи — и проваливались, и тонули. После Лены — Алдан-река, а сколько мелких рек и речушек, которые непроходимы из-за полыньи. Не менее коварны на стыке малых и больших морозов наледи. Бывает, их не обойти и не объехать, как ни старайся.
Фомичев попытался вычислить движение колонны, но цифры были мертвы. Уравнение со многими неизвестными не решалось. Неизвестными были и погода, и толщина льда на реке и марях, заносы, метели, выносливость людей, их мужество. Фомичева теребили, заставляли учащенно биться сердце, жгли мысли. И сердце застревало где-то в горле, мешало дышать. Владимир Николаевич нашарил на стуле сигареты и закурил. Курил он жадно — взахлеб.
В комнате было прохладно, а свет от уличного фонаря делал ее нежилой. Сигарета сгорала, и Владимир Николаевич прикурил другую, в несколько затяжек спалил и ее.
В поисках «Швейцарии»
Нехотя разгоралась в это утро заря над Магаданом. Вначале просочился синеватый свет над городом, слабо рассыпая сиреневые тени. Окно разгорелось вполрамы, а потом и все занялось. И вот наконец солнце скупым желтым светом заглянуло в холодную комнату Владимира Николаевича. И солнечный зайчик скакнул от зеркала на пол и словно в хохоте затрясся, забился на крашеной половице, Фомичев отбросил одеяло.
— Проспал!
Он пружинисто вскочил, присел несколько раз, в суставах щелкало, трещало.
— Как немазаная телега. — Владимир Николаевич досадливо махнул рукой, взял сигарету, но, посмотрев на часы, отложил ее в сторону. Схватил со спинки стула полотенце и только намылил лицо — умывальник был тут же в номере, — в дверь достучали. Плеснул несколько раз в лицо, открыл замок, но за дверью никого уже не оказалось. «Иван Иванович или Федор, — подумал Фомичев. — Продрыхли, да и я тоже хорош. Счастливо живу, беззаботно: заставляю приходить».
Он направился было в буфет, но, дойдя до лестницы, передумал: «Приеду на обед, заодно и позавтракаю». Надел пальто, скорым шагом спустился по лестнице и вспомнил вдруг о жене, вспомнил с нежностью: «Вот уж бы кто не выпустил без завтрака».
«Газик» стоял у подъезда. Иван Иванович топтался у машины, помогал Федору утеплять радиатор. Владимир Николаевич по куржаку на капоте и по скрипу снега под ногами определил, что мороз за ночь покрепчал.
— Ну, Иван Иванович ладно, проспал, он всю ночь мыл посуду, а вы, Владимир Николаевич? — упрекнул Фомичева Федор. — Велели в шесть…
— Работал, — сказал врасплох застигнутый Фомичев.
— Не видно. Вон если Иван Иванович работал, дак факт налицо, три экскаватора заработал.
— Как три экскаватора? — переспросил Владимир Николаевич. — Заводите рака за камень. Наверно, только что подрулили?
Но по тому, как Иван Иванович сел в машину и откинулся на сиденье, решил: «Неспроста воду мутят ребята».
— Что-то ты не в себе с утра, Иван Иванович?
— Злодеи, вот что! — выкрикнул Иван Иванович.
— Кто злодеи? — ничего не понимая, хмыкнул Фомичев. И вдруг развеселился. — Да мы такое сейчас место найдем! А то город, тесно, душно, развернуться негде — верно, Федя?
— А что тут неясного? Ясно: наливай и пей, — откликнулся Федор, еще не зная, о чем пойдет разговор, но старался попасть в тон начальнику. — Не город — каменный мешок.
— Что-что? — переспросил Иван Иванович.
Федор показал пальцем на сопки.
Фомичев опять рассмеялся.
— Не вижу смешного, — пробурчал Иван Иванович себе под нос. — Надо в бой идти, отстаивать, доказывать, а мы за город полетели… «Швейцарию» искать.
— Правильно, Иван, поищем. Поехали, Федор.
— Ну а все-таки, что у вас за экскаваторы? — спросил Фомичев, когда машина тронулась.
— Это длинный разговор, — отмахнулся Иван Иванович, — приедем — расскажу.
— А куда ехать? — притормозил машину Федор.
— Давай за город, — приказал Фомичев.
— На свалку, что ли? На Олу? На Армань? По Колымской трассе?..
— Да хоть на свалку, — подал голос Иван Иванович.
— Нет, по Колымской, Федя, как по Ямской, да вдоль по Питерской. Не слушай, Федя, Ивана Ивановича — на свалку захотел.
— Я и не думал, такого — да на свалку?! Нет уж, Иван Иванович! Посмотрели бы вы, Владимир Николаевич, как он вчера в буфете перед Зоей…
У Фомичева округлились глаза. Обернувшись, не мигая смотрел на Ивана Ивановича.
— Ну, чего уставился? Верно Федор сказал. Но я ведь для дела.
«Газик» одолел ухабистую городскую дорогу, вырулил на бетонку, и машина покатила легко, без толчков и взбрыкиваний.
Иван Иванович пометался на заднем сиденье от стекла к стеклу, не нашел ничего интересного, успокоился. Мимо пробегали телеграфные столбы да с воем проносились машины по трассе.
— Не торопись, Федя, — попросил Фомичев. — Не проглядеть бы. Наша задача — найти подходящее место для базы. И ты, Иван Иванович, и ты, Федор, в оба смотрите.
— Понятно, — выдохнул Иван Иванович и прилип к стеклу.
Куда ни поглядишь, всюду торчали белые головы сопок. И сколько ни ехали, все было удручающе однообразным, ни одной сколько-нибудь подходящей долины не встретилось. Так они доехали до двадцать третьего километра. Здесь Фомичев велел остановиться.
Иван Иванович забегал вдоль дороги, пытаясь выбраться на обочину, но утонул в снегу. Куда ни сунься — снег по горло.
— Эх, зря не взял лыжи у Зои, — пошебутился Иван Иванович, — сбегал бы в распадок, а сейчас посмотрю поселок. — И он заспешил к дому с высоким крыльцом.
Федор набросил телогрейку на радиатор и залез в «газик».
Фомичев жадно всматривался в неширокий распадок и все дальше отходил от машины, все надеялся, что вот-вот раздвинутся, раздадутся, расступятся сопки и он увидит широкую желанную долину. Но сколько он ни шел, сколько ни всматривался по обе стороны дороги, видел одно и то же: неширокую пойму с голубым ярким льдом, вмороженные заснеженные тополя вдоль речки. Но и сквозь снег уже угадывалось, что бродит в тополях неукротимая сила, только и ждет, когда вскроются речки, чтобы взорвать изнутри, как выстрелить, голубыми почками. И зальет ветки прозрачной зеленью.
Фомичеву нравится здесь, — если бы стесать вон ту сопку, можно было бы и втиснуться в этот распадок.
Иван Иванович вернулся из поселка, когда Фомичев вытряхивал из ботинок снег.
